Неточные совпадения
— Милости просим. Да покойно ли тебе будет в сарае? Я прикажу бабам
постлать тебе простыню и положить подушку. Эй, бабы! — вскричал он,
поднимаясь с места, — сюда, бабы!.. А ты, Федя, поди
с ними. Бабы ведь народ глупый.
Марья
поднялась, прислушалась к тяжелому дыханию мужа и тихонько скользнула
с постели. Накинув сарафан и старое пальтишко, она как тень вышла из горенки, постояла на крылечке, прислушалась и торопливо пошла к лесу.
Праздник для Петра Елисеича закончился очень печально: неожиданно расхворалась Нюрочка. Когда все вернулись из неудачной экспедиции на Окулка, веселье в господском доме закипело
с новою силой, — полились веселые песни,
поднялся гам пьяных голосов и топот неистовой пляски. Петр Елисеич в суматохе как-то совсем забыл про Нюрочку и вспомнил про нее только тогда, когда прибежала Катря и заявила, что панночка лежит в
постели и бредит.
— Ну, так я, ангел мой, поеду домой, — сказал полковник тем же тихим голосом жене. — Вообразите, какое положение, — обратился он снова к Павлу, уже почти шепотом, — дяденька, вы изволите видеть, каков; наверху княгиня тоже больна,
с постели не
поднимается; наконец у нас у самих ребенок в кори; так что мы целый день — то я дома, а Мари здесь, то я здесь, а Мари дома… Она сама-то измучилась; за нее опасаюсь, на что она похожа стала…
Герой мой не имел никаких почти данных, чтобы воспылать сильной страстию к Мари; а между тем, пораженный известием о любви ее к другому, он на другой день не
поднимался уже
с постели.
Гибким движением всего тела она
поднялась с дивана, подошла к
постели, наклонилась к лицу матери, и в ее матовых глазах мать увидала что-то родное, близкое и понятное.
Ушла. Я один. Два раза глубоко вздохнул (это очень полезно перед сном). И вдруг какой-то непредусмотренный запах — и о чем-то таком очень неприятном… Скоро я нашел: у меня в
постели была спрятана веточка ландышей. Сразу все взвихрилось,
поднялось со дна. Нет, это было просто бестактно
с ее стороны — подкинуть мне эти ландыши. Ну да: я не пошел, да. Но ведь не виноват же я, что болен.
Доктор сейчас же
поднялся на своей
постели. Всякий живописец, всякий скульптор пожелал бы рисовать или лепить его фигуру, какою она явилась в настоящую минуту: курчавая голова доктора, слегка седоватая, была всклочена до последней степени; рубашка расстегнута; сухие ноги его живописно спускались
с кровати. Всей этой наружностью своей он более напоминал какого-нибудь художника, чем врача.
Кое-кто проснулся,
с постелей поднялось несколько фигур, раздались сердитые вопросы.
Ирландцы пошумели еще некоторое время, потом расступились, выпустив Падди, который опять вышел вперед и пошел на Матвея, сжав плечи, втянув в них голову, опустивши руки и изгибаясь, как змея. Матвей стоял, глядя
с некоторым удивлением на его странные ужимки, и уже опять было приготовился повторить прежний урок, как вдруг ирландец присел; руки Матвея напрасно скользнули в воздухе, ноги как будто сами
поднялись, и он полетел через
постель на спину.
На лице женщины неподвижно, точно приклеенная, лежала сладкая улыбка, холодно блестели её зубы; она вытянула шею вперёд, глаза её обежали двумя искрами комнату, ощупали
постель и, найдя в углу человека, остановились, тяжело прижимая его к стене. Точно плывя по воздуху, женщина прокрадывалась в угол, она что-то шептала, и казалось, что тени,
поднимаясь с пола, хватают её за ноги, бросаются на грудь и на лицо ей.
Пораженный известием, я вскочил
с кровати, поспешно оделся и сбежал вниз. Думая отыскать дядю в доме, где, казалось, все еще спали и ничего не знали о происшедшем, я осторожно
поднялся на парадное крыльцо и в сенях встретил Настеньку. Одета она была наскоро, в каком-то утреннем пеньюаре иль шлафроке. Волосы ее были в беспорядке: видно было, что она только что вскочила
с постели и как будто поджидала кого-то в сенях.
Начался третий акт. Занавес
поднялся… Елена дрогнула при виде этой
постели, этих завешенных гардин, стклянок
с лекарством, заслоненной лампы… Вспомнилось ей близкое прошедшее… «А будущее? а настоящее?» — мелькнуло у ней в голове. Как нарочно, в ответ на притворный кашель актрисы раздался в ложе глухой, неподдельный кашель Инсарова… Елена украдкой взглянула на него и тотчас же придала своим чертам выражение безмятежное и спокойное; Инсаров ее понял и сам начал улыбаться и чуть-чуть подтягивать пению.
Измучившись окончательно, я
поднялся с своей
постели, подошел к окну и открыл его.
Эта фраза точно ужалила больную. Она
поднялась с подушки и быстро села на
постели: от этого движения платок на голове сбился в сторону и жидкие седые волосы рассыпались по плечам. Татьяна Власьевна была просто страшна в эту минуту: искаженное морщинистое лицо все тряслось, глаза блуждали, губы перекосились.
Маркушка точно ожил
с открытием прииска на Смородинке. Кашель меньше мучил его по ночам, и даже отек начинал сходить, а на лице он почти совсем опал, оставив мешки сухой лоснившейся кожи. Только одно продолжало мучить Маркушку: он никак не мог
подняться с своей
постели, потому что сейчас же начиналась ломота в пояснице и в ногах. Болезнь крепко держала его на одном месте.
В гостиной заиграла на рояле Зинаида Федоровна, стараясь вспомнить пьесу Сен-Санса, которую играл Грузин. Я пошел и лег на
постель, но, вспомнив, что мне пора уходить,
поднялся через силу и
с тяжелою, горячею головой опять пошел к столу.
Он, наконец, робко, не подымая глаз,
поднялся с своего места, отправился к себе за ширмы и лег в
постель.
— Личная жизнь, свои тайны… все это слова! Пойми, что ты меня оскорбляешь! — сказала Ольга Михайловна,
поднимаясь и садясь на
постели. — Если у тебя тяжело на душе, то почему ты скрываешь это от меня? И почему ты находишь более удобным откровенничать
с чужими женщинами, а не
с женой? Я ведь слышала, как ты сегодня на пасеке изливался перед Любочкой.
Летом я обыкновенно спал в амбаре, на холодке, и
подняться с нагретой
постели на призывный стук в двери составляло уже целый подвиг.
Мы еще раз напились перед сном чаю, запасли хвороста и сухих сучьев для топки очага и отправились в балаган. Лежа на своей зеленой
постели и задыхаясь от дыма, мы продолжали вести страшные рассказы. Каждый припоминал что-нибудь подходящее: «А вот
с моим дядей был случай…» Но догорел огонь на очаге, понемногу вытянулся в дыру, проделанную в крыше вместо трубы, дым, и мы начали засыпать. Вдруг спавшая у наших ног собака глухо заворчала. Мы
поднялись все разом.
Умер Лаврентий Петрович в следующую ночь, в пять часов утра.
С вечера он крепко уснул, проснулся
с сознанием, что он умирает и что ему нужно что-то сделать: позвать на помощь, крикнуть или перекреститься, — и потерял сознание. Высоко
поднялась и опустилась грудь, дрогнули и разошлись ноги, свисла
с подушки отяжелевшая голова, и размашисто скатился
с груди массивный кулак. Отец дьякон услышал сквозь сон скрип
постели и, не открывая глаз, спросил...
На другой день Дуня поздно подня́лась
с постели совсем здоровая. Сиял Марко Данилыч, обрадовалась и Дарья Сергевна.
Умаялись люди Божьи от радельных трудов. Солнце давно уж
с полден своротило, а они все еще покоятся. Дуня пробудилась всех прежде. Тихо
поднялась она
с постели, боясь разбудить Вареньку, и неодетая села на кровати.
После бессонной ночи в душной горнице, после дум беспокойных, после страстных горячих мечтаний едва мог он
с постели подняться.
Не под силу
подниматься с петухами, не под силу долгие однообразные часы проводить на одном месте за работой, не под силу лежать на этой жесткой, гадкой приютской
постели и есть простую грубую пищу приютского стола.
И на душе у Лизы стало ужасно горько. Она проплакала всю ночь. Ее мучила и маленькая совесть, и досада, и тоска, и страстное желание поговорить
с Мишуткой, поцеловать его… Утром
поднялась она
с постели с головной болью и
с заплаканными глазами. Слезы эти записал Грохольский на свой счет.
И вот, заглушая неожиданно сразу все эти всхлипывания, весь этот плач, низким грудным голосом заговорила девушка
с синими глазами и смуглым, нерусским южным лицом. Когда
поднялась со своей
постели Милица Петрович; как успела она незаметно приблизиться к самой большой группе воспитанниц, собравшихся y кровати Нали Стремляновой, решительно никто не успел заметить.
С утра мы
поднялись в самом праздничном настроении. На табуретах подле
постелей лежали чистые, в несколько складочек праздничные передники, носившие название «батистовых», такие же пелеринки
с широкими, жирно накрахмаленными бантами и сквозные, тоже батистовые рукавчики, или «манжи».
Черкасов поколебался, однако взял порошок; другой я высыпал себе в рот. Жена Черкасова, нахмурив брови, продолжала пристально следить за мною. Вдруг Черкасов дернулся, быстро
поднялся на
постели, и рвота широкою струею хлынула на земляной пол. Я еле успел отскочить. Черкасов, свесив голову
с кровати, тяжело стонал в рвотных потугах. Я подал ему воды. Он выпил и снова лег.
Токарев сел в кресло около
постели. Варвара Васильевна
с желтовато-серым, спавшимся лицом, усеянным зловещими прыщами,
поднялась на локоть в своей белой ночной кофточке.
Заглянул… Эх, ты, господи! Все пропустил! Катя уже лежала в
постели, покрывшись одеялом, и читала. На ночном столике горела свеча. Я видел смуглые, нагие до плеч руки, видел, как рубашка на груди выпукло
поднималась. Горячо стучало в висках, дыхание стало прерывистым… Не знаю, сколько времени прошло. Катя приподнялась, потянулась к свече, я на миг увидел над кружевным вырезом рубашки две белые выпуклости
с тенью между ними, — и темнота все захлопнула.
Они
поднялись вместе
с Фифиной, принесли из темной каморки тюфячок, простыню, две подушки и вязаное полосатое одеяло. Старухи никогда не звали горничных и делали все сами.
Постель была готова в две-три минуты. Тася простилась
с бабушкой, пожала руку Фифине и спросила, стоя в двери...
Это ей, действительно, как нельзя более удалось. Ранее обыкновенного
поднялась она в тот день
с постели и уже к исходу восьмого часа была в приемной Зимнего дворца.
Прежде и руку-то поднимала
с трудом, а тут сама
поднялась на
постели да стала прижимать письмо к сердцу и плакать…
Татьяна Петровна сладко спала, раскинувшись на
постели. Мягкое одеяло прикрывало ее только до пояса. Тонкая ткань белоснежной сорочки
поднималась ровными движениями на не менее белрснежной груди. Одна миниатюрная ручка спустилась
с кровати, а другая была закинута под голову. Раскрытые розовые губки как бы искали поцелуя. Видимо, сладкие грезы, грезы будущего счастья
с Борисом, витали над ее хорошенькой головкой.