Неточные совпадения
Господа актеры особенно должны обратить внимание
на последнюю сцену. Последнее произнесенное слово должно произвесть электрическое потрясение
на всех
разом, вдруг. Вся группа должна переменить положение в один миг ока. Звук изумления должен вырваться у всех женщин
разом, как будто из одной груди. От несоблюдения
сих замечаний может исчезнуть весь эффект.
— Знаю я, — говорил он по этому случаю купчихе Распоповой, — что истинной конституции документ
сей в себе еще не заключает, но прошу вас, моя почтеннейшая, принять в соображение, что никакое здание, хотя бы даже то был куриный хлев,
разом не завершается! По времени выполним и остальное достолюбезное нам дело, а теперь утешимся тем, что возложим упование наше
на бога!
Ни
разу не пришло ему
на мысль: а что, кабы
сим благополучным людям да кровь пустить? напротив того, наблюдая из окон дома Распоповой, как обыватели бродят, переваливаясь, по улицам, он даже задавал себе вопрос: не потому ли люди
сии и благополучны, что никакого сорта законы не тревожат их?
Капитан мигнул Грушницкому, и этот, думая, что я трушу, принял гордый вид, хотя до
сей минуты тусклая бледность покрывала его щеки. С тех пор как мы приехали, он в первый
раз поднял
на меня глаза; но во взгляде его было какое-то беспокойство, изобличавшее внутреннюю борьбу.
Полгубернии разодето и весело гуляет под деревьями, и никому не является дикое и грозящее в
сем насильственном освещении, когда театрально выскакивает из древесной гущи озаренная поддельным светом ветвь, лишенная своей яркой зелени, а вверху темнее, и суровее, и в двадцать
раз грознее является чрез то ночное небо и, далеко трепеща листьями в вышине, уходя глубже в непробудный мрак, негодуют суровые вершины дерев
на сей мишурный блеск, осветивший снизу их корни.
Но не слышал никто из них, какие «наши» вошли в город, что привезли с собою и каких связали запорожцев. Полный не
на земле вкушаемых чувств, Андрий поцеловал в
сии благовонные уста, прильнувшие к щеке его, и небезответны были благовонные уста. Они отозвались тем же, и в
сем обоюднослиянном поцелуе ощутилось то, что один только
раз в жизни дается чувствовать человеку.
— Разумеется, так! — ответил Раскольников. «А что-то ты завтра скажешь?» — подумал он про себя. Странное дело, до
сих пор еще ни
разу не приходило ему в голову: «что подумает Разумихин, когда узнает?» Подумав это, Раскольников пристально поглядел
на него. Теперешним же отчетом Разумихина о посещении Порфирия он очень немного был заинтересован: так много убыло с тех пор и прибавилось!..
— Ерунду плетешь, пан.
На сей год число столыпинских помещиков сократилось до трехсот сорока двух тысяч! Сократилось потому, что сильные мужики скупают землю слабых и организуются действительно крупные помещики, это —
раз! А во-вторых: начались боевые выступления бедноты против отрубников, хутора — жгут! Это надобно знать, почтенные. Зря кричите. Лучше — выпейте! Провидение божие не каждый день посылает нам бенедиктин.
— Друг мой, я готов за это тысячу
раз просить у тебя прощения, ну и там за все, что ты
на мне насчитываешь, за все эти годы твоего детства и так далее, но, cher enfant, что же из этого выйдет? Ты так умен, что не захочешь сам очутиться в таком глупом положении. Я уже и не говорю о том, что даже до
сей поры не совсем понимаю характер твоих упреков: в самом деле, в чем ты, собственно, меня обвиняешь? В том, что родился не Версиловым? Или нет? Ба! ты смеешься презрительно и махаешь руками, стало быть, нет?
— Кушать давно готово, — прибавила она, почти сконфузившись, — суп только бы не простыл, а котлетки я сейчас велю… — Она было стала поспешно вставать, чтоб идти
на кухню, и в первый
раз, может быть, в целый месяц мне вдруг стало стыдно, что она слишком уж проворно вскакивает для моих услуг, тогда как до
сих пор сам же я того требовал.
Море… Здесь я в первый
раз понял, что значит «синее» море, а до
сих пор я знал об этом только от поэтов, в том числе и от вас. Синий цвет там, у нас,
на севере, — праздничный наряд моря. Там есть у него другие цвета, в Балтийском, например, желтый, в других морях зеленый, так называемый аквамаринный. Вот наконец я вижу и синее море, какого вы не видали никогда.
Ты, Алеша, и не знал ничего, от меня отворачивался, пройдешь — глаза опустишь, а я
на тебя сто
раз до
сего глядела, всех спрашивать об тебе начала.
Ему тотчас же объяснили суетившиеся приказчики со слащавою речью, что в этом первом ящике всего лишь полдюжины шампанского и «всякие необходимые
на первый случай предметы» из закусок, конфет, монпансье и проч. Но что главное «потребление» уложится и отправится
сей же час особо, как и в тогдашний
раз, в особой телеге и тоже тройкой и потрафит к сроку, «разве всего только часом позже Дмитрия Федоровича к месту прибудет».
«Вы спрашиваете, что я именно ощущал в ту минуту, когда у противника прощения просил, — отвечаю я ему, — но я вам лучше с самого начала расскажу, чего другим еще не рассказывал», — и рассказал ему все, что произошло у меня с Афанасием и как поклонился ему до земли. «Из
сего сами можете видеть, — заключил я ему, — что уже во время поединка мне легче было, ибо начал я еще дома, и
раз только
на эту дорогу вступил, то все дальнейшее пошло не только не трудно, а даже радостно и весело».
Раз случилось, что новый губернатор нашей губернии, обозревая наездом наш городок, очень обижен был в своих лучших чувствах, увидав Лизавету, и хотя понял, что это «юродивая», как и доложили ему, но все-таки поставил
на вид, что молодая девка, скитающаяся в одной рубашке, нарушает благоприличие, а потому чтобы
сего впредь не было.
Понадеялся
на оплошность
сию и в
сей раз и как
раз застал.
— Ну, вот вам и платье, — развязно проговорил он, по-видимому очень довольный успехом своего хождения. — Это господин Калганов жертвует
на сей любопытный случай, равно как и чистую вам рубашку. С ним все это, к счастию, как
раз оказалось в чемодане. Нижнее белье и носки можете сохранить свои.
На сих меньше указывают и даже обходят молчанием вовсе, и сколь подивились бы, если скажу, что от
сих кротких и жаждущих уединенной молитвы выйдет, может быть, еще
раз спасение земли русской!
Испугалась ужасно: «Не пугайте, пожалуйста, от кого вы слышали?» — «Не беспокойтесь, говорю, никому не скажу, а вы знаете, что я
на сей счет могила, а вот что хотел я вам только
на сей счет тоже в виде, так сказать, „всякого случая“ присовокупить: когда потребуют у папаши четыре-то тысячки пятьсот, а у него не окажется, так чем под суд-то, а потом в солдаты
на старости лет угодить, пришлите мне тогда лучше вашу институтку секретно, мне как
раз деньги выслали, я ей четыре-то тысячки, пожалуй, и отвалю и в святости секрет сохраню».
Други и учители, слышал я не
раз, а теперь в последнее время еще слышнее стало о том, как у нас иереи Божии, а пуще всего сельские, жалуются слезно и повсеместно
на малое свое содержание и
на унижение свое и прямо заверяют, даже печатно, — читал
сие сам, — что не могут они уже теперь будто бы толковать народу Писание, ибо мало у них содержания, и если приходят уже лютеране и еретики и начинают отбивать стадо, то и пусть отбивают, ибо мало-де у нас содержания.
И не знал я в
сей вечер, что
на завтра как
раз приходится день рождения его.
Но и
на новых местах их ожидали невзгоды. По неопытности они
посеяли хлеб внизу, в долине; первым же наводнением его смыло, вторым — унесло все сено; тигры поели весь скот и стали нападать
на людей. Ружье у крестьян было только одно, да и то пистонное. Чтобы не умереть с голода, они нанялись в работники к китайцам с поденной платой 400 г чумизы в день. Расчет производили
раз в месяц, и чумизу ту за 68 км должны были доставлять
на себе в котомках.
Мне не только не приходилось их подбадривать, а, наоборот, приходилось останавливать из опасения, что они надорвут свое здоровье. Несмотря
на лишения, эти скромные труженики терпеливо несли тяготы походной жизни, и я ни
разу не слышал от них ни единой жалобы. Многие из них погибли в войну 1914–1917 годов, с остальными же я и по
сие время нахожусь в переписке.
В первый
раз видел он ясно, что он в нее страстно влюблен; романическая мысль жениться
на крестьянке и жить своими трудами пришла ему в голову, и чем более думал он о
сем решительном поступке, тем более находил в нем благоразумия.
Владимир Дубровский несколько
раз сряду перечитал
сии довольно бестолковые строки с необыкновенным волнением. Он лишился матери с малолетства и, почти не зная отца своего, был привезен в Петербург
на восьмом году своего возраста; со всем тем он романически был к нему привязан и тем более любил семейственную жизнь, чем менее успел насладиться ее тихими радостями.
Между прочим,
на этот
раз я тут заметил грузина, который бродил, как тень, около входов в карцеры; он уже пять месяцев сидит здесь, в темных сенях, как подозреваемый в отравлении, и ждет расследования, которое до
сих пор еще не началось.
Уж одно то, что Настасья Филипповна жаловала в первый
раз; до
сих пор она держала себя до того надменно, что в разговорах с Ганей даже и желания не выражала познакомиться с его родными, а в самое последнее время даже и не упоминала о них совсем, точно их и не было
на свете.
Выведенный из терпения, Морок дрался с обидчиками и
раз на базаре ни с того ни с
сего отколотил Феклисту.
— Я считаю долгом объясниться с вами откровенно, Лука Назарыч, — ответил Мухин. — До
сих пор мне приходилось молчать или исполнять чужие приказания… Я не маленький и хорошо понимаю, что говорю с вами в последний
раз, поэтому и скажу все, что лежит
на душе.
Прощайте, Петр Николаевич, обнимаю вас дружески. Поздравляю с новым неожиданным гостем,
на этот
раз не завидую вам. Если что узнаете об наших от Ив.
Сем., расскажите: мысленно часто переношусь
на восток. Имел известия от Волконских и Юшневских — вы больше теперь знаете. Я давно порадовался за Сутгофа — это Ребиндер устроил, объяснив матери обстоятельства, как они были.
Как сон пролетели приятные минуты нашего свидания. Через 24 часа после того, как я взглянул в последний
раз на вас, добрый мой Иван Дмитриевич, я уже был в объятиях детей и старушки Марьи Петровны. Они все ожидали меня как необходимого для них человека. Здесь я нашел Басаргина с женой: они переехали к нам до моего возвращения. Наскоро скажу вам, как случилось горестное событие 27 декабря. До
сих пор мы больше или меньше говорим об этом дне, лишь только сойдемся.
После приговора им царь позволил ехать в Иркутск, их остановили и потом потребовали необходимым условием быть с мужьями — отречение от дворянства, что, конечно, не остановило
сих несчастных женщин; теперь держат их розно с мужьями и позволяют видеться только два
раза в неделю
на несколько часов, и то при офицере.
Любезный друг Николай, узнай мне, где и как живет Катерина Петровна Торсон. Наша артель имеет возможность ей помочь. Теперь у меня делается раскладка
на будущий год. Артельный год наш начался с 26 августа. Я незнаю, где отыскать ее. Все думал, что она возвратится в Москву, а Ентальцева пишет, что до
сих пор ее нет. Каково было действие моего ultimatum к министру народного просвещения? Вчерашняя новорожденная обещала в другой
раз написать тебе. Она теперь с Ваней занята.
И вот, когда я глядел
на эту милую сцену и подумал, что через полчаса этот самый постовой будет в участке бить ногами в лицо и в грудь человека, которого он до
сих пор ни
разу в жизни не видал и преступление которого для него совсем неизвестно, то — вы понимаете! мне стало невыразимо жутко и тоскливо.
Эгмонт-Лаврецкий, до
сих пор очень удачно подражавший то поросенку, которого сажают в мешок, то ссоре кошки с собакой, стал понемногу раскисать и опускаться.
На него уже находил очередной стих самообличения, в припадке которого он несколько
раз покушался поцеловать у Ярченко руку. Веки у него покраснели, вокруг бритых колючих губ углубились плаксивые морщины, и по голосу было слышно, что его нос и горло уже переполнялись слезами.
Другой
раз, вспомнив вдруг, что смерть ожидает меня каждый час, каждую минуту, я решил, не понимая, как не поняли того до
сих пор люди, что человек не может быть иначе счастлив, как пользуясь настоящим и не помышляя о будущем, — и я дня три, под влиянием этой мысли, бросил уроки и занимался только тем, что, лежа
на постели, наслаждался чтением какого-нибудь романа и едою пряников с кроновским медом, которые я покупал
на последние деньги.
Беседа их была прервана приездом Кергеля.
Сей милый человек был
на этот
раз какой-то растерянный: коричневый фрак со светлыми пуговицами заменен
на нем был черным, поношенным, обдерганным; жилетка тоже была какая-то шелковенькая и вряд ли не худая
на карманах, и один только хохолок был по-прежнему завит. Услышав, что
на девичнике Вихров, он прямо подошел к нему.
— До
сих пор я не могла быть у Наташи, — говорила мне Катя, подымаясь
на лестницу. — Меня так шпионили, что ужас. Madame Albert [мадам Альбер (франц.)] я уговаривала целых две недели, наконец-то согласилась. А вы, а вы, Иван Петрович, ни
разу ко мне не зашли! Писать я вам тоже не могла, да и охоты не было, потому что письмом ничего не разъяснишь. А как мне надо было вас видеть… Боже мой, как у меня теперь сердце бьется…
Я счастлив уже тем, что нахожусь в теплой комнате и сознаю себя дома, не скутанным, свободным от грязи и вони, вдали от поучений. Старик Лукьяныч, о котором я уже не
раз упоминал
на страницах"Благонамеренных речей"и который до
сих пор помогает мне нести иго собственности, встречает меня с обычным радушием, хотя, я должен сознаться, в этом радушии по временам прорывается легкий, но очень явный оттенок иронии.
— Второй
раз сажают — все за то, что он понял божью правду и открыто
сеял ее… Молодой он, красавец, умный! Газету — он придумал, и Михаила Ивановича он
на путь поставил, — хоть и вдвое старше его Михайло-то! Теперь вот — судить будут за это сына моего и — засудят, а он уйдет из Сибири и снова будет делать свое дело…
Я молчал.
На лице у меня — что-то постороннее, оно мешало — и я никак не мог от этого освободиться. И вдруг неожиданно, еще синее сияя, она схватила мою руку — и у себя
на руке я почувствовал ее губы… Это — первый
раз в моей жизни. Это была какая-то неведомая мне до
сих пор древняя ласка, и от нее — такой стыд и боль, что я (пожалуй, даже грубо) выдернул руку.
— А ты не егози…
Сия притча краткая… Великий молчальник посещал офицерские собрания и, когда обедал, то… гето… клал перед собою
на стол кошелек, набитый, братец ты мой, золотом. Решил он в уме отдать этот кошелек тому офицеру, от которого он хоть
раз услышит в собрании дельное слово. Но так и умер старик, прожив
на свете сто девяносто лет, а кошелек его так, братец ты мой, и остался целым. Что? Раскусил
сей орех? Ну, теперь иди себе, братец. Иди, иди, воробышек… попрыгай…
Как-то
раз зашел к нам старик Покровский. Он долго с нами болтал, был не по-обыкновенному весел, бодр, разговорчив; смеялся, острил по-своему и наконец разрешил загадку своего восторга и объявил нам, что ровно через неделю будет день рождения Петеньки и что по
сему случаю он непременно придет к сыну; что он наденет новую жилетку и что жена обещалась купить ему новые сапоги. Одним словом, старик был счастлив вполне и болтал обо всем, что ему
на ум попадалось.
Забиякин (Живновскому). И представьте себе, до
сих пор не могу добиться никакого удовлетворения. Уж сколько
раз обращался я к господину полицеймейстеру; наконец даже говорю ему: «Что ж, говорю, Иван Карлыч, справедливости-то, видно,
на небесах искать нужно?» (Вздыхает.) И что же-с? он же меня, за дерзость, едва при полиции не заарестовал! Однако, согласитесь сами, могу ли я оставить это втуне! Еще если бы честь моя не была оскорблена, конечно, по долгу християнина, я мог бы, я даже должен бы был простить…
Покуда в доме идет содом, он осматривает свои владения. Осведомляется, где в последний
раз сеяли озимь (пашня уж два года сряду пустует), и нанимает топографа, чтобы снял полевую землю
на план и разбил
на шесть участков, по числу полей. Оказывается, что в каждом поле придется по двадцати десятин, и он спешит
посеять овес с клевером
на том месте, где было старое озимое.
Сем, думаю, испробовать, жива она или нет? и положил я ее
на порог да топориком хвост ей и отсек: она этак «мяя», вся вздрогнула и перекрутилась
раз десять, да и побежала.
Обновление
сего феникса объяснялось
на этот
раз очень просто: стакнувшись с Медиокритским, он так, говорят, распорядился состоянием Полины, что та потеряла весь свой капитал и половину имения.
Раз я страстно влюбился в очень полную даму, которая ездила при мне в манеже Фрейтага, вследствие чего каждый вторник и пятницу — дни, в которые она ездила, — я приходил в манеж смотреть
на нее, но всякий
раз так боялся, что она меня увидит, и потому так далеко всегда становился от нее и бежал так скоро с того места, где она должна была пройти, так небрежно отворачивался, когда она взглядывала в мою сторону, что я даже не рассмотрел хорошенько ее лица и до
сих пор не знаю, была ли она точно хороша собой или нет.
Помню, в день, когда тираж «Русского слова» перевалил за сто тысяч — в первый
раз в Москве, даже и в России, кажется, — меня угощала редакция обедом за мой фельетон «Ураган». Это было 19 июня 1904 года,
на другой день после пронесшегося над Москвой небывалого до
сего урагана, натворившего бед. Незабвенный и памятный день для москвичей, переживших его!
Затем, прежде всех криков, раздался один страшный крик. Я видел, как Лизавета Николаевна схватила было свою мама за плечо, а Маврикия Николаевича за руку и
раза два-три рванула их за собой, увлекая из комнаты, но вдруг вскрикнула и со всего росту упала
на пол в обмороке. До
сих пор я как будто еще слышу, как стукнулась она о ковер затылком.