Неточные совпадения
Ему казалось, что при нормальном развитии богатства в государстве все эти явления наступают, только когда на земледелие положен уже значительный труд, когда оно стало в правильные, по крайней мере, в определенные условия; что богатство страны должно расти равномерно
и в особенности так, чтобы другие отрасли богатства не опережали земледелия; что сообразно с известным состоянием земледелия должны
быть соответствующие ему
и пути сообщения,
и что при нашем неправильном пользовании землей железные дороги, вызванные не экономическою, но политическою необходимостью,
были преждевременны
и, вместо содействия земледелию, которого ожидали от них, опередив земледелие
и вызвав развитие промышленности
и кредита, остановили его,
и что потому, так же как одностороннее
и преждевременное развитие органа в
животном помешало бы его общему развитию, так для общего развития богатства в России кредит, пути сообщения, усиление фабричной деятельности, несомненно необходимые в Европе, где они своевременны,
у нас только сделали вред, отстранив главный очередной вопрос устройства земледелия.
Она
была очень набожна
и чувствительна, верила во всевозможные приметы, гаданья, заговоры, сны; верила в юродивых, в домовых, в леших, в дурные встречи, в порчу, в народные лекарства, в четверговую соль, в скорый конец света; верила, что если в светлое воскресение на всенощной не погаснут свечи, то гречиха хорошо уродится,
и что гриб больше не растет, если его человеческий глаз увидит; верила, что черт любит
быть там, где вода,
и что
у каждого жида на груди кровавое пятнышко; боялась мышей, ужей, лягушек, воробьев, пиявок, грома, холодной воды, сквозного ветра, лошадей, козлов, рыжих людей
и черных кошек
и почитала сверчков
и собак нечистыми
животными; не
ела ни телятины, ни голубей, ни раков, ни сыру, ни спаржи, ни земляных груш, ни зайца, ни арбузов, потому что взрезанный арбуз напоминает голову Иоанна Предтечи; [Иоанн Предтеча — по преданию, предшественник
и провозвестник Иисуса Христа.
— Не
было у нас такого подлого царствования! — визжал
и шипел он. — Иван Грозный, Петр —
у них цель… цель
была, а — этот? Этот для чего? Бездарное
животное…
Его особенно смущал взгляд глаз ее скрытого лица, именно он превращал ее в чужую. Взгляд этот, острый
и зоркий, чего-то ожидал, искал, даже требовал
и вдруг, становясь пренебрежительным, холодно отталкивал.
Было странно, что она разогнала всех своих кошек
и что вообще в ее отношении к
животным явилась какая-то болезненная брезгливость. Слыша ржанье лошади, она вздрагивала
и морщилась, туго кутая грудь шалью; собаки вызывали
у нее отвращение; даже петухи, голуби
были явно неприятны ей.
У него в голове
было свое царство цифр в образах: они по-своему строились
у него там, как солдаты. Он придумал им какие-то свои знаки или физиономии, по которым они становились в ряды, слагались, множились
и делились; все фигуры их рисовались то знакомыми людьми, то походили на разных
животных.
В душе Нехлюдова в этот последний проведенный
у тетушек день, когда свежо
было воспоминание ночи, поднимались
и боролись между собой два чувства: одно — жгучие, чувственные воспоминания
животной любви, хотя
и далеко не давшей того, что она обещала,
и некоторого самодовольства достигнутой цели; другое — сознание того, что им сделано что-то очень дурное,
и что это дурное нужно поправить,
и поправить не для нее, а для себя.
Может
быть, в глубине души
и было у него уже дурное намерение против Катюши, которое нашептывал ему его разнузданный теперь
животный человек, но он не сознавал этого намерения, а просто ему хотелось побывать в тех местах, где ему
было так хорошо,
и увидать немного смешных, но милых, добродушных тетушек, всегда незаметно для него окружавших его атмосферой любви
и восхищения,
и увидать милую Катюшу, о которой осталось такое приятное воспоминание.
Симонсон, в гуттаперчевой куртке
и резиновых калошах, укрепленных сверх шерстяных чулок бечевками (он
был вегетарианец
и не употреблял шкур убитых
животных),
был тоже на дворе, дожидаясь выхода партии. Он стоял
у крыльца
и вписывал в записную книжку пришедшую ему мысль. Мысль заключалась в следующем...
Она смеялась над ним
и ласкала его, как свое прирученное
животное. Нехлюдов в прошлую зиму
был один раз
у них, но ему так неинтересна показалась эта чета, что ни разу после он не
был.
Пусть безумие
у птичек прощения просить, но ведь
и птичкам
было бы легче,
и ребенку,
и всякому
животному около тебя, если бы ты сам
был благолепнее, чем ты
есть теперь, хоть на одну каплю да
было бы.
За месяц вперед А.
И. Мерзляков
был командирован в город Владивосток покупать мулов для экспедиции. Важно
было приобрести
животных некованых, с крепкими копытами. А.
И. Мерзлякову поручено
было отправить мулов на пароходе в залив Рында, где
и оставить их под присмотром трех стрелков, а самому ехать дальше
и устроить на побережье моря питательные базы. Таких баз намечено
было пять: в заливе Джигит, в бухте Терней, на реках Текаме, Амагу
и Кумуху,
у мыса Кузнецова.
В заливе Джигит нам пришлось просидеть около двух недель. Надо
было дождаться мулов во что бы то ни стало: без вьючных
животных мы не могли тронуться в путь. Воспользовавшись этим временем, я занялся обследованием ближайших окрестностей по направлению к заливу Пластун, где в прошлом году
у Дерсу произошла встреча с хунхузами. Один раз я ходил на реку Кулему
и один раз на север по побережью моря.
Снимание шкуры с убитого
животного отняло
у нас более часа. Когда мы тронулись в обратный путь,
были уже глубокие сумерки. Мы шли долго
и наконец увидели огни бивака. Скоро между деревьями можно
было различить силуэты людей. Они двигались
и часто заслоняли собой огонь. На биваке собаки встретили нас дружным лаем. Стрелки окружили пантеру, рассматривали ее
и вслух высказывали свои суждения. Разговоры затянулись до самой ночи.
В лесу попадалось много следов пятнистых оленей. Вскоре мы увидели
и самих
животных. Их
было три: самец, самка
и теленок. Казаки стреляли, но промахнулись, чему я
был несказанно рад, так как продовольствия
у нас
было вдоволь, а время пантовки [Охота за оленями в начале лета ради добычи пантов.] давно уже миновало.
Это
было крупное
животное,
у которого большая
и мягкая лапа.
В верхней части река Сандагоу слагается из 2 рек — Малой Сандагоу, имеющей истоки
у Тазовской горы,
и Большой Сандагоу, берущей начало там же, где
и Эрлдагоу (приток Вай-Фудзина). Мы вышли на вторую речку почти в самых ее истоках. Пройдя по ней 2–3 км, мы остановились на ночлег около ямы с водою на краю размытой террасы. Ночью снова
была тревога. Опять какое-то
животное приближалось к биваку. Собаки страшно беспокоились. Загурский 2 раза стрелял в воздух
и отогнал зверя.
Мы долго беседовали с ним на эту тему. Он рассказывал мне
и о других
животных. Каждое из них
было человекоподобное
и имело душу.
У него
была даже своя классификация их. Так, крупных
животных он ставил отдельно от мелких, умных — отдельно от глупых. Соболя он считал самым хитрым
животным.
Громадное
животное, отогнанное стадом за преклонность лет
и тяжесть своего тела, очевидно, уж
было очень старо
и искало покоя
у готового сена.
Из одного этого приема, что начальник губернии просил Вихрова съездить к судье, а не послал к тому прямо жандарма с ролью, видно
было, что он третировал судью несколько иным образом,
и тот действительно
был весьма самостоятельный
и в высшей степени обидчивый человек.
У диких зверей
есть, говорят, инстинктивный страх к тому роду
животного, которое со временем пришибет их. Губернатор, не давая себе отчета, почему-то побаивался судьи.
— А потом — слопаете, захрапите —
и нужен перед носом новый хвост. Говорят,
у древних
было такое
животное: осел. Чтобы заставить его идти все вперед, все вперед — перед мордой к оглобле привязывали морковь так, чтоб он не мог ухватить.
И если ухватил, слопал…
«
Животное! — бормотал он про себя, — так вот какая мысль бродит
у тебя в уме… а! обнаженные плечи, бюст, ножка… воспользоваться доверчивостью, неопытностью… обмануть… ну, хорошо, обмануть, а там что? — Та же скука, да еще, может
быть, угрызение совести, а из чего? Нет! нет! не допущу себя, не доведу
и ее… О, я тверд! чувствую в себе довольно чистоты души, благородства сердца… Я не паду во прах —
и не увлеку ее».
— Это просто объяснить! — отвечал ей первоначально Сверстов. —
У человека
есть плоть, то
есть кости, мясо
и нервы,
и душа божественная, а
у животных только кости, мясо
и нервы.
— Брезгует мною, дворянин. Имеет право, чёрт его возьми! Его предки жили в комнатах высоких, дышали чистым воздухом,
ели здоровую пищу, носили чистое бельё.
И он тоже. А я — мужик; родился
и воспитывался, как
животное, в грязи, во вшах, на чёрном хлебе с мякиной.
У него кровь лучше моей, ну да.
И кровь
и мозг.
Ведь если бы она
была совсем
животное, она так бы не мучалась; если же бы она
была совсем человек, то
у ней
была бы вера в Бога,
и она бы говорила
и думала, как говорят верующие бабы: «Бог дал, Бог
и взял, от Бога не уйдешь».
Освобождают женщину на курсах
и в палатах, а смотрят на нее как на предмет наслаждения. Научите ее, как она научена
у нас, смотреть так на самую себя,
и она всегда останется низшим существом. Или она
будет с помощью мерзавцев-докторов предупреждать зарождение плода, т. е.
будет вполне проститутка, спустившаяся не на ступень
животного, но на ступень вещи, или она
будет то, что она
есть в большей части случаев, — больной душевно, истеричной, несчастной, какие они
и есть, без возможности духовного развития.
Ведь влечение к детям,
животная потребность кормить, лелеять, защищать их —
была, как она
и есть у большинства женщин, но не
было того, что
есть у животных, — отсутствия воображения
и рассудка.
Изборский уехал в Москву, где
у него
была лекции в университете. В музее долго еще обсуждалась его лекция, a я уходил с нее с смутными ощущениями. «Да, — думалось мнё, — это очень интересно:
и лекция,
и профессор… Но… что это вносит в мой спор с жизнью?.. Он начинается как раз там, где предмет Изборского останавливается… Жизнь становится противна именно там, где начинается
животное…»
Что же тут отличного, посудите сами. Если бы
у людей
были такие же крылья, как
у мух,
и если бы поставить мухоловки величиной с дом, то они тпопадались бы точно так же… Наша Муха, наученная горьким опытом даже самых благоразумных мух, перестала совсем верить людям. Они только кажутся добрыми, эти люди, а в сущности только тем
и занимаются, что всю жизнь обманывают доверчивых бедных мух. О, это самое хитрое
и злое
животное, если говорить правду!..
Боже мой, как страшно!
Выпил бы еще воды, но уж страшно открыть глаза
и боюсь поднять голову. Ужас
у меня безотчетный,
животный,
и я никак не могу понять, отчего мне страшно: оттого ли, что хочется жить, или оттого, что меня ждет новая, еще не изведанная боль?
Мне, человеку в костюме босяка, с лямкой грузчика на спине
и перепачканному в угольной пыли, трудно
было вызвать его, франта, на разговор. Но, к моему удивлению, я увидал, что он не отрывает глаз от меня
и они разгораются
у него неприятным, жадным,
животным огнём. Я решил, что объект моих наблюдении голоден,
и, быстро оглянувшись вокруг, спросил его тихонько...
Во-первых, пусто, потому что домашний персонал имеется только самый необходимый; во-вторых, неудовлетворительно по части питья
и еды, потому что полезные домашние
животные упразднены, дикие, вследствие истребления лесов, эмигрировали, караси в пруде выловлены, да
и хорошего печеного хлеба, пожалуй, нельзя достать; в-третьих, плохо
и по части газетной пищи, ежели Заманиловка, по очень счастливому случаю, не расположена вблизи станции железной дороги (это
было в особенности чувствительно во время последней войны); в-четвертых, не особенно весело
и по части соседей, ибо ежели таковые
и есть, то разносолов
у них не полагается, да
и ездить по соседям, признаться, не в чем, так как каретные сараи опустели, а бывшие заводские жеребцы перевелись; в-пятых, наконец, в каждой Заманиловке культурный человек непременно встречается с вопросом о бешеных собаках.
Нет, лучше бежать. Но вопрос: куда бежать? Желал бы я
быть «птичкой вольной», как говорит Катерина в «Грозе»
у Островского, да ведь Грацианов, того гляди,
и канарейку слопает! А кроме как «птички вольной»,
у меня
и воображения не хватает, кем бы другим
быть пожелать. Ежели конем степным, так Грацианов заарканит
и начнет под верх муштровать. Ежели буй-туром, так Грацианов
будет для бифштексов воспитывать. Но, что всего замечательнее,
животным еще все-таки вообразить себя можно, но человеком — никогда!
Если это
есть — значит,
у мужика
есть досуг, значит, он ведет не прекратительную жизнь подъяремного
животного, а здоровое существование разумного существа, значит, он плодится
и множится.
И так велика
была власть души Соломона, что повиновались ей даже
животные: львы
и тигры ползали
у ног царя,
и терлись мордами о его колени,
и лизали его руки своими жесткими языками, когда он входил в их помещения.
Не
будем говорить о механическом исполнении всякого рода движений, входящих в привычку
у человека, одаренного словом
и разумом. В какой области, кроме кавалерии, находим мы в
животных такую привычку понимания команды по одному звуку, хотя бы команда относилась не прямо к тому, кто ее понял. Старую лошадь в манеже нужно удерживать от исполнения команды по одному ее предварительному возглашению, не дождавшись исполнительного: марш!
Мальчик этот
был представителем той особенности, которая нередко встречается между людьми: он готов
был явиться резким
и даже беспощадным по отношению к человеку, но питал глубокую нежность к беззащитным
животным. Бедер воспитывался в Лифляндии, в Биркенруэ,
и при первой резкой выходке мальчика Буйницкий не упускал воскликнуть: «Каков! Каков! Это
у них в Биркенруэ этому учат! Нет, его так оставить нельзя; man muss ihn ummachen».
Отец Андроник
был вдов
и жил как старый холостяк, окружив себя всевозможными
животными: индейками, курами, овцами, собаками, лошадьми; за хозяйством
у него присматривала какая-то таинственная дальняя родственница, довольно молодая бабенка Евгеша, ходившая в темных платьях
и в темных платочках, как монастырская послушница.
Он поражал меня этим сходством, хотя в общем, в губах, во взгляде, в длинном подбородке, вместо прелести выражения доброты
и идеального спокойствия моего мужа,
у него
было что-то грубое,
животное.
В нем
есть эгоизм, побуждающий его искать лучшего,
и есть, как
у всех
животных из пород стадящихся, темный инстинкт, подсказывающий, что лучшее-то отыскивается не в одиночестве, не в себе самом, а в обществе других.
Генерал (Татьяне). Пошлите его ко мне, я
буду в столовой
пить чай с коньяком
и с поручиком… х-хо-хо! (Оглядывается, прикрыв рот рукой.) Благодарю, поручик!
У вас хорошая память, да! Это прекрасно! Офицер должен помнить имя
и лицо каждого солдата своей роты. Когда солдат рекрут, он хитрое
животное, — хитрое, ленивое
и глупое. Офицер влезает ему в душу
и там все поворачивает по-своему, чтобы сделать из
животного — человека, разумного
и преданного долгу…
И вот однажды идет утренняя, почти никому не нужная репетиция. Все вялы, скучны, обозлены:
и артисты,
и животные,
и конюхи.
У всех главное на уме: «Что
будем сегодня
есть?» Вдруг приходит из города старый Винценто, третьестепенный артист;
был он помощником режиссера, да еще выпускали его самым последним номером в вольтижировке, на затычку. Приходит
и кричит...
Николай Иванович. Да, если ты умрешь за други свои, то это
будет прекрасно
и для тебя
и для других, но в том-то
и дело, что человек не один дух, а дух во плоти.
И плоть тянет жить для себя, а дух просвещения тянет жить для бога, для других,
и жизнь идет
у всех не
животная, по равнодействующей
и чем ближе к жизни для бога, тем лучше.
И потому, чем больше мы
будем стараться жить для бога, тем лучше, а жизнь
животная уже сама за себя постарается.
— Князь, — сказала я, — вы меня можете отослать в деревню, на поселение, но
есть такие права
и у самого слабого
животного, которых
у него отнять нельзя, пока оно живо, по крайней мере. Идите к другим, осчастливьте их, если вы успели воспитать их в таких понятиях.
Лицо
у него
было красно
и всё в слезах, борода, смоченная ими, скомкалась,
и в глазах, широко открытых, испуганных, полных болезненного напряжения, сверкало что-то дикое
и восторженное, жалкое
и горячее. Вставая, он оттолкнул Аннушку; она чуть не упала, оправилась
и, точно проснувшись, смотрела на безрукого глазами тусклыми
и тупыми — тяжёлым взглядом уставшего
животного.
Что же касается до гуманных чувств, то
есть до того, чтобы никому не мешать
и ни
у кого не отнимать ничего — так этот принцип мы даже
у хищных
животных видим; волки не бросаются друг на друга, чтобы отнять добычу, а предпочитают ее добывать сами; шакалы
и гиены ходят целыми стаями,
и кровопролитные войны между ними весьма необычны [; вообще — ворон ворону глаза не выклюнет] — [Но волки овец таскают; значит, принцип нестеснения чужой деятельности
у них слаб?
У него
был ангельский характер. Его все любили в цирке: лошади, артисты, конюхи, ламповщики
и все цирковые
животные. Он
был всегда верным товарищем, добрым помощником,
и как часто заступался он за маленьких людей перед папашей Суром, который, надо сказать,
был старик скуповатый
и прижимистый. Все это я так подробно рассказываю потому, что дальше расскажу о том, как я однажды решил зарезать Альберта перочинным ножом…
Декарт смотрел на
животных как на простые автоматы — оживленные, но не одушевленные тела; по его мнению,
у них существует исключительно телесное, совершенно бессознательное проявление того, что мы называем душевными движениями. Такого же мнения
был и Мальбранш. «
Животные, — говорит он, —
едят без удовольствия, кричат, не испытывая страдания, они ничего не желают, ничего не знают».
Таких случаев
у нас бывает много. Потеря равновесия, не вовремя вывихнувшаяся рука, неудачный каскад, неожиданный каприз
животных. Случается нам во время прямого
и обратного сальто-мортале неудачно опереться на ноги,
и — вот! — все в цирке слышат точно выстрел из детского пистолета. Это
у человека лопнула ахиллесова пята,
и человек навеки урод, калека, бремя для семьи; или же он
будет скитаться по пивным
и за пять копеек жрать рюмки
и блюдечки
и глотать горящую паклю. Но все это
у нас не в счет. Понимаете?
Как в пище приходится людям в воздержании учиться
у животных —
есть только, когда голоден,
и не переедать, когда сыт, так приходится людям
и в половом общении учиться
у животных: так же, как
животные, воздерживаться до полной зрелости, приступать к общению только тогда, когда неудержимо влечешься к нему,
и воздерживаться от полового общения, как только появился зародыш.
Людям надо бы учиться
у животных тому, как надо обходиться с своим телом. Как только
у животного есть то, что ему нужно для его тела, оно успокаивается; человеку же мало того, что он утолил свой голод, укрылся от непогоды, согрелся, — он придумывает всё разные сладкие питья
и кушанья, строит дворцы
и готовит лишние одежды
и всякие ненужные роскоши, от которых ему не лучше, а только хуже живется.