Неточные совпадения
В последнее
время мать, поссорившись
с ним за его связь и
отъезд из Москвы, перестала присылать ему деньги.
Было самое скучное, тяжелое в деревне осеннее
время, и потому Вронский, готовясь к борьбе, со строгим и холодным выражением, как он никогда прежде не говорил
с Анной, объявил ей о своем
отъезде.
Вместе
с путешественником было доложено о приезде губернского предводителя, явившегося и Петербург и
с которым нужно было переговорить. После его
отъезда нужно было докончить занятия будничные
с правителем дел и еще надо было съездить по серьезному и важному делу к одному значительному лицу. Алексей Александрович только успел вернуться к пяти часам,
времени своего обеда, и, пообедав
с правителем дел, пригласил его
с собой вместе ехать на дачу и на скачки.
— Утром? Я не говорил, что утром… А впрочем, может, и утром. Веришь ли, я ведь здесь обедал сегодня, единственно чтобы не обедать со стариком, до того он мне стал противен. Я от него от одного давно бы уехал. А ты что так беспокоишься, что я уезжаю. У нас
с тобой еще бог знает сколько
времени до
отъезда. Целая вечность
времени, бессмертие!
Об этом спрашивает молодая женщина, «пробужденная им к сознательной жизни». Он все откроет ей, когда придет
время… Наконец однажды, прощаясь
с нею перед
отъездом в столицу, где его уже ждет какое-то важное общественное дело, — он наклоняется к ней и шопотом произносит одно слово… Она бледнеет. Она не в силах вынести гнетущей тайны. Она заболевает и в бреду часто называет его имя, имя героя и будущего мученика.
Со
времени отъезда князя все вдруг затихло
с обеих сторон.
Хоть дело и не бесконечно важное, но я рассудил, что мне нужно кое в чем откровеннейшим образом объясниться
с вами, и не пропуская
времени, то есть до
отъезда.
На следующее утро Федор Иваныч
с женою отправился в Лаврики. Она ехала вперед в карете,
с Адой и
с Жюстиной; он сзади — в тарантасе. Хорошенькая девочка все
время дороги не отходила от окна кареты; она удивлялась всему: мужикам, бабам, избам, колодцам, дугам, колокольчикам и множеству грачей; Жюстина разделяла ее удивление; Варвара Павловна смеялась их замечаниям и восклицаниям. Она была в духе; перед
отъездом из города О… она имела объяснение
с своим мужем.
С Трубецкими я разлучился в грустную для них минуту: накануне
отъезда из Иркутска похоронили их малютку Володю. Бедная Катерина Ивановна в первый раз испытала горе потерять ребенка:
с христианским благоразумием покорилась неотвратимой судьбе. Верно, они вам уже писали из Оёка, где прозимуют без сомнения, хотя, может быть, и выйдет им новое назначение в здешние края. Сестра мне пишет, что Потемкиной обещано поместить их в Тобольск. Не понимаю, почему это не вышло в одно
время с моим назначением.
Все это
время, до
отъезда матери, я находился в тревожном состоянии и даже в борьбе
с самим собою.
По
отъезде приятеля Вихров несколько
времени ходил по комнате, потом сел и стал писать письмо Мари, в котором извещал ее, что
с известной особой он даже не видится, так как между ними все уже покончено; а потом, описав ей, чем он был занят последнее
время, умолял ее справиться, какая участь постигла его произведения в редакции.
— Ведь
с вашим
отъездом я превращаюсь в какую-то жертву в руках генерала, который хочет протащить меня по всем заводам… в виде почетной стражи к удалившимся дамам были приставлены «почти молодые люди» и Летучий, который все
время своего пребывания в горах проспал самым бессовестным образом.
Наступило тепло; он чаще и чаще говорил об
отъезде из Петербурга, и в то же
время быстрее и быстрее угасал. Недуг не терзал его, а изнурял. Голова была тяжела и вся в поту. Квартирные жильцы следили за ним
с удвоенным вниманием и даже
с любопытством. Загадка смерти стояла так близко, что все
с минуты на минуту ждали ее разрешения.
Но в то
время как служебная деятельность была разлита таким образом по всем судебным и административным артериям, в обществе распространилась довольно странная молва: Сашка Козленев, как известный театрал, знавший все закулисные тайны, первый начал ездить по городу и болтать, что новый губернатор — этот идеал чиновничьего поведения — тотчас после
отъезда жены приблизил к себе актрису Минаеву и проводит
с ней все вечера.
Чем ближе подходило
время отъезда, тем тошней становилось Калиновичу, и так как цену людям, истинно нас любящим, мы по большей части узнаем в то
время, когда их теряем, то, не говоря уже о голосе совести, который не умолкал ни перед какими доводами рассудка, привязанность к Настеньке как бы росла в нем
с каждым часом более и более: никогда еще не казалась она ему так мила, и одна мысль покинуть ее, и покинуть, может быть, навсегда, заставляла его сердце обливаться кровью.
Во
время завтрака ростовский городской голова Хмельницкий обратился к В.И. Ковалевскому
с просьбой отложить
отъезд на сутки, чтобы сделать поездку на пароходе и осмотреть работы по углублению донских гирл, столь важные для развития торговли. В.И. Ковалевский отказался от этого предложения из-за срочной поездки на Кавказ, обещая обязательно заехать на обратном пути.
С отъездом Музы в кузьмищевском доме воцарилась почти полная тишина: игры на фортепьяно больше не слышно было; по вечерам не устраивалось ни карт, ни бесед в гостиной, что, может быть, происходило оттого, что в последнее
время Егор Егорыч, вследствие ли болезни или потому, что размышлял о чем-нибудь важном для него, не выходил из своей комнаты и оставался в совершенном уединении.
Сусанна Николаевна, услышав это, одновременно обрадовалась и обмерла от страха, и когда потом возник вопрос о
времени отправления Лябьевых в назначенное им место жительства, то она,
с своей стороны, подала голос за скорейший
отъезд их, потому что там они будут жить все-таки на свежем воздухе, а не в тюрьме.
Зачем все это и для чего?» — спрашивал он себя, пожимая плечами и тоже выходя чрез коридор и кабинет в залу, где увидал окончательно возмутившую его сцену: хозяин униженно упрашивал графа остаться на бале хоть несколько еще
времени, но тот упорно отказывался и отвечал, что это невозможно, потому что у него дела, и рядом же
с ним стояла мадам Клавская, тоже, как видно, уезжавшая и объяснявшая свой
отъезд тем, что она очень устала и что ей не совсем здоровится.
Наша правдивая история близится к концу. Через некоторое
время, когда Матвей несколько узнал язык, он перешел работать на ферму к дюжему немцу, который, сам страшный силач, ценил и в Матвее его силу. Здесь Матвей ознакомился
с машинами, и уже на следующую весну Нилов, перед своим
отъездом, пристроил его в еврейской колонии инструктором. Сам Нилов уехал, обещав написать Матвею после приезда.
Но чем ближе подходило
время моего
отъезда, тем больший ужас одиночества и большая тоска овладевали мною. Решение жениться
с каждым днем крепло в моей душе, и под конец я уже перестал видеть в нем дерзкий вызов обществу. «Женятся же хорошие и ученые люди на швейках, на горничных, — утешал я себя, — и живут прекрасно и до конца дней своих благословляют судьбу, толкнувшую их на это решение. Не буду же я несчастнее других, в самом деле?»
Долинский, как все несильные волею люди, старался исполнить свое решение как можно скорее. Он переменил паспорт и уехал за границу. Во все это
время он ни малейшим образом не выдал себя жене; извещал ее, что он хлопочет, что ему дают очень выгодное место, и только в день своего
отъезда вручил Илье Макаровичу конверт
с письмом следующего содержания...
Рогожин, по
отъезде бабушки, заехал домой и сидел однажды у себя в сенном чулане и в одно и то же
время читал какую-то книгу, ел квас со свеклою и бил ложкою по лбам налезавших на него со всех сторон ребят. В это самое
время пред открытыми дверями его сеней остановилась вскачь прибежавшая лошадь, и
с нее спрыгнул посол из Протозанова.
Тот, конечно, не отказал ему. При прощанье Тюменев
с Бегушевым нежно расцеловался, а графу протянул только руку и даже не сказал ему: «До свиданья!» По
отъезде их он немедленно ушел в свой кабинет и стал внимательно разбирать свои бумаги и вещи: «прямолинейность» и плотный мозг Ефима Федоровича совершенно уже восторжествовали над всеми ощущениями. Граф Хвостиков, едучи в это
время с Бегушевым, опять принялся плакать.
Мало-помалу я совсем развлекся, и хотя Иван Ипатыч месяца через три нанял для нас студента, кончившего курс в духовной семинарии, Гурья Ивлича Ласточкина, очень скромного и знающего молодого человека,
с которым я мог бы очень хорошо заниматься, но я до самой весны, то есть до
времени отъезда Елагиных в деревню, учился очень плохо.
С горькими слезами рассказал я матери все происходившее со мной со
времени внезапного ее
отъезда.
В последнее
время моего пребывания в Петербурге мы
с Идой Ивановной ничего не говорили о Мане, и я, признаюсь, не замечал в Мане никакой перемены; я и сам склонен был думать, что Ида Ивановна все преувеличивает и что опасения ее совершенно напрасны, но когда я пришел к ним, чтобы проститься перед
отъездом, Ида Ивановна сама ввела меня во все свои опасения.
Несмотря на смертельные муки, мать из своего мрачного заточения заботилась о приданом Лины до мельчайших подробностей.
С отъездом молодых в целом семействе внезапно почувствовалась томительная пустота. Я большую часть
времени проводил наедине в бане, служившей мне помещением.
Между тем
время шло. Савелий по-прежнему настаивал об
отъезде; Эльчанинов по-прежнему отыгрывался. Наконец, он, казалось, начал избегать оставаться вдвоем
с своим приятелем, и всякий раз, когда это случалось, он или кликал слугу, или сам выходил из комнаты, или призывал Анну Павловну. Савелий замечал, хмурился и все-таки старался найти случай возобновить свои убеждения; но Эльчанинов был ловчее в этой игре: Савелью ни разу не случалось остаться наедине
с ним.
Во
время служения в зале напутственного молебна по случаю
отъезда сына Марфа Андревна стояла на коленях и моргала, стараясь отворачиваться, как будто отдавая приказания стоящей возле нее ключнице. Она совладела
с собою и не заплакала. Но зазвеневший во
время завтрака у крыльца поддужный колокольчик и бубенцы ее срезали: она подскочила на месте и взялась за бок.
Вот теперь он один. Ему даже не
с кем посоветоваться в столь важное для него
время; но, размыслив, что это почти необходимо для Лизаветы Васильевны, потому что только этим одним могли прекратиться городские толки насчет ее отношений к Бахтиарову, он был рад ее
отъезду.
И потому, когда пришел час к
отъезду купцов восвояси, Фотей очутился на передке рядом
с кучером, и скинуть его было невозможно до лежавшего на их пути села Крутого. Здесь был в то
время очень опасный спуск
с одной горы и тяжелый подъем на другую, и потому случались разные происшествия
с путниками: падали лошади, переворачивались экипажи и прочее в этом роде. Село Крутое непременно надо было проследовать засветло, иначе надо заночевать, а в сумерки никто не рисковал спускаться.
Во
время еще пребывания своей сестры у Раевской, месяца за два до
отъезда, у нее в доме Гоголь познакомился короче
с одной почтенной старушкой, Над.
Поговорив весело о приданом, которое по молодости Наташи не было приготовлено и за которым надобно было ехать или посылать в Москву, об отделе дочери и устройстве особой деревни, имеющей состоять из двухсот пятидесяти душ, о
времени, когда удобнее будет сыграть свадьбу, Болдухины пришли к тому, как теперь поступить
с Шатовым, которому дано слово не говорить
с дочерью об его намерении до его
отъезда.
И Марья Гавриловна, и Груня
с мужем, и Никитишна
с Фленушкой, и Марьюшка со своим клиросом до девятин [Поминки в девятый день после кончины.] остались в Осиповке. Оттого у Патапа Максимыча было людно, и не так была заметна томительная пустота, что в каждом доме чуется после покойника. Женщины все почти
время у Аксиньи Захаровны сидели, а Патап Максимыч, по
отъезде Колышкина, вел беседы
с кумом Иваном Григорьичем.
Еще прошло
с неделю
времени. Собралась мать Манефа в Осиповку на сорочины. Накануне
отъезда вечерком зашла она посидеть к Марье Гавриловне.
По
отъезде визитеров я и граф сели за стол и продолжали завтракать. Завтракали мы до семи часов вечера, когда
с нашего стола сняли посуду и подали нам обед. Молодые пьяницы знают, как коротать длинные антракты. Мы всё
время пили и ели по маленькому кусочку, чем поддерживали аппетит, который пропал бы у нас, если бы мы совсем бросили есть.
— Ну, на первое
время в Варшаве этого будет очень и очень достаточно, а если бы там, сверх ожидания, вдруг понадобились деньги, то я вам перед
отъездом дам один адрес и маленький бланк;
с этим бланком вы явитесь по адресу, и вам в известной степени будет открыт кредит.
Бейгуш торопил его
отъездом, да Хвалынцев и сам желал поскорей расстаться
с Петербургом, уйти в новую среду, в новую заманчивую деятельность, где ему в непродолжительном
времени предстояла встреча
с графиней Цезариной, уже на варшавской почве. Он решил выехать завтрашний же день, а на сегодня сделать кое-какие последние приготовления к
отъезду и в последний раз заехать к Цезарине — проститься до нового свиданья.
Непомук вполне согласился
с этим мнением. «А так-то оно все как будто понадежнее», — подумал про себя барон фон-Саксен и через несколько
времени откланялся губернаторше, пожелавшей ему всяких успехов, и удалился сделать некоторые распоряжения к предстоящему
отъезду, как нельзя более довольный собою и даже полный мечтами о предстоящих гражданских подвигах.
Разговаривая так
с Макриной, Марко Данилыч стал подумывать, не отдать ли ему Дуню в скиты обучаться. Тяжело только расстаться
с ней на несколько лет… «А впрочем, — подумал он, — и без того ведь я мало ее, голубушку, видаю… Лето в
отъезде, по зимам тоже на долгие сроки из дому отлучаюсь… Станет в обители жить, скиты не за тридевять земель, в свободное
время завсегда могу съездить туда, поживу там недельку-другую, полюбуюсь на мою голубушку да опять в отлучки — опять к ней».
— Что ж? Вы человек вольный, где хотите, там и живете, куда вздумали, туда и поехали, никто вас не держит, — проговорила Дуня. — Я вовсе на вас не сердилась, и уж довольно
времени прошло, когда мне сказали о вашем
отъезде; а то и не знала я, что вы уехали. Да и
с какой стати стала бы я сердиться на вас?
Ничего нет хуже, когда приготовишься к
отъезду, снимешь палатки, уложишь вещи, и вдруг надо чего-то ждать.
Время тянется удивительно долго. Мои спутники высказывали разные догадки и в десятый раз спрашивали орочей о причинах задержки. Поэтому можно себе представить,
с какой радостью они приняли заявление, что к вечеру море будет тихое, но придется плыть ночью, потому что неизвестно, какая завтра будет погода.
В три-четыре дня, которые Глафира провела в Петербурге, она виделась только
с братом и остальное
время все почти была дома безвыходно. Один раз лишь, пред самым
отъездом, она была опять у генерала, благодарила его за участие, рассказала ему, что все дело кончено миролюбиво, и ни о чем его больше не просила.
Мы
с ним вели знакомство до
отъезда моего за границу. Я бывал у него в первое
время довольно часто, он меня познакомил со своей первой женой, любил приглашать к себе и вести дома беседы со множеством анекдотов и случаев из личных воспоминаний. К его натуре у меня никогда не лежало сердце; но между нами все-таки установился такой тон, который воздерживал от всего слишком неприятного.
Об
отъезде своем Гросс уже не думал. Как только случилось несчастье
с Юриком, добрый немец отложил этот
отъезд на неопределенное
время.
— Государь-батюшка стал ноне совсем как при царице Анастасии, царство ей небесное, место покойное, — заговорил князь Никита, — доступен, ласков и милостив ко всем, а ко мне нечего и молвить, уж так-то милостив все это
время с твоего, брат,
отъезда был, как никогда; шутить все изволил, женить меня собирается… О тебе расспрашивал, о женихе, о невесте… Я все ему, что знал, доподлинно доложил…
Время отъезда приближалось, когда вдруг из конца в конец России
с быстротою молнии пронеслась весть о предстоящей войне
с Турцией.
Флегонт Никитич повествовал о том, как, года за два до своего
отъезда из Сибири, он составлял на пароходе «Коссаговский», во
время остановки его у Нарыма, акт о самоубийстве ехавшего на службу иркутского городового врача, Антона Михайловича Шатова, оставившего после себя записку, что он завещает все находившееся при нем имущество и деньги тому полицейскому офицеру, который будет составлять акт о его самоубийстве, причем просить его похлопотать, чтобы его похоронили рядом
с той арестанткой, которая только что умерла на барже.
Это оправдание последовало уже после
отъезда Савина из Бельки, и он узнал о нем из газет, но в то
время, когда Николай Герасимович
с ним встречался, он был приговорен к пятнадцатилетнему заключению в тюрьме и дело его находилось по его кассационной жалобе в кассационном суде.