Неточные совпадения
Большая группа женщин толпилась у
входа; иные
сидели на ступеньках, другие
на тротуаре, третьи стояли и разговаривали.
При
входе Сони Разумихин, сидевший
на одном из трех стульев Раскольникова, сейчас подле двери, привстал, чтобы дать ей войти. Сначала Раскольников указал было ей место в углу дивана, где
сидел Зосимов, но, вспомнив, что этот диван был слишком фамильярноеместо и служит ему постелью, поспешил указать ей
на стул Разумихина.
В углу
на стуле
сидел Заметов, привставший при
входе гостей и стоявший в ожидании, раздвинув в улыбку рот, но с недоумением и даже как будто с недоверчивостью смотря
на всю сцену, а
на Раскольникова даже с каким-то замешательством.
Вход в переулок, куда вчера не пустили Самгина, был загроможден телегой без колес, ящиками, матрацем, газетным киоском и полотнищем ворот. Перед этим сооружением
на бочке из-под цемента
сидел рыжебородый человек, с папиросой в зубах; между колен у него торчало ружье, и одет он был так, точно собрался
на охоту. За баррикадой возились трое людей: один прикреплял проволокой к телеге толстую доску, двое таскали со двора кирпичи. Все это вызвало у Самгина впечатление озорной обывательской забавы.
При
входе сидел претолстый китаец, одетый, как все они, в коленкоровую кофту, в синие шаровары, в туфлях с чрезвычайно высокой замшевой подошвой, так что
на ней едва можно ходить, а побежать нет возможности. Голова, разумеется, полуобрита спереди, а сзади коса. Тут был приказчик-англичанин и несколько китайцев. Толстяк и был хозяин. Лавка похожа
на магазины целого мира, с прибавлением китайских изделий, лакированных ларчиков, вееров, разных мелочей из слоновой кости, из пальмового дерева, с резьбой и т. п.
Рядом со мной, у
входа в Малый театр,
сидит единственный в Москве бронзовый домовладелец, в том же самом заячьем халатике, в котором он писал «Волки и овцы».
На стене у
входа я читаю афишу этой пьесы и переношусь в далекое прошлое.
В зале и гостиной нет никого, кроме Любови Андреевны, которая
сидит, сжалась вся и горько плачет. Тихо играет музыка. Быстро входят Аня и Трофимов. Аня подходит к матери и становится перед ней
на колени. Трофимов остается у
входа в залу.
Между прочим,
на этот раз я тут заметил грузина, который бродил, как тень, около
входов в карцеры; он уже пять месяцев
сидит здесь, в темных сенях, как подозреваемый в отравлении, и ждет расследования, которое до сих пор еще не началось.
На другой день утром судьба наградила его неожиданным зрелищем: в устье у
входа в залив стояло темное судно с белыми бортами, с прекрасною оснасткой и рубкой;
на носу
сидел живой привязанный орел.
Он, придя наверх, действительно застал Юлию больной. Она
сидела на кушетке, похудевшая, утомленная, но заметно с кокетством одетая. При
входе Вихрова она кинула
на него томный взгляд и очень слабо пожала ему руку.
Чем дальше они шли, тем больше открывалось: то пестрела китайская беседка, к которой через канаву перекинут был, как игрушка, деревянный мостик; то что-то вроде грота, а вот, куда-то далеко, отводил темный коридор из акаций, и при
входе в него
сидел на пьедестале грозящий пальчиком амур, как бы предостерегающий: «Не ходи туда, смертный, — погибнешь!» Но что представила площадка перед домом — и вообразить трудно: как бы простирая к нему свои длинные листья, стояли тут какие-то тополевидные растения в огромных кадках; по кулаку человеческому цвели в средней куртине розаны, как бы венцом окруженные всевозможных цветов георгинами.
Жилище батарейного командира, которое указал ему часовой, был небольшой 2-х этажный домик со
входом с двора. В одном из окон, залепленном бумагой, светился слабый огонек свечки. Денщик
сидел на крыльце и курил трубку. Он пошел доложить батарейному командиру и ввел Володю в комнату. В комнате между двух окон, под разбитым зеркалом, стоял стол, заваленный казенными бумагами, несколько стульев и железная кровать с чистой постелью и маленьким ковриком около нее.
Крапчик с снова возвратившеюся к нему робостью вошел в эту серую комнату, где лицом ко
входу сидел в покойных вольтеровских креслах небольшого роста старик, с остатком слегка вьющихся волос
на голове, с огромным зонтиком над глазами и в сером широком фраке.
Там,
на скамье, перед
входом,
сидела Елена в черной одежде и в покрывале.
На углу против стильного
входа сидит в одиночестве огромный полковник с аршинными черными усами.
Она
сидела у себя в кабинете, когда Литвинов вошел к ней. Его ввела та же тринадцатилетняя девочка, которая накануне караулила его
на лестнице.
На столе перед Ириной стоял раскрытый полукруглый картон с кружевами; она рассеянно перебирала их одною рукой, в другой она держала письмо Литвинова. Она только что перестала плакать: ресницы ее смокли и веки припухли:
на щеках виднелись следы неотертых слез. Литвинов остановился
на пороге: она не заметила его
входа.
Вскоре все ребятишки тоже собрались в тесную кучку у
входа в подвал. Зябко кутаясь в свои одёжки, они
сидели на ступенях лестницы и, подавленные жутким любопытством, слушали рассказ Савёлова сына. Лицо у Пашки осунулось, а его лукавые глаза глядели
на всех беспокойно и растерянно. Но он чувствовал себя героем: никогда ещё люди не обращали
на него столько внимания, как сегодня. Рассказывая в десятый раз одно и то же, он говорил как бы нехотя, равнодушно...
Безногая жена Перфишки тоже вылезла
на двор и, закутавшись в какие-то лохмотья,
сидела на своём месте у
входа в подвал. Руки её неподвижно лежали
на коленях; она, подняв голову, смотрела чёрными глазами
на небо. Губы её были плотно сжаты, уголки их опустились. Илья тоже стал смотреть то в глаза женщины, то в глубину неба, и ему подумалось, что, может быть, Перфишкина жена видит бога и молча просит его о чём-то.
Под сценой было забранное из досок стойло,
на гвоздях висели разные костюмы, у
входа сидели солдаты, которым, поплевывая себе
на руки, малый в казинетовом пиджаке мазал руки и лицо голландской сажей. Далее несколько женщин белились свинцовыми белилами и подводили себе глаза. Несколько человек, уже вполне одетые в измятые боярские костюмы, грелись у чугуна с угольями. Вспыхивавшие синие языки пламени мельком освещали нагримированные лица, казавшиеся при этом освещении лицами трупов.
От Грохова Домна Осиповна проехала в одну из банкирских контор. Там, в первой же со
входа комнате, за проволочной решеткой, — точно птица какая, —
сидел жид с сильными следами
на лице и
на руках проказы; несмотря
на это, Домна Осиповна очень любезно поклонилась ему и даже протянула ему в маленькое отверстие решетки свою руку, которую жид, в свою очередь, с чувством и довольно сильно пожал.
Не спали. Иван Иваныч, высокий худощавый старик с длинными усами,
сидел снаружи у
входа и курил трубку; его освещала луна. Буркин лежал внутри
на сене, и его не было видно в потемках.
При
входе в гостиную он увидел колоссальную фигуру Задор-Мановского, который в широком суконном сюртуке
сидел, развалившись в креслах; невдалеке от него
на диване
сидела хозяйка. По расстроенному виду и беспокойству в беспечном, по обыкновению, лице Клеопатры Николаевны нетрудно было догадаться, что она имела неприятный для нее разговор с своим собеседником: глаза ее были заплаканы. Задор-Мановский, видно, имел необыкновенную способность всех женщин заставлять плакать.
Несколько рабочих в синих пестрядевых рубахах, в войлочных шляпах и больших кожаных передниках прошли мимо меня; они как-то особенно мягко ступали в своих «прядениках» [Пряденики — пеньковая обувь.]; у
входа в катальную,
на низенькой деревянной скамейке,
сидела кучка рабочих, вероятно, только что кончивших свою смену: раскрытые ворота рубашек, покрытые потом и раскрасневшиеся лица, низко опущенные жилистые руки — все говорило, что они сейчас только вышли из «огненной работы».
При
входе ее хозяйка
сидела у окна за пяльцами, Бахтиаров оставался
на прежнем месте.
Варвара Александровна тотчас же решилась ехать к старухе Ступицыной и, вызвав Мари, обеим им рассказать о низких поступках Хозарова. Нетерпение ее было чрезвычайно сильно: не дожидаясь своего экипажа, она отправилась
на извозчике, и даже без человека, а потом вошла без доклада. Странная и совершенно неожиданная для нее сцена представилась ее глазам: Мари
сидела рядом с офицером, и в самую минуту
входа Варвары Александровны уста молодых людей слились в первый поцелуй преступной любви.
Галки боком смотрели
на людей, шедших по дороге, и в их позах было что-то безбоязненное, уверенное, — точно они,
сидя на шалаше, охраняли
вход в него, сознавая это как свою обязанность.
Дочь была белокурая, чрезвычайно белая, бледная, полная, чрезвычайно короткая девушка, с испуганным детским лицом и очень развитыми женскими формами. Отец Сергий остался
на лавочке у
входа. Когда проходила девушка и остановилась подле него и он благословил ее, он сам ужаснулся
на себя, как он осмотрел ее тело. Она прошла, а он чувствовал себя ужаленным. По лицу ее он увидал, что она чувственна и слабоумна. Он встал и вошел в келью. Она
сидела на табурете, дожидаясь его.
В первой же со
входа комнате он увидел старуху, в самом деле с усами и бородой, стриженую, в капотишке и без всяких следов женских грудей. Она
сидела на диванчике, облокотившись одной рукой
на столик и совершенно по-мужски закинувши нога
на ногу.
Но, несмотря
на это, мы взойдем:
Вы знаете, для музы и поэта,
Как для хромого беса, каждый дом
Имеет
вход особый; ни секрета,
Ни запрещенья нет для нас ни в чем…
У столика, в одном углу светлицы,
Сидели две… девицы — не девицы…
Красавицы… названье тут как раз!..
Чем выгодней, узнать прошу я вас
От наших дам, в деревне и столице
Красавицею быть или девицей?
Как раз против
входа, в большом стариковском кресле, откинувши голову назад
на подушку,
сидела женщина в дорогом китайском шлафроке и с укутанной головой. Из-за вязаного шерстяного платка виден был только бледный длинный нос с острым кончиком и маленькой горбинкой да один большой черный глаз. Просторный шлафрок скрывал ее рост и формы, но по белой красивой руке, по голосу, по носу и глазу ей можно было дать не больше 26–28 лет.
В оранжерее графов N. происходила распродажа цветов. Покупателей было немного: я, мой сосед-помещик и молодой купец, торгующий лесом. Пока работники выносили наши великолепные покупки и укладывали их
на телеги, мы
сидели у
входа в оранжерею и беседовали о том, о сём. В теплое апрельское утро
сидеть в саду, слушать птиц и видеть, как вынесенные
на свободу цветы нежатся
на солнце, чрезвычайно приятно.
Артура встретили в гостиной зять и сестра. Сестра
сидела на кресле и плакала. Зять при
входе его уткнул нос в газету…
Иван Ильич взвалил
на плечи вязанку дров и с бодрым видом вошел в кухню. Анна Ивановна
сидела на табуретке с бессильно свисшими плечами, но при
входе Ивана Ильича выпрямилась. Он свалил дрова в угол.
Солнце склонялось к горам. Местные парни с винтовками
сидели у
входа и курили. Никого из мужчин не выпускали. Катя вышла
на крыльцо.
На шоссе слабо пыхтел автомобиль, в нем
сидел военный в суконном шлеме с красной звездой, бритый. Перед автомобилем, в почтительной позе, стоял Белозеров. Военный говорил...
Шел он мимо пруда, куда задумчиво гляделись деревья красивых прибрежий, и поднялся по крутой дороге сада. У
входа,
на скамье,
сидели два старика. Никто его не остановил. Он знал, что сюда посторонних мужчин допускают, но женщин только раз в год, в какой-то праздник. Тихо было тут и приятно. Сразу стало ему легче. Отошла назад ризница и вся лавра, с тяжкой ходьбой по церквам, трапезой, шатаньем толпы, базарной сутолокой у ворот и
на торговой площади посада.
На одной из скамеек против пароходных пристаней и большой паровой мельницы,
на том берегу реки, он
сидел вполоборота, чтобы издали узнать ее: так ему видна была вся главная дорожка от
входа, загороженного зеленым столбом с подвижным бревенчатым крестом.
В первой же комнате, служившей кабинетом автору"Минина", у дальней стены стоял письменный стол и за ним
сидел — лицом к
входу — Александр Николаевич в халате
на беличьем меху. Такие его портреты многим памятны.
Женщин (имевших с Третьей республики свободный
вход всюду) тогда в Сорбонну не пускали. Зато в College de France они были «personae gratae». Им отводили в больших аудиториях все места
на эстраде, вокруг кафедры, куда мужчин ни под каким видом не пускали. Они могли
сидеть и внизу, в аудитории, где им угодно.
Натянувши с помощью жены штиблеты и оглядев себя еще раз в зеркало, учитель взял свою суковатую палку и отправился
на обед. У самого
входа в квартиру директора фабрики, где устраивалось торжество, с ним произошла маленькая неприятность. Он вдруг закашлялся… От кашлевых толчков с головы слетела фуражка и из рук вывалилась палка, а когда из квартиры директора, заслышав его кашель, выбежали учителя и инспектор училищ, он
сидел на нижней ступени и обливался потом.
Мягко ступая, с особым военным перевальцем и распространяя вокруг себя запах модных духов, Петр Андреевич остановился у
входа и вперил удивленно-недоумевающий взгляд своих серых глаз
на продолжавшего
сидеть в прежней небрежной позе фон Зеемана.
В перилах, кроме главного
входа, находились еще двои сторонние ворота и
на них горшки с цветами и с померанцевыми деревьями, а подле них простые ледяные деревья, имеющие листья и ветви ледяные ж,
на которых
сидели птицы, что все изрядным мастерством сделано было.
На другой день кружок, собравшийся в доме Сурминых,
сидел за вечерним чаем. Распахнулась дверь, и влетела молодая девушка, довольно интересной, шикарной наружности, в бархатном малиновом кепи, в перчатках с широкими раструбами, по образцу кучерских. За поясом блестел маленький кинжал с золотою ручкой. При
входе в комнату, она разразилась хохотом, так что все тут бывшие вздрогнули.
Оба друга остановились как вкопанные невдалеке от
входа в нее. Они оба увидели, что
на одной из скамеек, стоявших внутри беседки,
сидели близко друг к другу две человеческие фигуры, мужчина и женщина. Абрисы этих фигур совершенно ясно выделялись при слабом лунном свете, рассмотреть же их лица и подробности одежды не было возможности. Оба друга заметили только, как потом и передавали друг другу, что эти одежды состояли из какой-то прозрачной светлой материи.
Налево от
входа из лагеря, в тени, далеко ложившейся
на землю от уцелевшей в этой стороне ограды,
сидели друг к другу лицом, придерживая
на коленях шахматную доску, Преображенского полка майор Карпов и драгунского своего имени полковник князь Вадбольский.
В нескольких шагах от них, около
входа в одну из монастырских келий,
сидела освещенная косыми лучами вечернего солнца,
на плетеных креслах, молодая монахиня.
Скучно. Табачница да табачница, газеты да газеты, хозяйкин антихрист да антихрист вперемежку со Строгоновским садом и Черной Речкой удивительно надоели. Кроме того, в башке то и дело
сидит вопрос: что я буду делать без места, когда проем все мои вещи? Уж и так теперь питаюсь енотовой шубой, что заложил жиду Мовше. Спасибо дровокату Свисткову, — пришел и дал даровый билет для
входа в Русский Трактир, что
на Крестовском острове. Сейчас отправляюсь
на Крестовский.
Левая часть нижнего этажа была совершенно скрыта от постороннего глаза, шторы
на окнах были всегда спущены, а перед дверью, ведшею из громадных сеней с шестью колоннами в эту половину, всегда в кресле
сидел седой швейцар, встававший при
входе посетителя и неизменно повторявший одну и ту же фразу...
Такую картину, которая сразу же поставила нас в тупик. У одного из диванов
сидели за ломберным столом четыре женщины и играли в карты. Пятая помещалась
на диване и смотрела
на игру. В углу виднелась еще фигура у двери в следующую комнату; а у
входа налево
сидела с ногами
на диване седьмая пансионерка и читала.
Несколько минут молчанья. Старец
сидит, тяжело опустившись; движеньем губ творит он молитву, а слов не слышно. Радостным ликом, светлыми очами смотрит вдовица
на прохожего трудника и тоже тайно молитву творит. Безмолвно
сидят келейницы, истово перебирая лестовки. Мерно чикает маятник стенных часов, что висели у
входа в моленную.