Неточные совпадения
Тут явились Дронов и Шемякин, оба выпивши, и, как всегда, прокричали новости: министр Кассо разгромил
Московский университет, есть намерение изгнать из Петербургского четыреста человек
студентов, из Варшавского — полтораста.
Самгин вспомнил, что с месяц тому назад он читал в пошлом «
Московском листке» скандальную заметку о
студенте с фамилией, скрытой под буквой Т.
Студент обвинял горничную дома свиданий в краже у него денег, но свидетели обвиняемой показали, что она всю эту ночь до утра играла роль не горничной, а клиентки дома, была занята с другим гостем и потому — истец ошибается, он даже не мог видеть ее. Заметка была озаглавлена: «Ошибка ученого».
— Я сам был
студент Московского университета лет двенадцать тому назад.
С месяц спустя он признался мне, что знал меня и мою историю 1834 года, рассказал, что он сам из
студентов Московского университета.
В
Московском 1 400 человек
студентов, стало быть, надобно выпустить 1 200, чтобы иметь право принять сотню новых.
Германская философия была привита
Московскому университету М. Г. Павловым. Кафедра философии была закрыта с 1826 года. Павлов преподавал введение к философии вместо физики и сельского хозяйства. Физике было мудрено научиться на его лекциях, сельскому хозяйству — невозможно, но его курсы были чрезвычайно полезны. Павлов стоял в дверях физико-математического отделения и останавливал
студента вопросом: «Ты хочешь знать природу? Но что такое природа? Что такое знать?»
Лекции эти продолжались целую неделю.
Студенты должны были приготовляться на все темы своего курса, декан вынимал билет и имя. Уваров созвал всю
московскую знать. Архимандриты и сенаторы, генерал-губернатор и Ив. Ив. Дмитриев — все были налицо.
Никогда не были так шумны
московские улицы, как ежегодно в этот день. Толпы
студентов до поздней ночи ходили по Москве с песнями, ездили, обнявшись, втроем и вчетвером на одном извозчике и горланили. Недаром во всех песенках рифмуется: «спьяна» и «Татьяна»! Это был беззаботно-шумный, гулящий день. И полиция, — такие она имела расчеты и указания свыше, — в этот день
студентов не арестовывала. Шпикам тоже было приказано не попадаться на глаза
студентам.
Постановив на сходке наказать «
Московские ведомости» «кошачьим концертом», толпы
студентов неожиданно для полиции выросли на Нарышкинском сквере, перед окнами газеты, и начался вой, писк, крики, ругань, и полетели в окна редактора разные пахучие предметы, вроде гнилых огурцов и тухлых яиц.
Устав окончательно скрутил студенчество. Пошли петиции, были сходки, но все это не выходило из университетских стен. «
Московские ведомости», правительственная газета, поддерживавшая реакцию, обрушились на
студентов рядом статей в защиту нового устава, и первый выход
студентов на улицу был вызван этой газетой.
— Здравствуйте, Михайло Поликарпыч! — воскликнул Коптин довольно дружелюбно. Полковник опять-таки с уважением расшаркался перед ним и церемонно представил ему сына, пояснив с некоторым ударением: «
Студент Московского университета!»
Редактором «Искр» был серб Милан Михайлович Бойович, филолог, окончивший
Московский университет, еще
студентом состоявший моим помощником при
московском отделе амфитеатровской «России».
В кармане у меня были письма в редакцию газеты «Одъек» и ее редакторам Пашичу и Протичу и к учителю М.М. Бойовичу от его сына литератора,
студента Московского университета.
Московские известия я давал в редакцию по междугородному телефону к часу ночи, и моим единственным помощником был сербский
студент Милан Михайлович Бойович, одновременно редактировавший журнал «Искры», приложение к «Русскому слову», и сотрудничавший в радикальной сербской газете «Одъек».
Эти строки единственные остались у меня в памяти из газеты, которая мозолила мне глаза десятки лет в Москве во всех трактирах, ресторанах, конторах и магазинах. В доме Чебышева, на Большой Бронной, постоянном обиталище малоимущих
студентов Московского университета, действительно оказались двое
студентов Андреевых, над которыми побалагурили товарищи, и этим все и окончилось.
— Эх ты, сочувственник! — брякнул Шубин и сам засмеялся новоизобретенному слову, а Берсенев задумался. — Нет, брат, — продолжал Шубин, — ты умница, философ, третий кандидат
Московского университета, с тобой спорить страшно, особенно мне, недоучившемуся
студенту; но я тебе вот что скажу: кроме своего искусства, я люблю красоту только в женщинах… в девушках, да и то с некоторых пор…
Но он в эту аудиторию не принес той чистой любви к науке, которая его сопровождала в
Московском университете; как он ни обманывал себя, но медицина была для него местом бегства: он в нее шел от неудач, шел от скуки, от нечего делать; много легло уже расстояния между веселым
студентом и отставным чиновником, дилетантом медицины.
Вот что, Николаша… Я знаю, ты станешь браниться, но… уважь старого пьяницу! По-дружески… Гляди на меня, как на друга…
Студенты мы с тобою, либералы… Общность идей и интересов… B
Московском университете оба учились… Alma mater… (Вынимает бумажник.) У меня вот есть заветные, про них ни одна душа в доме не знает. Возьми взаймы… (Вынимает деньги и кладет на стол.) Брось самолюбие, а взгляни по-дружески… Я бы от тебя взял, честное слово…
В то время я был
студентом Московского университета и охотно беседовал об искусстве (святое искусство!) в трактире «Британия».
Дача, куда меня звала Дося, была в лесу, направо от
московского шоссе, недалеко от бывшей дачки Урмановых. Дача была большая, но в ней зимой жили только два
студента, занимавшие две комнаты. Она была в стороне и представляла то удобство, что в случае надобности жильцы открывали другие комнаты, и тогда помещалось сколько угодно народу. Там часто происходили наши тайные собрания.
— Туда, на север. К соснам, к грибам, к людям, к идеям… Я бы отдал полжизни, чтобы теперь где-нибудь в
Московской губернии или в Тульской выкупаться в речке, озябнуть, знаешь, потом бродить часа три хоть с самым плохоньким
студентом и болтать, болтать… А сеном-то как пахнет! Помнишь? А по вечерам, когда гуляешь в саду, из дому доносятся звуки рояля, слышно, как идет поезд…
Ничипоренко во все это время или сидел в своем номере, или гостевал у брата известного Василия Кельсиева,
студента Ивана Кельсиева, необыкновенно доброго и чистого сердцем юноши, более известного в
московских студенческих кружках под именем доброго Вани.
Через полгода Аполлон редко уже прибегал к моему оракулу, а затем стал самостоятельно читать философские книги, начиная с Гегеля, которого учение, распространяемое
московскими юридическими профессорами с Редкиным и Крыловым во главе, составляло главнейший интерес частных бесед
студентов между собою.
[Михаил Десницкий, из
студентов Московской академии, был приходским священником, потом придворным священником Зимнего дворца, потом придворным иеромонахом и с 1818 года митрополитом петербургским.
Это, впрочем, иначе и не могло быть, по самому составу сотрудников журнала, которые все почти были
студенты Московского университета, как объявлял об этом Новиков на первых же листах каждого журнала.
Приятели Печорина, которых число было впрочем не очень велико, были всё молодые люди, которые встречались с ним в обществе, ибо и в то время
студенты были почти единственными кавалерами
московских красавиц, вздыхавших невольно по эполетам и аксельбантам, не догадываясь, что в наш век эти блестящие вывески утратили свое прежнее значение.
В то время (около 1830 г.) он был
студентом Московского университета и приезжал в Воронеж на вакации.
После смерти отца матушка не препятствовала, и я выхлопотал себе наконец увольнение из семинарии и вступил в
Московскую медико-хирургическую академию
студентом.
Я был
студентом. Жили мы вдвоем
С товарищем
московским в антресоле
Родителей его. Их старый дом
Стоял близ сада, на Девичьем поле.
Нас старики любили и во всём
Предоставляли жить по нашей воле —
Лишь наверху; когда ж сходили вниз,
Быть скромными — таков наш был девиз.
Во время
московской переписи Толстой наблюдает студентов-счетчиков.
— Где-то я читал, что
московский старец, Михаил Петрович Погодин, любил говорить и писать: «так, мол, русская печь печет».
Студент медицины… потом угодил как-то в не столь отдаленные места, затем сделался аптекарским гез/елем. А потом глядь — и капитан, по Волге бегает!
Федоров (в его кабинет я стал проникать по моим авторским делам) поддерживал и молодого jeune premier, заменявшего в ту зиму А.Максимова (уже совсем больного), — Нильского. За год перед тем, еще дерптским
студентом, я случайно познакомился на вечере в"интеллигенции"с его отцом Нилусом, одним из двух
московских игроков, которые держали в Москве на Мясницкой игорный дом. Оба были одно время высланы при Николае I.
Но ничего этою не было. Были случайные, разрозненные знакомства с товарищами, соседями по слушанию лекций. Я вообще схожусь с людьми трудно и туго, а тут мое положение было особенно неблагоприятное. Большинство
студентов первое время держалось земляческими группами, я же из туляков был в Петербургском университете один. Все остальные поступили в
Московский. Было грустно и одиноко.
Заведующим клиникой внутренних болезней был назначен доктор Степан Михайлович Васильев, ординатор знаменитого
московского профессора Г. А. Захарьина, коренастый человек с бледным лицом и окладистой бородой. Держался со
студентами по-товарищески, при каждом удобном случае здоровался за руку. Немецкого языка он совсем не знал. Лекции его были поверхностны и малосодержательны.
Знакомые
московские студенты-туляки в вагонах тоже едут на праздники в Тулу; стемнело, под луной мелькают уже родные места, Шульгино, Лаптево.
Студент-медик Майер и ученик
московского училища живописи, ваяния и зодчества Рыбников пришли как-то вечером к своему приятелю студенту-юристу Васильеву и предложили ему сходить с ними в С-в переулок. Васильев сначала долго не соглашался, но потом оделся и пошел с ними.
Я, доктор медицины, дворянин,
студент московского университета, отец семейства, такая мелкая и ничтожная сошка, что меня можно выгнать в шею без объяснения причин!
— Соглядатаи, вы говорите, Сергей Павлович?.. Нет, настоящего надзора не было. Так, больше для проформы. Но обыватели — лютые. Какая-то хлесткая корреспонденция явилась в одном
московском листке с обнажением разных провинностей и шалушек. Поднялся гвалт на весь уезд… Корреспонденция без подписи. Кто сочинял? Известно кто — штрафной
студент. И начался всеобщий дозор… Даже до курьезов доходило! Мне-то с пола-горя; а матушке было довольно-таки неприятно.
Щелоков остался все с тем же умышленным говором
московских рядов. Он привык к этому виду дурачества и с товарищами. С Заплатиным он был однокурсник, на том же факультете. Но в конце второго курса Щелоков — сын довольно богатого оптового торговца ситцем — "убоялси бездны", — как он говорил, а больше потому вышел из
студентов, что отец его стал хронически хворать и надо было кому-нибудь вести дело.
— Я пошатался и по России, — чего не делает нужда! — прожил несколько лет в резиденции царя, в Москве, научился там играть на гуслях и языку русскому у одного школьника из духовного звания, по-нашему —
студента теологии, который любил меня, как брата, и, когда я собрался в Швецию, подарил мне на память этот ящик вместе с картиною, как теперь видите. С того времени берегу драгоценный дар
московского приятеля. О! чего не напоминает он мне!
Он начал свою артистическую карьеру еще
студентом московского университета, участвуя на любительских спектаклях в доме известной
московской артистки Г. Н. Федотовой.
К княгине собрался весь
московский большой свет, крупные литературные силы, знаменитости адвокатуры; в салон же княжны стекалось более разношерстное общество: курсистки, —
студенты, начинающие адвокаты, артисты, художники, мелкие литераторы и сотрудники
московских газет, в числе которых был даже и протеже Николая Леопольдовича — Николай Ильич Петухов.