Неточные совпадения
Взобравшись узенькою деревянною лестницею наверх,
в широкие сени, он встретил отворявшуюся со скрипом дверь и толстую старуху
в пестрых ситцах, проговорившую: «Сюда пожалуйте!»
В комнате попались всё старые приятели, попадающиеся всякому
в небольших деревянных
трактирах, каких немало выстроено по дорогам, а именно: заиндевевший самовар, выскобленные гладко сосновые стены, трехугольный шкаф с чайниками и чашками
в углу, фарфоровые вызолоченные яички пред образами, висевшие на голубых и красных ленточках, окотившаяся недавно кошка, зеркало, показывавшее вместо двух четыре глаза, а вместо лица какую-то лепешку; наконец натыканные пучками душистые травы и гвоздики у образов, высохшие до такой степени, что желавший понюхать их только чихал и больше ничего.
Привел он меня
в маленький
трактир на канаве, внизу. Публики было мало. Играл расстроенный сиплый органчик, пахло засаленными салфетками; мы уселись
в углу.
Извозчики, лавочники, кухарки, рабочие, чиновники останавливались и с любопытством оглядывали арестантку; иные покачивали головами и думали: «вот до чего доводит дурное, не такое, как наше, поведение». Дети с ужасом смотрели на разбойницу, успокаиваясь только тем, что за ней идут солдаты, и она теперь ничего уже не сделает. Один деревенский мужик, продавший
уголь и напившийся чаю
в трактире, подошел к ней, перекрестился и подал ей копейку. Арестантка покраснела, наклонила голову и что-то проговорила.
Вот, например, здешний вонючий
трактир, вот они и сходятся, засели
в угол.
Другой
трактир у Зверева был на
углу Петровки и Рахмановского переулка,
в доме доктора А. С. Левенсона, отца известного впоследствии типографщика и арендатора афиш и изданий казенных театров Ал. Ал. Левенсона.
Во втором зале этого
трактира,
в переднем
углу, под большим образом с неугасимой лампадой, за отдельным столиком целыми днями сидел старик, нечесаный, небритый, редко умывающийся, чуть не оборванный… К его столику подходят очень приличные, даже богатые, известные Москве люди. Некоторым он предлагает сесть. Некоторые от него уходят радостные, некоторые — очень огорченные.
На
углу Остоженки и 1-го Зачатьевского переулка
в первой половине прошлого века был большой одноэтажный дом, занятый весь
трактиром Шустрова, который сам с семьей жил
в мезонине, а огромный чердак да еще пристройки на крыше были заняты голубятней, самой большой во всей Москве.
Эти две различные по духу и по виду партии далеко держались друг от друга. У бедноты не было знакомств, им некуда было пойти, да и не
в чем. Ютились по
углам, по комнаткам, а собирались погулять
в самых дешевых
трактирах. Излюбленный
трактир был у них неподалеку от училища,
в одноэтажном домике на
углу Уланского переулка и Сретенского бульвара, или еще
трактир «Колокола» на Сретенке, где собирались живописцы, работавшие по церквам. Все жили по-товарищески: у кого заведется рублишко, тот и угощает.
Ранее, до «Щербаков», актерским
трактиром был
трактир Барсова
в доме Бронникова, на
углу Большой Дмитровки и Охотного ряда. Там существовал знаменитый Колонный зал,
в нем-то собирались вышеупомянутые актеры и писатели, впоследствии перешедшие
в «Щербаки», так как
трактир Барсова закрылся, а его помещение было занято Артистическим кружком, и актеры, день проводившие
в «Щербаках», вечером бывали
в Кружке.
Нищенствуя, детям приходилось снимать зимой обувь и отдавать ее караульщику за
углом, а самим босиком метаться по снегу около выходов из
трактиров и ресторанов. Приходилось добывать деньги всеми способами, чтобы дома, вернувшись без двугривенного, не быть избитым. Мальчишки, кроме того, стояли «на стреме», когда взрослые воровали, и
в то же время сами подучивались у взрослых «работе».
Гораздо больше нравился мне октавист Митропольский; являясь
в трактир, он проходил
в угол походкой человека, несущего большую тяжесть, отодвигал стул пинком ноги и садился, раскладывая локти по столу, положив на ладони большую, мохнатую голову. Молча выпив две-три рюмки, он гулко крякал; все, вздрогнув, повертывались к нему, а он, упираясь подбородком
в ладони, вызывающе смотрел на людей; грива нечесаных волос дико осыпала его опухшее, бурое лицо.
— Да так, сторонний какой-то! По улице идёшь — около самых заборов,
в церкве,
в трактире — по
углам прячешься…
Пугачев, поставя свои батареи
в трактире Гостиного двора, за церквами, у триумфальных ворот, стрелял по крепости, особенно по Спасскому монастырю, занимающему ее правый
угол и коего ветхие стены едва держались.
Не зная, что сказать на это, Илья молчал, хотя всегда чувствовал
в себе сильное желание возражать товарищу. И все молчали некоторое время, иногда несколько минут.
В тёмной яме становилось как будто ещё темнее. Коптила лампа, пахло
углями из самовара, долетал глухой, странный шум: гудел и выл
трактир, там, наверху. И снова рвался тихий голос Якова...
Кукушкина. Теперь возьмите: холостого человека проситель за какое-нибудь дело позовет
в трактир, угостит обедом, да и все тут. Денег истратят много, а пользы ни на грош. А женатый-то, Аким Акимыч, скажет просителю: на что мне твои обеды, я пойду лучше с женою пообедаю, семейным образом, тихо,
в своем
угле, а ты мне дай чистыми. Да деньги-то принесет. Так оно две выгоды: и трезвый придет да и с деньгами… Который вы год женаты?
Климков зашёл
в трактир, сел за столик у окна, спросил себе чаю и начал прислушиваться к говору людей. Их было немного, всё рабочие, они ели и пили, лениво перебрасываясь краткими словами, и только откуда-то из
угла долетал молодой, неугомонный голос...
Вспомнил он, как его не пустили
в церковь, как он пошел
в трактир, напился пьян, неделю без просыпу пил, как его выгнали со службы за пьянство и как он, спустив с себя приличное платье, стал завсегдатаем погребка… Вот уж с лишком год, как он день сидит
в нем, а на ночь выходит на
угол улицы и протягивает руку за пятаком на ночлег, если не получает его от загулявшего
в погребке гостя или если товарищи по «клоповнику» не раздобудутся деньгами.
Были на «Самокате»,
в сумасшедшем
трактире, где пол со всеми столиками, людьми, лакеями медленно вертелся; оставались неподвижными только
углы зала, туго, как подушка пером, набитого гостями, налитого шумом.
Ещё за обедом
в тот день оба они довольно выпили, а вечером после чаю женщина эта уж совсем пьяная была, да и Антоний, видимо, опьянел больше, чем всегда. Гоняет меня из
угла в угол — то подай, это принеси, вино согрей да остуди. Бегаю, как лакей
в трактире, а они всё меньше стесняются со мной, — барышне-то жарко, и она понемногу раздевается, а барин вдруг спрашивает меня...
В трактире было тепло, вкусно щекотал ноздри сытный запах, дымок махорки колебался тонким синим облаком.
В углу открыто окно, и, покачивая лиловые сережки фуксии, шевеля остренькие листы растения, с улицы свободно втекал хмельной шум ясного весеннего дня.
[Половой — слуга
в трактире.] Ерошка, увидав Герасима, заскочил за
угол и, пропустив его мимо, опять отправился вслед за ним.
Мельник со своей подругой уселись
в тёмном
углу, у двери
в маленькую комнатку, им хорошо был виден весь
трактир, освещённый пятью стенными лампами. Их стол стоял у открытого окна; с улицы на них веял тёплый ветер, густой от смешанных запахов.
Эти листки приклеивались невидимою рукою к фонарным столбам, на
углах улиц, к стенам домов; подбрасывались
в магазины,
в харчевни,
в трактиры,
в кабаки; их находили на тротуарах, на рынках,
в церквах,
в присутственных местах,
в казармах,
в учебных заведениях.
Он зашел
в «Сербию», сел
в угол к столику и спросил коньяку. Андрей Иванович хорошо знал, как он страшен во хмелю, и хотел раньше напиться.
В трактире посетителей было мало; стекольщик вставлял стекло
в разбитой стеклянной двери, буфетчик сидел у выручки и пил чай.
Народу
в трактире было немного. За средним столом, под лампой-молнией, три парня-штукатура пили чай и водку, у окна сидела за пивом пожилая, крупная женщина с черными бровями. Александра Михайловна пробралась
в угол и спросила водки.
Александра Михайловна свернула
в боковую улицу. Здесь было тише. Еще сильнее, чем всегда, она ощущала
в теле что-то тоскливо сосущее; чего-то хотелось, что-то было нужно, а что, — Александра Михайловна не могла определить. И она думала, от чего это постоянное чувство, — от голода ли, от не дававших покоя дум, или оттого, что жить так скучно и скверно? На
углу тускло светил фонарь над вывескою
трактира.
Холодок сентябрьской ночи пахнул из темноты вместе с какой-то вонью. Он должен был тотчас закрыть окно и брезгливо оглядел еще комнату. Ему уже мерещились по
углам черные тараканы и прусаки.
В ободранном диване наверно миллионы клопов. Но всего больше раздражали его духота и жар. Вероятно, комната приходилась над кухней и русской печью. Запахи сора, смазных сапог, помоев и табака-махорки проникали через сенцы из других комнат
трактира.
Сплошная стена, идущая до
угла Театральной площади, — вся
в трактирах…
На
углу купол башни
в новом заграничном стиле прихорашивал всю эту кучу тяжелых, приземистых каменных ящиков, уходил
в небо, напоминая каждому, что старые времена прошли, пора пускать и приманку для глаз, давать архитекторам хорошие деньги, чтобы весело было господам купцам платить за
трактиры и лавки.
Дом Ивана Ивановича Шувалова был одним из красивейших домов
в Петербурге
в Елизаветинское время. Он стоял на
углу Невского проспекта и Большой Садовой и сохранился до сегодня.
В нем так долго на нашей памяти помещался
трактир Палкина, а затем фортепианный магазин Шредера. Дом был выстроен
в два этажа, по плану архитектора Кокоринова, ученика знаменитого Растрелли.
Она подходила уже к
углу Невского проспекта и вспомнила, что
в угольном доме есть магазин с закусочной на правах
трактира и несколькими отдельными кабинетами — она не раз закусывала тут со случайными встреченными ею на Невском кавалерами.