Неточные совпадения
Сидя в углу покойной
коляски, чуть покачивавшейся своими упругими рессорами
на быстром ходу серых, Анна, при несмолкаемом грохоте колес и быстро сменяющихся впечатлениях
на чистом воздухе, вновь перебирая события последних
дней, увидала свое положение совсем иным, чем каким оно казалось ей дома.
Для чего этим трем барышням нужно было говорить через
день по-французски и по-английски; для чего они в известные часы играли попеременкам
на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в
коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках были
на всем виду; для чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой
на шляпе, нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось в их таинственном мире, он не понимал, но знал, что всё, что там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
На другой
день до того объелись гости, что Платонов уже не мог ехать верхом; жеребец был отправлен с конюхом Петуха. Они сели в
коляску. Мордатый пес лениво пошел за
коляской: он тоже объелся.
Чудная, однако же, вещь:
на другой
день, когда подали Чичикову лошадей и вскочил он в
коляску с легкостью почти военного человека, одетый в новый фрак, белый галстук и жилет, и покатился свидетельствовать почтение генералу, Тентетников пришел в такое волненье духа, какого давно не испытывал.
На другой
день после описанных мною происшествий, в двенадцатом часу утра,
коляска и бричка стояли у подъезда. Николай был одет по-дорожному, то есть штаны были всунуты в сапоги и старый сюртук туго-натуго подпоясан кушаком. Он стоял в бричке и укладывал шинели и подушки под сиденье; когда оно ему казалось высоко, он садился
на подушки и, припрыгивая, обминал их.
Тогда Ситников вскочил в
коляску и, загремев
на двух проходивших мужиков: «Наденьте шапки, дураки!» — потащился в город, куда прибыл очень поздно и где
на следующий
день у Кукшиной сильно досталось двум «противным гордецам и невежам».
— В самом
деле, какие подвиги: садись в
коляску или
на корабль, дыши чистым воздухом, смотри
на чужие страны, города, обычаи,
на все чудеса… Ах, ты! Ну, скажи, что твои
дела, что в Обломовке?
Вот метиски — другое
дело: они бойко врываются, в наемной
коляске, в ряды экипажей, смело глядят по сторонам,
на взгляды отвечают повторительными взглядами, пересмеиваются с знакомыми, а может быть, и с незнакомыми…
На другой
день по возвращении в Капштат мы предприняли прогулку около Львиной горы. Точно такая же дорога, как в Бенсклюфе, идет по хребту Льва, начинаясь в одной части города и оканчиваясь в другой. Мы взяли две
коляски и отправились часов в одиннадцать утра.
День начинался солнечный, безоблачный и жаркий донельзя. Дорога шла по берегу моря мимо дач и ферм.
На другой
день условие домашнее было подписано, и, провожаемый пришедшими выборными стариками, Нехлюдов с неприятным чувством чего-то недоделанного сел в шикарную, как говорил ямщик со станции, троечную
коляску управляющего и уехал
на станцию, простившись с мужиками, недоумевающе и недовольно покачивавшими головами. Нехлюдов был недоволен собой. Чем он был недоволен, он не знал, но ему все время чего-то было грустно и чего-то стыдно.
Несколько мужиков в пустых телегах попались нам навстречу; они ехали с гумна и пели песни, подпрыгивая всем телом и болтая ногами
на воздухе; но при виде нашей
коляски и старосты внезапно умолкли, сняли свои зимние шапки (
дело было летом) и приподнялись, как бы ожидая приказаний.
Кое-как дождался я вечера и, поручив своему кучеру заложить мою
коляску на другой
день в пять часов утра, отправился
на покой. Но мне предстояло еще в течение того же самого
дня познакомиться с одним замечательным человеком.
На другой
день я рано поутру велел заложить свою
коляску, но он не хотел меня отпустить без завтрака
на английский манер и повел к себе в кабинет.
— В Пассаж! — сказала дама в трауре, только теперь она была уже не в трауре: яркое розовое платье, розовая шляпа, белая мантилья, в руке букет. Ехала она не одна с Мосоловым; Мосолов с Никитиным сидели
на передней лавочке
коляски,
на козлах торчал еще третий юноша; а рядом с дамою сидел мужчина лет тридцати. Сколько лет было даме? Неужели 25, как она говорила, а не 20? Но это
дело ее совести, если прибавляет.
И действительно, она порадовалась; он не отходил от нее ни
на минуту, кроме тех часов, которые должен был проводить в гошпитале и Академии; так прожила она около месяца, и все время были они вместе, и сколько было рассказов, рассказов обо всем, что было с каждым во время разлуки, и еще больше было воспоминаний о прежней жизни вместе, и сколько было удовольствий: они гуляли вместе, он нанял
коляску, и они каждый
день целый вечер ездили по окрестностям Петербурга и восхищались ими; человеку так мила природа, что даже этою жалкою, презренною, хоть и стоившею миллионы и десятки миллионов, природою петербургских окрестностей радуются люди; они читали, они играли в дурачки, они играли в лото, она даже стала учиться играть в шахматы, как будто имела время выучиться.
На следующий
день (когда все было усмирено) государь, въехав в
коляске в толпу, наполнявшую площадь, закричал ей: „
На колени!“ — и толпа поспешно исполнила его приказание.
Отец мой вовсе не раньше вставал
на другой
день, казалось, даже позже обыкновенного, так же продолжительно пил кофей и, наконец, часов в одиннадцать приказывал закладывать лошадей. За четвероместной каретой, заложенной шестью господскими лошадями, ехали три, иногда четыре повозки:
коляска, бричка, фура или вместо нее две телеги; все это было наполнено дворовыми и пожитками; несмотря
на обозы, прежде отправленные, все было битком набито, так что никому нельзя было порядочно сидеть.
На другой
день с девяти часов утра полицмейстер был уже налицо в моей квартире и торопил меня. Пермский жандарм, гораздо более ручной, чем Крутицкий, не скрывая радости, которую ему доставляла надежда, что он будет 350 верст пьян, работал около
коляски. Все было готово; я нечаянно взглянул
на улицу — идет мимо Цеханович, я бросился к окну.
Это было большое варварство, но вреда нам не принесло, и вскоре мы «закалились» до такой степени, что в одних рубашках и босые спасались по утрам с младшим братом в старую
коляску, где, дрожа от холода (
дело было осенью, в период утренних заморозков), ждали, пока отец уедет
на службу.
Он встретил нас в самый
день приезда и, сняв меня, как перышко, с козел, галантно помог матери выйти из
коляски. При этом
на меня пахнуло от этого огромного человека запахом перегара, и мать, которая уже знала его раньше, укоризненно покачала головой. Незнакомец стыдливо окосил глаза, и при этом я невольно заметил, что горбатый сизый нос его свернут совершенно «набекрень», а глаза как-то уныло тусклы…
Однажды, в ясный
день ласковой и поздней осени хозяева и гости отправились в этот монастырь. Максим и женщины ехали в широкой старинной
коляске, качавшейся, точно большая ладья,
на своих высоких рессорах. Молодые люди и Петр в том числе отправились верхами.
Так, нам совершенно известно, что в продолжение этих двух недель князь целые
дни и вечера проводил вместе с Настасьей Филипповной, что она брала его с собой
на прогулки,
на музыку; что он разъезжал с нею каждый
день в
коляске; что он начинал беспокоиться о ней, если только час не видел ее (стало быть, по всем признакам, любил ее искренно); что слушал ее с тихою и кроткою улыбкой, о чем бы она ему ни говорила, по целым часам, и сам ничего почти не говоря.
Полковник был от души рад отъезду последнего, потому что мальчик этот, в самом
деле, оказался ужасным шалуном: несмотря
на то, что все-таки был не дома, а в гостях, он успел уже слазить
на все крыши, отломил у
коляски дверцы, избил маленького крестьянского мальчишку и, наконец, обжег себе в кузнице страшно руку.
Услышав довольно сильный стук одного экипажа, Юлия, по какому-то предчувствию и пользуясь тем, что
на дворе еще было довольно светло, взглянула в окно, — это в самом
деле подъезжал Вихров
на щегольских, еще покойным отцом его вскормленных и сберегаемых серых лошадях и в открытой
коляске.
— Да вам-то что за
дело до этого! — прикрикнул уж
на него Плавин. — Если вам кажется некрасиво это, то не глядите и отворачивайтесь, и почем вы знаете, что народу также, может быть, противно и ненавистно видеть, как вы ездите в ваших
колясках; однако он пока не мешает вам этого делать.
А Добров ходил между тем по разным избам и, везде выпивая, кричал
на всю улицу каким-то уж нечленораздельным голосом.
На другой
день его нашли в одном ручье мертвым; сначала его видели ехавшим с Александром Ивановичем в
коляске и целовавшимся с ним, потом он брел через одно селение уже один-одинехонек и мертвецки пьяный и, наконец, очутился в бочаге.
Когда пошли у нас недавние слухи, что приедет Кармазинов, я, разумеется, ужасно пожелал его увидать и, если возможно, с ним познакомиться. Я знал, что мог бы это сделать чрез Степана Трофимовича; они когда-то были друзьями. И вот вдруг я встречаюсь с ним
на перекрестке. Я тотчас узнал его; мне уже его показали
дня три тому назад, когда он проезжал в
коляске с губернаторшей.
Миропа Дмитриевна, как и заранее можно было предполагать, не заставила себя долго ожидать, и через
день же, когда в Кузьмищеве только что сели за обед, она подкатила к крыльцу в
коляске шестериком, с колокольцами и даже с почтальоном
на запятках.
Условившись таким образом, они
на другой же
день поехали в нанятой для большего шика камер-юнкером
коляске к даме, дающей деньги под проценты, причем оказалось, что Максинька знал только, что эта дама живет
на Гороховом поле в доме, бывшем госпожи Зудченко; но для сметливого камер-юнкера этого было достаточно.
— И
на всякий
день у нее платья разные, — словно во сне бредила Евпраксеюшка, —
на сегодня одно,
на завтра другое, а
на праздник особенное. И в церкву в
коляске четверней ездят: сперва она, потом господин. А поп, как увидит
коляску, трезвонить начинает. А потом она у себя в своей комнате сидит. Коли господину желательно с ней время провести, господина у себя принимает, а не то так с девушкой, с горничной ейной, разговаривает или бисером вяжет!
Через час он позвонил; а
на другой
день, чем свет, по плотине возле мельницы простучала дорожная
коляска, и четверка сильных лошадей дружно подымала ее в гору; мельники, вышедшие посмотреть, спрашивали: «Куда это наш барин?» — «Да, говорят, в Питер», — отвечал один из них.
— Э, вздор, старая эстетика! Вот для чего стоит жить, — проговорил он, указывая
на красивую даму, полулежавшую в
коляске. — Для такой женщины стоит жить… Ведь это совсем другая зоологическая разновидность, особенно по сравнению с теми дамами, с которыми нам приходится иметь
дело. Это особенный мир, где
на первом месте стоит кровь и порода. Сравни извозчичью клячу и кровного рысака — так и тут.
И вот после анонса,
дней за пять до бенефиса, облекся я, сняв черкеску, в черную пару, нанял лучшего лихача, единственного
на всю Пензу, Ивана Никитина, и с программами и книжкой билетов, уже не в «удобке», а в
коляске отправился скрепя сердце первым
делом к губернатору. Тут мне посчастливилось в подъезде встретить Лидию Арсеньевну…
Из
коляски вынули два больших чемодана — значит, не
на день приехали, отсюда будут другие зимовники объезжать, а жить у нас. Это часто бывало.
На другой
день, в воскресенье, в 11 часов, он уже ехал с женой по Пятницкой, в легкой
коляске,
на одной лошади.
На другой станции Литвинову долго не закладывали лошадей;
дело было
на утренней зорьке, и он задремал, сидя в своей
коляске.
В самый
день именин княгиня, одетая в нарядное белое платье, отправилась в
коляске в католическую церковь для выслушания обедни и проповеди. Барон, во фраке и белом галстуке, тоже поехал вместе с ней. Князь видел это из окна своего кабинета и только грустно усмехнулся. По случаю приглашения, которое он накануне сделал Елене, чтобы она пришла к ним
на вечер, у него опять с ней вышел маленький спор.
На другой
день Анна Юрьевна в самом
деле заехала за бароном и увезла его с собой. Дом ее и убранство в оном совершенно подтвердили в глазах барона ее слова о двадцати тысячах душ. Он заметно сделался внимательнее к Анне Юрьевне и начал с каким-то особенным уважением ее подсаживать и высаживать из экипажа, а сидя с ней в
коляске, не рассаживался
на все сиденье и занимал только половину его.
Тюменев, отобедав, вскоре собрался ехать
на дачу: должно быть, его там что-то такое очень беспокоило. При прощании он взял с Бегушева честное слово завтра приехать к нему в Петергоф
на целый
день. Бегушев обещал. Когда граф Хвостиков, уезжавший тоже с Тюменевым вместе, садясь в
коляску, пошатнулся немного — благодаря выпитому шампанскому, то Тюменев при этом толкнул еще его ногой: злясь
на дочь, он вымещал свой гнев и
на отце.
Утро
на другой
день оказалось довольно свежее и сероватое. Бегушев для своей поездки в Петергоф велел себе привести парную
коляску: он решил ехать по шоссе, а не по железной дороге, которая ему не менее отелей надоела; в продолжение своей жизни он проехал по ним десятки тысяч верст, и с тех пор, как они вошли в общее употребление, для него вся прелесть путешествия пропала. «Так птиц только можно возить, а не людей!» — говорил он почти каждый раз, входя в узенькое отделение вагона.
— А вот почему. Я недавно переезжал через Оку
на пароме с каким-то барином. Паром пристал к крутому месту: надо было втаскивать экипажи
на руках. У барина была
коляска претяжелая. Пока перевозчики надсаживались, втаскивая
коляску на берег, барин так кряхтел, стоя
на пароме, что даже жалко его становилось… Вот, подумал я, новое применение системы разделения работ! Так и нынешняя литература: другие везут,
дело делают, а она кряхтит.
Свадьба Матвеевых справлена была самым скромным домашним образом, и ввиду кратковременного отпуска, молодые
на другой же
день в подаренной им отцом
коляске с четверкою лошадей, кучером и горничной отправились
на своих в Киев, куда прибыли только
на десятый
день.
— Прах бы вас взял и с барыней! Чуть их до смерти не убили!.. Сахарные какие!.. А
коляску теперь чини!.. Где кузнец-то?.. Свой вон, каналья, гвоздя сковать не умеет; теперь посылай в чужие люди!.. Одолжайся!.. Уроды этакие! И та-то, ведь как же, богу молиться! Богомольщица немудрая, прости господи! Ступай и скажи сейчас Сеньке, чтобы ехал к предводителю и попросил, нельзя ли кузнеца одолжить,
дня на два, дескать! Что глаза-то выпучил?
На другой
день после предводительского обеда, часу в первом, Сапега, в богатой венской
коляске, шестериком, ехал в Ярцево с визитом к Клеопатре Николаевне. Он был в очень хорошем расположении духа. Он видел прямую возможность приволокнуться за очень милою дамой, в которой заметил важное, по его понятиям, женское достоинство — эластичность тела.
Об этом я, конечно, знал только по слухам, так как очень редко видывал нашего генерала; большею частью он обгонял нас
на середине перехода, в своей
коляске, запряженной хорошею тройкою, приезжал
на место ночлега, занимал квартиру и оставался там до позднего утра, а
днем снова обгонял нас, причем солдаты всегда обращали внимание
на степень багровости его лица и большую или меньшую хриплость, с какою он оглушительно кричал нам...
До самых последних ворот француз галопировал подле
коляски Бешметевой и при прощании объявил, что
на днях же явится с визитом.
— Ой, Юлия Владимировна! Как вас можно ненавидеть? — Так, в горячности, — больше ничего. Извольте, я поговорю, только сначала сторонкой кой-что поразузнаю и сегодня же дам ответ. Вам бы давно ко мне прислать, — как вам не грех? Случилось этакое
дело, а меня не требуете; вы знаете, как я предана вашему семейству — еще
на днях получила от Владимира Андреича письмо: поручают старую
коляску их кому-нибудь продать. До приятного свидания.
Флор Федулыч. Пора переменить-с; да это
дело минутное, не стоит и говорить-с. Экипажи тоже надо новенькие, нынче другой вкус. Нынче полегче делают и для лошадей, и для кармана; как за
коляску рублей тысячу с лишком отдашь, так в кармане гораздо легче сделается. Хоть и грех такие деньги за экипаж платить, а нельзя-с, платим, — наша служба такая. Я к вам
на днях каретника пришлю, можно будет старые обменять с придачею.
На другой
день, 18 мая, после завтрака, в 12 часов, Гоголь, простившись очень дружески и нежно с нами и с сестрой, которая очень плакала, сел с Пановым в тарантас, я с Константином и Щепкин с сыном Дмитрием поместились в
коляске, а Погодин с зятем своим Мессингом —
на дрожках, и выехали из Москвы.
На другой
день, в одиннадцатом часу утра, секундант Кистера, старый, заслуженный майор, заехал за ним. Добрый старик ворчал и кусал свои седые усы, сулил всякую пакость Авдею Ивановичу… Подали
коляску. Кистер вручил майору два письма: одно к матери, другое к Маше.