Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте
посудить: казенного жалованья
не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Конечно, если он ученику сделает такую рожу, то оно еще ничего: может быть, оно там и нужно так, об этом я
не могу
судить; но вы
посудите сами, если он сделает это посетителю, — это может быть очень худо: господин ревизор или другой кто может принять это на свой счет.
Хлестаков. Да что ж жаловаться?
Посуди сам, любезный, как же? ведь мне нужно есть. Этак могу я совсем отощать. Мне очень есть хочется; я
не шутя это говорю.
Я только
не послушалась,
Судила я по-своему...
— Есть у меня, — сказал он, — друг-приятель, по прозванью вор-новото́р, уж если экая выжига князя
не сыщет, так
судите вы меня судом милостивым, рубите с плеч мою голову бесталанную!
Cемен Константинович Двоекуров градоначальствовал в Глупове с 1762 по 1770 год. Подробного описания его градоначальствования
не найдено, но,
судя по тому, что оно соответствовало первым и притом самым блестящим годам екатерининской эпохи, следует предполагать, что для Глупова это было едва ли
не лучшее время в его истории.
Из рассказа его видно, что глуповцы беспрекословно подчиняются капризам истории и
не представляют никаких данных, по которым можно было бы
судить о степени их зрелости, в смысле самоуправления; что, напротив того, они мечутся из стороны в сторону, без всякого плана, как бы гонимые безотчетным страхом.
Не позволяя себе даже думать о том, что будет, чем это кончится,
судя по расспросам о том, сколько это обыкновенно продолжается, Левин в воображении своем приготовился терпеть и держать свое сердце в руках часов пять, и ему это казалось возможно.
Слыхал он, что женщины часто любят некрасивых, простых людей, но
не верил этому, потому что
судил по себе, так как сам он мог любить только красивых, таинственных и особенных женщин.
— Отчего же? Я
не вижу этого. Позволь мне думать, что, помимо наших родственных отношений, ты имеешь ко мне, хотя отчасти, те дружеские чувства, которые я всегда имел к тебе… И истинное уважение, — сказал Степан Аркадьич, пожимая его руку. — Если б даже худшие предположения твои были справедливы, я
не беру и никогда
не возьму на себя
судить ту или другую сторону и
не вижу причины, почему наши отношения должны измениться. Но теперь, сделай это, приезжай к жене.
Но Левин много изменился со времени своей женитьбы; он был терпелив и если
не понимал, для чего всё это так устроено, то говорил себе, что,
не зная всего, он
не может
судить, что, вероятно, так надобно, и старался
не возмущаться.
— Теперь, Бог даст, скоро всё устроится. Ну то-то, вперед
не суди, — сказал Степан Аркадьич, отворяя дверцы кареты. — Прощай, нам
не по дороге.
—
Не знаю,
не могу
судить… Нет, могу, — сказала Анна, подумав; и, уловив мыслью положение и свесив его на внутренних весах, прибавила: — Нет, могу, могу, могу. Да, я простила бы. Я
не была бы тою же, да, но простила бы, и так простила бы, как будто этого
не было, совсем
не было.
Они живут совершенно как самые лучшие супруги; их будет
судить Бог, а
не мы.
Весь труд, все унижения, все жертвы мы берем на себя; но
не мы
судим и решаем».
—
Не все, — сказала Долли. — Ты это
судишь по своему мужу. Он до сих пор мучается воспоминанием о Вронском. Да? Правда ведь?
— Солдат! — презрительно сказал Корней и повернулся ко входившей няне. — Вот
судите, Марья Ефимовна: впустил, никому
не сказал, — обратился к ней Корней. — Алексей Александрович сейчас выйдут, пойдут в детскую.
— Я с Анной Аркадьевной выросла, они мне дороже всего. Что ж,
не нам
судить. А уж так, кажется, любить…
— Очень у них хорошо, — рассказывал Васенька про Вронского и Анну. — Я, разумеется,
не беру на себя
судить, но в их доме чувствуешь себя в семье.
Но быть гласным, рассуждать о том, сколько золотарей нужно и как трубы провести в городе, где я
не живу; быть присяжным и
судить мужика, укравшего ветчину, и шесть часов слушать всякий вздор, который мелют защитники и прокуроры, и как председатель спрашивает у моего старика Алешки-дурачка: «признаете ли вы, господин подсудимый, факт похищения ветчины?» — «Ась?»
— Я вот что намерен сказать, — продолжал он холодно и спокойно, — и я прошу тебя выслушать меня. Я признаю, как ты знаешь, ревность чувством оскорбительным и унизительным и никогда
не позволю себе руководиться этим чувством; но есть известные законы приличия, которые нельзя преступать безнаказанно. Нынче
не я заметил, но,
судя по впечатлению, какое было произведено на общество, все заметили, что ты вела и держала себя
не совсем так, как можно было желать.
— Да
не говори ей вы. Она этого боится. Ей никто, кроме мирового судьи, когда ее
судили за то, что она хотела уйти из дома разврата, никто
не говорил вы. Боже мой, что это за бессмыслица на свете! — вдруг вскрикнул он. — Эти новыя учреждения, эти мировые судьи, земство, что это за безобразие!
— Я только хочу сказать, что те права, которые меня… мой интерес затрагивают, я буду всегда защищать всеми силами; что когда у нас, у студентов, делали обыск и читали наши письма жандармы, я готов всеми силами защищать эти права, защищать мои права образования, свободы. Я понимаю военную повинность, которая затрагивает судьбу моих детей, братьев и меня самого; я готов обсуждать то, что меня касается; но
судить, куда распределить сорок тысяч земских денег, или Алешу-дурачка
судить, — я
не понимаю и
не могу.
— Это
не нам
судить, — сказала госпожа Шталь, заметив оттенок выражения на лице князя. — Так вы пришлете мне эту книгу, любезный граф? Очень благодарю вас, — обратилась она к молодому Шведу.
—
Не нам
судить, графиня, — со вздохом сказал Сергей Иванович, — но я понимаю, как для вас это было тяжело.
Вот они и сладили это дело… по правде сказать, нехорошее дело! Я после и говорил это Печорину, да только он мне отвечал, что дикая черкешенка должна быть счастлива, имея такого милого мужа, как он, потому что, по-ихнему, он все-таки ее муж, а что Казбич — разбойник, которого надо было наказать. Сами
посудите, что ж я мог отвечать против этого?.. Но в то время я ничего
не знал об их заговоре. Вот раз приехал Казбич и спрашивает,
не нужно ли баранов и меда; я велел ему привести на другой день.
Я, с трудом спускаясь, пробирался по крутизне, и вот вижу: слепой приостановился, потом повернул низом направо; он шел так близко от воды, что казалось, сейчас волна его схватит и унесет; но видно, это была
не первая его прогулка,
судя по уверенности, с которой он ступал с камня на камень и избегал рытвин.
Но
судите, однако же, какое бойкое перо — статс-секретарский слог; а ведь всего три года побыл в университете, даже
не кончил курса.
— Да куды ж мне, сами
посудите! Мне нельзя начинать с канцелярского писца. Вы позабыли, что у меня семейство. Мне сорок, у меня уж и поясница болит, я обленился; а должности мне поважнее
не дадут; я ведь
не на хорошем счету. Я признаюсь вам: я бы и сам
не взял наживной должности. Я человек хоть и дрянной, и картежник, и все что хотите, но взятков брать я
не стану. Мне
не ужиться с Красноносовым да Самосвистовым.
— Нехорошо, нехорошо, — сказал Собакевич, покачав головою. — Вы
посудите, Иван Григорьевич: пятый десяток живу, ни разу
не был болен; хоть бы горло заболело, веред или чирей выскочил… Нет,
не к добру! когда-нибудь придется поплатиться за это. — Тут Собакевич погрузился в меланхолию.
У него уж набралось бы опять, да он говорит: «Нет, Афанасий Иванович, [То есть Васильевич.] служу я теперь уж
не себе и <
не> для себя, а потому, что Бог так <
судил>.
А между тем в существе своем Андрей Иванович был
не то доброе,
не то дурное существо, а просто — коптитель неба. Так как уже немало есть на белом свете людей, коптящих небо, то почему же и Тентетникову
не коптить его? Впрочем, вот в немногих словах весь журнал его дня, и пусть из него
судит читатель сам, какой у него был характер.
—
Не знаю, как приготовляется, об этом я
не могу
судить, но свиные котлеты и разварная рыба были превосходны.
О чем бы разговор ни был, он всегда умел поддержать его: шла ли речь о лошадином заводе, он говорил и о лошадином заводе; говорили ли о хороших собаках, и здесь он сообщал очень дельные замечания; трактовали ли касательно следствия, произведенного казенною палатою, — он показал, что ему небезызвестны и судейские проделки; было ли рассуждение о бильярдной игре — и в бильярдной игре
не давал он промаха; говорили ли о добродетели, и о добродетели рассуждал он очень хорошо, даже со слезами на глазах; об выделке горячего вина, и в горячем вине знал он прок; о таможенных надсмотрщиках и чиновниках, и о них он
судил так, как будто бы сам был и чиновником и надсмотрщиком.
Так говорили чиновники, а можно ли в самом деле устоять против черта, об этом
судить не авторское дело.
Меж тем Онегина явленье
У Лариных произвело
На всех большое впечатленье
И всех соседей развлекло.
Пошла догадка за догадкой.
Все стали толковать украдкой,
Шутить,
судить не без греха,
Татьяне прочить жениха;
Иные даже утверждали,
Что свадьба слажена совсем,
Но остановлена затем,
Что модных колец
не достали.
О свадьбе Ленского давно
У них уж было решено.
Высокой страсти
не имея
Для звуков жизни
не щадить,
Не мог он ямба от хорея,
Как мы ни бились, отличить.
Бранил Гомера, Феокрита;
Зато читал Адама Смита
И был глубокий эконом,
То есть умел
судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет.
Отец понять его
не мог
И земли отдавал в залог.
Кокетка
судит хладнокровно,
Татьяна любит
не шутя
И предается безусловно
Любви, как милое дитя.
Не говорит она: отложим —
Любви мы цену тем умножим,
Вернее в сети заведем;
Сперва тщеславие кольнем
Надеждой, там недоуменьем
Измучим сердце, а потом
Ревнивым оживим огнем;
А то, скучая наслажденьем,
Невольник хитрый из оков
Всечасно вырваться готов.
И вы, красотки молодые,
Которых позднею порой
Уносят дрожки удалые
По петербургской мостовой,
И вас покинул мой Евгений.
Отступник бурных наслаждений,
Онегин дома заперся,
Зевая, за перо взялся,
Хотел писать — но труд упорный
Ему был тошен; ничего
Не вышло из пера его,
И
не попал он в цех задорный
Людей, о коих
не сужу,
Затем, что к ним принадлежу.
— Зачем же так неблагосклонно
Вы отзываетесь о нем?
За то ль, что мы неугомонно
Хлопочем,
судим обо всем,
Что пылких душ неосторожность
Самолюбивую ничтожность
Иль оскорбляет, иль смешит,
Что ум, любя простор, теснит,
Что слишком часто разговоры
Принять мы рады за дела,
Что глупость ветрена и зла,
Что важным людям важны вздоры,
И что посредственность одна
Нам по плечу и
не странна?
«Ну, что соседки? Что Татьяна?
Что Ольга резвая твоя?»
— Налей еще мне полстакана…
Довольно, милый… Вся семья
Здорова; кланяться велели.
Ах, милый, как похорошели
У Ольги плечи, что за грудь!
Что за душа!.. Когда-нибудь
Заедем к ним; ты их обяжешь;
А то, мой друг,
суди ты сам:
Два раза заглянул, а там
Уж к ним и носу
не покажешь.
Да вот… какой же я болван!
Ты к ним на той неделе зван...
Но я
не создан для блаженства;
Ему чужда душа моя;
Напрасны ваши совершенства:
Их вовсе недостоин я.
Поверьте (совесть в том порукой),
Супружество нам будет мукой.
Я, сколько ни любил бы вас,
Привыкнув, разлюблю тотчас;
Начнете плакать: ваши слезы
Не тронут сердца моего,
А будут лишь бесить его.
Судите ж вы, какие розы
Нам заготовит Гименей
И, может быть, на много дней.
Ежели
судить по-настоящему, то игры никакой
не будет.
На лошади же он был очень хорош — точно большой. Обтянутые ляжки его лежали на седле так хорошо, что мне было завидно, — особенно потому, что, сколько я мог
судить по тени, я далеко
не имел такого прекрасного вида.
А
судя по тому, что есть, неприятель вошел в город
не с большим запасом; телег что-то было с ним немного.
— Да, — сказал Атвуд, видя по улыбающимся лицам матросов, что они приятно озадачены и
не решаются говорить. — Так вот в чем дело, капитан…
Не нам, конечно,
судить об этом. Как желаете, так и будет. Я поздравляю вас.
Признаюсь тебе, я и сам сильно был наклонен поддерживать это мнение, во-первых,
судя по твоим глупым и отчасти гнусным поступкам (ничем
не объяснимым), а во-вторых, по твоему недавнему поведению с матерью и сестрой.
Приговор, однако ж, оказался милостивее, чем можно было ожидать,
судя по совершенному преступлению, и, может быть, именно потому, что преступник
не только
не хотел оправдываться, но даже как бы изъявлял желание сам еще более обвинить себя.
— Это
не совсем справедливо, Пульхерия Александровна, и особенно в настоящий момент, когда возвещено о завещанных Марфой Петровной трех тысячах, что, кажется, очень кстати,
судя по новому тону, которым заговорили со мной, — прибавил он язвительно.
Но он строго
судил себя, и ожесточенная совесть его
не нашла никакой особенно ужасной вины в его прошедшем, кроме разве простого промаху, который со всяким мог случиться.