Эта приемка жидовских ребятишек поистине была ужасная операция.
Закон дозволял приводить в рекруты детей не моложе двенадцатилетнего возраста, но «по наружному виду» и «на основании присяжных разысканий» принимали детей и гораздо моложе, так как в этом для службы вреда не предвиделось, а оказывались даже кое-какие выгоды — например, существовало убеждение, что маленькие дети скорее обвыкались и легче крестились.
Неточные совпадения
Но если
закон иль, лучше сказать, обычай варварский, ибо в
законе того не писано,
дозволяет толикое человечеству посмеяние, какое право имеете продавать сего младенца?
— Нет, это пустое, отец, — решила баушка Лукерья. — Сам-то Акинфий Назарыч, пожалуй бы, и ничего, да старуха Маремьяна не
дозволит… Настоящая медведица и крепко своей старой веры держится. Ничего из этого не выйдет, а Феню надо воротить… Главное дело, она из своего православного
закону вышла, а наши роды испокон века православные. Жиденький еще умок у Фени, вот она и вверилась…
«Сосланный в вверенную мне губернию и состоящий при мне чиновником особых поручений, коллежский секретарь Вихров
дозволил себе при производстве им следствия по опекунскому управлению штабс-капитана Клыкова внушить крестьянам неповиновение и отбирал от них пристрастные показания; при производстве дознания об единоверцах вошел через жену местного станового пристава в денежные сношения с раскольниками, и, наконец, посланный для поимки бегунов, захватил оных вместе с понятыми в количестве двух человек, но, по небрежности или из каких-либо иных целей, отпустил их и таким образом дал им возможность избежать кары
закона.
Многие еще помнят, как Хрептюгин был сидельцем в питейном доме и как он в то время рапортовал питейному ревизору, именно заложивши назади руки, но стоя не перпендикулярно, как теперь, а потолику наклоненно, поколику
дозволяли это
законы тяготения; от какового частого стояния, должно полагать, и осталась у него привычка закладывать назади руки.
Торговать рекрутами
закон не
дозволял, но продавать зачетные рекрутские квитанции было разрешено.
— Пользуются одичалостью разных голодных оборванцев и желают показать нам, что свобода невозможна по причине множества подобных диких людей. Однако, — позвольте, — дикие люди не вчера явились, они были всегда, и на них находилась управа, их умели держать под страхом
законов. Почему же сегодня им
дозволяют всякое безобразие и зверство?
Ихний
закон хмельного не
дозволяет, да они то ставят в оправданье: запрещено-де виноградное вино, а русское — из хлеба, значит, его пить не грех.
— Кому какая надобность мое имя знать? — вздыхает бродяга, подпирая кулачком щеку. — И какая мне от этого польза? Ежели б мне
дозволили идти, куда я хочу, а то ведь хуже теперешнего будет. Я, братцы православные, знаю
закон. Теперя я бродяга, не помнящий родства, и самое большее, ежели меня в Восточную Сибирь присудят и тридцать не то сорок плетей дадут, а ежели я им свое настоящее имя и звание скажу, то опять они меня в каторжную работу пошлют. Я знаю!
Чай, и в Питере
закону такого нету, — хочь соборный колокол к дуге подвяжи, ежели капитал тебе
дозволяет…
— Спасибо, барыня-матушка, на добром слове… Не оставьте своими милостями…
Дозвольте с Фимкой в
закон вступить, а так что, грех один… — поклонился ей Кузьма.
— Ваша светлость, прошу вашего позволения, ко всеобщему и моему удовольствию, в сей драгоценный для меня день
дозволить мне изъяснить: кто я такой, и откуда и кому всем, чту имею к своему благоденствию, обязан. Но не могу я этого изложить в хладном слове человеческого голоса, так как я учен на самые мелкие деньги, а разрешите мне во всем
законе моего естества при всех торжественно испустить глас природы!