Неточные совпадения
Анна Андреевна. У тебя вечно какой-то сквозной
ветер разгуливает в голове; ты берешь пример с дочерей Ляпкина-Тяпкина. Что тебе глядеть
на них? не нужно тебе глядеть
на них. Тебе есть примеры другие — перед тобою мать твоя. Вот каким примерам ты должна следовать.
Впереди летит — ясным соколом,
Позади летит — черным вороном,
Впереди летит — не укатится,
Позади летит — не останется…
Лишилась я родителей…
Слыхали ночи темные,
Слыхали
ветры буйные
Сиротскую печаль,
А вам нет ну́жды сказывать…
На Демину могилочку
Поплакать я пошла.
На всей базарной площади
У каждого крестьянина,
Как
ветром, полу левую
Заворотило вдруг!
Иной во время пения
Стал
на ноги, показывал,
Как шел мужик расслабленный,
Как сон долил голодного,
Как
ветер колыхал.
Не
ветры веют буйные,
Не мать-земля колышется —
Шумит, поет, ругается,
Качается, валяется,
Дерется и целуется
У праздника народ!
Крестьянам показалося,
Как вышли
на пригорочек,
Что все село шатается,
Что даже церковь старую
С высокой колокольнею
Шатнуло раз-другой! —
Тут трезвому, что голому,
Неловко… Наши странники
Прошлись еще по площади
И к вечеру покинули
Бурливое село…
Шли долго ли, коротко ли,
Шли близко ли, далеко ли,
Вот наконец и Клин.
Селенье незавидное:
Что ни изба — с подпоркою,
Как нищий с костылем,
А с крыш солома скормлена
Скоту. Стоят, как остовы,
Убогие дома.
Ненастной, поздней осенью
Так смотрят гнезда галочьи,
Когда галчата вылетят
И
ветер придорожные
Березы обнажит…
Народ в полях — работает.
Заметив за селением
Усадьбу
на пригорочке,
Пошли пока — глядеть.
6-го числа утром вышел
на площадь юродивый Архипушко, стал середь торга и начал раздувать по
ветру своей пестрядинной рубашкой.
На небе было всего одно облачко, но
ветер крепчал и еще более усиливал общие предчувствия.
— Только ты это сделай! Да я тебя… и черепки-то твои поганые по
ветру пущу! — задыхался Митька и в ярости полез уж было за вожжами
на полати, но вдруг одумался, затрясся всем телом, повалился
на лавку и заревел.
И Дунька и Матренка бесчинствовали несказанно. Выходили
на улицу и кулаками сшибали проходящим головы, ходили в одиночку
на кабаки и разбивали их, ловили молодых парней и прятали их в подполья, ели младенцев, а у женщин вырезали груди и тоже ели. Распустивши волоса по
ветру, в одном утреннем неглиже, они бегали по городским улицам, словно исступленные, плевались, кусались и произносили неподобные слова.
Ветер был силен
на крылечке, но
на платформе за вагонами было затишье.
Остановившись и взглянув
на колебавшиеся от
ветра вершины осины с обмытыми, ярко блистающими
на холодном солнце листьями, она поняла, что они не простят, что всё и все к ней теперь будут безжалостны, как это небо, как эта зелень.
Она сидела в гостиной, под лампой, с новою книгой Тэна и читала, прислушиваясь к звукам
ветра на дворе и ожидая каждую минуту приезда экипажа.
На минуту она опомнилась и поняла, что вошедший худой мужик, в длинном нанковом пальто,
на котором не доставало пуговицы, был истопник, что он смотрел
на термометр, что
ветер и снег ворвались за ним в дверь; но потом опять всё смешалось…
Брат сел под кустом, разобрав удочки, а Левин отвел лошадь, привязал ее и вошел в недвижимое
ветром огромное серо-зеленое море луга. Шелковистая с выспевающими семенами трава была почти по пояс
на заливном месте.
И в это же время, как бы одолев препятствия,
ветер посыпал снег с крыш вагонов, затрепал каким-то железным оторванным листом, и впереди плачевно и мрачно заревел густой свисток паровоза. Весь ужас метели показался ей еще более прекрасен теперь. Он сказал то самое, чего желала ее душа, но чего она боялась рассудком. Она ничего не отвечала, и
на лице ее он видел борьбу.
Ветер упорно, как бы настаивая
на своем, останавливал Левина и, обрывая листья и цвет с лип и безобразно и странно оголяя белые сучья берез, нагибал всё в одну сторону: акации, цветы, лопухи, траву и макушки дерев.
Ветер как будто только ждал ее, радостно засвистал и хотел подхватить и унести ее, но она рукой взялась за холодный столбик и, придерживая платье, спустилась
на платформу и зашла за вагон.
Потом вдруг,
на второй день Святой, понесло теплым
ветром, надвинулись тучи, и три дня и три ночи лил бурный и теплый дождь.
Было то время года, перевал лета, когда урожай нынешнего года уже определился, когда начинаются заботы о посеве будущего года и подошли покосы, когда рожь вся выколосилась и, серо зеленая, не налитым, еще легким колосом волнуется по
ветру, когда зеленые овсы, с раскиданными по ним кустами желтой травы, неровно выкидываются по поздним посевам, когда ранняя гречиха уже лопушится, скрывая землю, когда убитые в камень скотиной пары́ с оставленными дорогами, которые не берет соха, вспаханы до половины; когда присохшие вывезенные кучи навоза пахнут по зарям вместе с медовыми травами, и
на низах, ожидая косы, стоят сплошным морем береженые луга с чернеющимися кучами стеблей выполонного щавельника.
Возвратясь домой, я сел верхом и поскакал в степь; я люблю скакать
на горячей лошади по высокой траве, против пустынного
ветра; с жадностью глотаю я благовонный воздух и устремляю взоры в синюю даль, стараясь уловить туманные очерки предметов, которые ежеминутно становятся все яснее и яснее.
Вот уже полтора месяца, как я в крепости N; Максим Максимыч ушел
на охоту… я один; сижу у окна; серые тучи закрыли горы до подошвы; солнце сквозь туман кажется желтым пятном. Холодно;
ветер свищет и колеблет ставни… Скучно! Стану продолжать свой журнал, прерванный столькими странными событиями.
А другой раз сидит у себя в комнате,
ветер пахнёт, уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет; а при мне ходил
на кабана один
на один; бывало, по целым часам слова не добьешься, зато уж иногда как начнет рассказывать, так животики надорвешь со смеха…
На улице было темно и пусто; вокруг Собрания или трактира, как угодно, теснился народ; окна его светились; звуки полковой музыки доносил ко мне вечерний
ветер.
Через несколько мгновений поднимаю их — и вижу: мой Карагёз летит, развевая хвост, вольный как
ветер, а гяуры далеко один за другим тянутся по степи
на измученных конях.
Тяжелые, холодные тучи лежали
на вершинах окрестных гор: лишь изредка умирающий
ветер шумел вершинами тополей, окружающих ресторацию; у окон ее толпился народ.
Я взошел в хату: две лавки и стол, да огромный сундук возле печи составляли всю ее мебель.
На стене ни одного образа — дурной знак! В разбитое стекло врывался морской
ветер. Я вытащил из чемодана восковой огарок и, засветив его, стал раскладывать вещи, поставив в угол шашку и ружье, пистолеты положил
на стол, разостлал бурку
на лавке, казак свою
на другой; через десять минут он захрапел, но я не мог заснуть: передо мной во мраке все вертелся мальчик с белыми глазами.
Тихо было все
на небе и
на земле, как в сердце человека в минуту утренней молитвы; только изредка набегал прохладный
ветер с востока, приподнимая гриву лошадей, покрытую инеем.
Когда я проснулся,
на дворе уж было темно. Я сел у отворенного окна, расстегнул архалук, — и горный
ветер освежил грудь мою, еще не успокоенную тяжелым сном усталости. Вдали за рекою, сквозь верхи густых лип, ее осеняющих, мелькали огни в строеньях крепости и слободки.
На дворе у нас все было тихо, в доме княгини было темно.
Солнце едва выказалось из-за зеленых вершин, и слияние первой теплоты его лучей с умирающей прохладой ночи наводило
на все чувства какое-то сладкое томление; в ущелье не проникал еще радостный луч молодого дня; он золотил только верхи утесов, висящих с обеих сторон над нами; густолиственные кусты, растущие в их глубоких трещинах, при малейшем дыхании
ветра осыпали нас серебряным дождем.
«Скажи-ка мне, красавица, — спросил я, — что ты делала сегодня
на кровле?» — «А смотрела, откуда
ветер дует».
Посередине трещал огонек, разложенный
на земле, и дым, выталкиваемый обратно
ветром из отверстия в крыше, расстилался вокруг такой густой пеленою, что я долго не мог осмотреться; у огня сидели две старухи, множество детей и один худощавый грузин, все в лохмотьях.
Уж мы различали почтовую станцию, кровли окружающих ее саклей, и перед нами мелькали приветные огоньки, когда пахнул сырой, холодный
ветер, ущелье загудело и пошел мелкий дождь. Едва успел я накинуть бурку, как повалил снег. Я с благоговением посмотрел
на штабс-капитана…
Дом господский стоял одиночкой
на юру, то есть
на возвышении, открытом всем
ветрам, каким только вздумается подуть; покатость горы,
на которой он стоял, была одета подстриженным дерном.
Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится
ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть
на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства.
Верста с цифрой летит тебе в очи; занимается утро;
на побелевшем холодном небосклоне золотая бледная полоса; свежее и жестче становится
ветер: покрепче в теплую шинель!.. какой славный холод! какой чудный, вновь обнимающий тебя сон!
Она любила
на балконе
Предупреждать зари восход,
Когда
на бледном небосклоне
Звезд исчезает хоровод,
И тихо край земли светлеет,
И, вестник утра,
ветер веет,
И всходит постепенно день.
Зимой, когда ночная тень
Полмиром доле обладает,
И доле в праздной тишине,
При отуманенной луне,
Восток ленивый почивает,
В привычный час пробуждена
Вставала при свечах она.
Когда мы отъехали несколько сажен, я решился взглянуть
на нее.
Ветер поднимал голубенькую косыночку, которою была повязана ее голова; опустив голову и закрыв лицо руками, она медленно всходила
на крыльцо. Фока поддерживал ее.
На этот раз
ветер дунул с другой стороны, и все слова были услышаны козаками. Но за такой совет достался ему тут же удар обухом по голове, который переворотил все в глазах его.
Бросила прочь она от себя платок, отдернула налезавшие
на очи длинные волосы косы своей и вся разлилася в жалостных речах, выговаривая их тихим-тихим голосом, подобно когда
ветер, поднявшись прекрасным вечером, пробежит вдруг по густой чаще приводного тростника: зашелестят, зазвучат и понесутся вдруг унывно-тонкие звуки, и ловит их с непонятной грустью остановившийся путник, не чуя ни погасающего вечера, ни несущихся веселых песен народа, бредущего от полевых работ и жнив, ни отдаленного тарахтенья где-то проезжающей телеги.
И тут-то более всего пробовали себя наши молодые козаки, чуждавшиеся грабительства, корысти и бессильного неприятеля, горевшие желанием показать себя перед старыми, померяться один
на один с бойким и хвастливым ляхом, красовавшимся
на горделивом коне, с летавшими по
ветру откидными рукавами епанчи.
Не помня, как оставила дом, Ассоль бежала уже к морю, подхваченная неодолимым
ветром события;
на первом углу она остановилась почти без сил; ее ноги подкашивались, дыхание срывалось и гасло, сознание держалось
на волоске. Вне себя от страха потерять волю, она топнула ногой и оправилась. Временами то крыша, то забор скрывали от нее алые паруса; тогда, боясь, не исчезли ли они, как простой призрак, она торопилась миновать мучительное препятствие и, снова увидев корабль, останавливалась облегченно вздохнуть.
Глухой шум вечернего города достигал слуха из глубины залива; иногда с
ветром по чуткой воде влетала береговая фраза, сказанная как бы
на палубе; ясно прозвучав, она гасла в скрипе снастей;
на баке вспыхнула спичка, осветив пальцы, круглые глаза и усы.
Пантен, крича как
на пожаре, вывел «Секрет» из
ветра; судно остановилось, между тем как от крейсера помчался паровой катер с командой и лейтенантом в белых перчатках; лейтенант, ступив
на палубу корабля, изумленно оглянулся и прошел с Грэем в каюту, откуда через час отправился, странно махнув рукой и улыбаясь, словно получил чин, обратно к синему крейсеру.
Лонгрен выходил
на мостик, настланный по длинным рядам свай, где,
на самом конце этого дощатого мола, подолгу курил раздуваемую
ветром трубку, смотря, как обнаженное у берегов дно дымилось седой пеной, еле поспевающей за валами, грохочущий бег которых к черному, штормовому горизонту наполнял пространство стадами фантастических гривастых существ, несущихся в разнузданном свирепом отчаянии к далекому утешению.
Видел ли он, как валится за борт человек, приказывал ли повернуть
на другой галс или, заглушая
ветер, звал боцмана?
— Ты хошь бы
на улицу вышел, — сказала она, помолчав, — тебя хошь бы
ветром обдуло. Есть-то будешь, что ль?
В комнате было душно, свечка горела тускло,
на дворе шумел
ветер, где-то в углу скребла мышь, да и во всей комнате будто пахло мышами и чем-то кожаным.
В комнате было темно, он лежал
на кровати, закутавшись, как давеча, в одеяло, под окном выл
ветер.
Вода прибывает, — подумал он, — к утру хлынет, там, где пониже место,
на улицы, зальет подвалы и погреба, всплывут подвальные крысы, и среди дождя и
ветра люди начнут, ругаясь, мокрые, перетаскивать свой сор в верхние этажи…