Неточные совпадения
Она услыхала голос возвращавшегося сына и, окинув быстрым взглядом террасу, порывисто встала. Взгляд ее зажегся
знакомым ему огнем, она быстрым движением подняла свои красивые, покрытые кольцами руки, взяла его за голову, посмотрела на него долгим взглядом и, приблизив свое лицо с открытыми, улыбающимися
губами, быстро поцеловала его рот и оба глаза и оттолкнула. Она хотела итти, но он удержал ее.
Маленькая горенка с маленькими окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в лето, отец, больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по комнате, и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке, с пером в руках, чернилами на пальцах и даже на
губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев,
знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно
знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.
Когда Настасья вышла, он быстро поднес его к
губам и поцеловал; потом долго еще вглядывался в почерк адреса, в
знакомый и милый ему мелкий и косенький почерк его матери, учившей его когда-то читать и писать.
— Не провожал, а открыл дверь, — поправила она. — Да, я это помню. Я ночевала у
знакомых, и мне нужно было рано встать. Это — мои друзья, — сказала она, облизав
губы. — К сожалению, они переехали в провинцию. Так это вас вели? Я не узнала… Вижу — ведут студента, это довольно обычный случай…
Из всех
знакомых людей только один историк Козлов не выразил Климу сочувствия, а, напротив, поздоровался с ним молча, плотно сомкнув
губы, как бы удерживаясь от желания сказать какое-то словечко; это обидно задело Клима.
Но — передумал и, через несколько дней, одетый алхимиком, стоял в
знакомой прихожей Лютова у столика, за которым сидела, отбирая билеты, монахиня, лицо ее было прикрыто полумаской, но по неохотной улыбке тонких
губ Самгин тотчас же узнал, кто это. У дверей в зал раскачивался Лютов в парчовом кафтане, в мурмолке и сафьяновых сапогах; держа в руке, точно зонтик, кривую саблю, он покрякивал, покашливал и, отвешивая гостям поклоны приказчика, говорил однообразно и озабоченно...
Клим тоже посмотрел на лицо ее, полузакрытое вуалью, на плотно сжатые
губы, вот они сжались еще плотней, рот сердито окружился морщинами, Клим нахмурился, признав в этой женщине
знакомую Лютова.
Пред Самгиным над столом возвышалась точно отрезанная и уложенная на ладони голова,
знакомое, но измененное лицо, нахмуренное, с крепко сжатыми
губами; в темных глазах — напряжение человека, который читает напечатанное слишком неясно или мелко.
С первого же раза стрелки поняли, что мы с Дерсу старые
знакомые. Он повесил свое ружье на дерево и тоже принялся меня рассматривать. По выражению его глаз, по улыбке, которая играла на его
губах, я видел, что и он доволен нашей встречей.
— А! Иван Федорович! — закричал толстый Григорий Григорьевич, ходивший по двору в сюртуке, но без галстука, жилета и подтяжек. Однако ж и этот наряд, казалось, обременял его тучную ширину, потому что пот катился с него градом. — Что же вы говорили, что сейчас, как только увидитесь с тетушкой, приедете, да и не приехали? — После сих слов
губы Ивана Федоровича встретили те же самые
знакомые подушки.
Это-то и была
знакомая Лихонину баба Грипа, та самая, у которой в крутые времена он не только бывал клиентом, но даже кредитовался. Она вдруг узнала Лихонина, бросилась к нему, обняла, притиснула к груди и поцеловала прямо в
губы мокрыми горячими толстыми
губами. Потом она размахнула руки, ударила ладонь об ладонь, скрестила пальцы с пальцами и сладко, как умеют это только подольские бабы, заворковала...
Наконец! Наконец она рядом, здесь — и не все ли равно, где это «здесь».
Знакомый, шафранно-желтый шелк, улыбка-укус, задернутые шторой глаза… У меня дрожат
губы, руки, колени — а в голове глупейшая мысль...
Улыбка внезапно сошла с лица Александры Петровны, лоб нахмурился. Опять быстро, с настойчивым выражением зашевелились
губы, и вдруг опять улыбка — шаловливая и насмешливая. Вот покачала головой медленно и отрицательно. «Может быть, это про меня?» — робко подумал Ромашов. Чем-то тихим, чистым, беспечно-спокойным веяло на него от этой молодой женщины, которую он рассматривал теперь, точно нарисованную на какой-то живой, милой, давно
знакомой картине. «Шурочка!» — прошептал Ромашов нежно.
— Сейчас этот… — начал Аггей Никитич с дрожащими
губами и красный до багровости, — здешний камер-юнкер оскорбил честь полка, в котором я служил… Он одной
знакомой мне даме говорил, что нас, карабинеров, никто в Москве не приглашает на балы, потому что мы обыкновенно подбираем там фрукты и рассовываем их по карманам своим.
Так сделайте четыре раза и потом мне скажите, что увидите!..» Офицер проделал в точности, что ему было предписано, и когда в первый раз взглянул в зеркальце, то ему представилась
знакомая комната забытой им панночки (при этих словах у капитана появилась на
губах грустная усмешка)…
Черное, лоснящееся лицо, красные
губы, сверкающие белки и вьющиеся волосы негра показались Матвею как будто
знакомыми.
Улыбка женщины была какая-то медленная и скользящая: вспыхнув в глубине глаз, она красиво расширяла их; вздрагивали, выпрямляясь, сведённые морщиною брови, потом из-под чуть приподнятой
губы весело блестели мелкие белые зубы, всё лицо ласково светлело, на щеках появлялись славные ямки, и тогда эта женщина напоминала Матвею когда-то
знакомый, но стёртый временем образ.
Полчаса пролежала она неподвижно; сквозь ее пальцы на подушку лились слезы. Она вдруг приподнялась и села: что-то странное совершалось в ней: лицо ее изменилось, влажные глаза сами собой высохли и заблестели, брови надвинулись,
губы сжались. Прошло еще полчаса. Елена в последний раз приникла ухом: не долетит ли до нее
знакомый голос? — встала, надела шляпу, перчатки, накинула мантилью на плечи и, незаметно выскользнув из дома, пошла проворными шагами по дороге, ведущей к квартире Берсенева.
Она взглянула застенчиво, как бы издалека, закусив
губу, и тотчас же перевела застенчивость в так хорошо
знакомое мне открытое упорное выражение.
Шумная улица многолюдной столицы, голубой свет электрических фонарей. Она стоит у роскошного отеля и смотрит в окна. А там, сквозь зеркальные стекла, видны кружащиеся в вальсе пары и между ними
знакомые двухэтажные глаза и выхоленные усики над ярко-красными
губами. У него та же улыбка, то же заискивающее выражение глаз, как было тогда в саду.
— У меня через день бывает лихорадка, а между тем я не худею, — говорила Надежда Федоровна, облизывая свои соленые от купанья
губы и отвечая улыбкой на поклоны
знакомых. — Я всегда была полной и теперь, кажется, еще больше пополнела.
Жена была
знакомой тропою, по которой Пётр, и ослепнув, прошёл бы не споткнувшись; думать о ней не хотелось. Но он вспомнил, что тёща, медленно умиравшая в кресле, вся распухнув, с безобразно раздутым, багровым лицом, смотрит на него всё более враждебно; из её когда-то красивых, а теперь тусклых и мокрых глаз жалобно текут слёзы; искривлённые
губы шевелятся, но отнявшийся язык немо вываливается изо рта, бессилен сказать что-либо; Ульяна Баймакова затискивает его пальцами полуживой, левой руки.
Он имел привилегию целовать в
губы знакомых дам и девиц, и я помню, что они весьма дорожили его поцелуями.
Поехали. По городу проезжали, — все она в окна кареты глядит, точно прощается либо
знакомых увидеть хочет. А Иванов взял да занавески опустил — окна и закрыл. Забилась она в угол, прижалась и не глядит на нас. А я, признаться, не утерпел-таки: взял за край одну занавеску, будто сам поглядеть хочу, — и открыл так, чтобы ей видно было… Только она и не посмотрела — в уголку сердитая сидит,
губы закусила… В кровь, так я себе думал, искусает.
И тут я замечаю среди гостей новое лицо… Кто он — этот красивый перс с длинной бородой, в пестром халате и остроконечной характерной шапке, какие часто встречаются на улицах и базарах Эривани? Отчего в этом смуглом величавом лице с горбатым носом и насмешливыми
губами мне мерещится что-то
знакомое?
Нестерпимо потянуло ее назад, в деревню… Коричневый дом с его садом казались бедной девочке каким-то заколдованным местом, чужим и печальным, откуда нет и не будет возврата ей, Дуне. Мучительно забилось сердечко… Повлекло на волю… В бедную родную избенку, на кладбище к дорогим могилкам, в
знакомый милый лес, к коту Игнатке, в ее уютный уголок, на теплую лежанку… Дуня и не заметила, как слезинки одна за другою скатывались по ее захолодевшему личику, как
губы помимо воли девочки шептали что-то…
Сидела в гостях Юлия Ипполитовна, вечно больная тетка Маши. На
губы она нацепила улыбку, а холодно-злые глаза смотрели по-всегдашнему обиженно. Анна Ивановна рассказывала про какую-то
знакомую.
И вдруг багровое лицо с усилием приподнялось с подушки,
знакомые глаза блеснули мне горячечным огнем, запекшиеся
губы раскрылись...
— Конечно, не откажусь! — громко сказал он, прижимая к
губам записку и с наслаждением вдыхая
знакомый ему запах ландышей.
— Что-то рябит в глазах, — сказал он, запинаясь. — Почерк
знакомый! Точно, это ее злодейская рука! — Он начал читать про себя. Приметно было, как во время чтения ужас вытаскивался на лице его;
губы и глаза его подергивало. Пробежим и мы за ним содержание письма...
Николай Павлович — суетливый человек, постоянно потирает руки, под носом — маленький темный треугольничек волос на выбритой
губе. Во всей его фигуре — как будто он сейчас хочет куда-то предупредительно броситься, что-то сделать для собеседника. Это у него от застенчивости перед мало
знакомыми людьми. Наедине со своими он спокоен и даже медлителен.
Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правою рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием
губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткою насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских
знакомых.