Неточные совпадения
Алексей Александрович долго возился с ними, написал им
программу, из которой они не должны были выходить, и, отпустив их, написал письма
в Петербург для направления депутации.
«Очевидно, страна израсходовала все свои здоровые силы… Партия Милюкова — это все, что оказалось накопленным
в XIX веке и что пытается организовать буржуазию… Вступить
в эту партию? Ограничить себя ее
программой, подчиниться руководству дельцов, потерять
в их среде свое лицо…»
Владимирские пастухи-рожечники, с аскетическими лицами святых и глазами хищных птиц, превосходно играли на рожках русские песни, а на другой эстраде, против военно-морского павильона, чернобородый красавец Главач дирижировал струнным инструментам своего оркестра странную пьесу, которая называлась
в программе «Музыкой небесных сфер». Эту пьесу Главач играл раза по три
в день, публика очень любила ее, а люди пытливого ума бегали
в павильон слушать, как тихая музыка звучит
в стальном жерле длинной пушки.
— Пустые — хотел ты сказать. Да, но вот эти люди — Орехова, Ногайцев — делают погоду. Именно потому, что — пустые, они с необыкновенной быстротой вмещают
в себя все новое: идеи,
программы, слухи, анекдоты, сплетни. Убеждены, что «сеют разумное, доброе, вечное». Если потребуется, они завтра будут оспаривать радости и печали, которые утверждают сегодня…
У Омона Телепнева выступала
в конце
программы, разыгрывая незатейливую сцену: открывался занавес, и пред глазами «всей Москвы» являлась богато обставленная уборная артистки; посреди ее, у зеркала
в три створки и
в рост человека, стояла, спиною к публике, Алина
в пеньюаре, широком, как мантия.
— Все —
программы, спор о
программах, а надобно искать пути к последней свободе. Надо спасать себя от разрушающих влияний бытия, погружаться
в глубину космического разума, устроителя вселенной. Бог или дьявол — этот разум, я — не решаю; но я чувствую, что он — не число, не вес и мера, нет, нет! Я знаю, что только
в макрокосме человек обретет действительную ценность своего «я», а не
в микрокосме, не среди вещей, явлений, условий, которые он сам создал и создает…
Среди них немалое количество неврастеников, они читали Фрейда и, убежденные, что уже «познали себя», особенно крепко были уверены
в своей исключительности. Все эти люди желали встать над действительностью, почти все они были беспартийны, ибо опасались, что дисциплина партии и
программы может пагубно отразиться на своеобразии их личной «духовной конституции». Социальная самооценка этих людей была выражена Алябьевым.
Среда,
в которой он вращался, адвокаты с большим самолюбием и нищенской практикой, педагоги средней школы, замученные и раздраженные своей практикой, сытые, но угнетаемые скукой жизни эстеты типа Шемякина, женщины, которые читали историю Французской революции, записки m-me Роллан и восхитительно путали политику с кокетством, молодые литераторы, еще не облаянные и не укушенные критикой, собакой славы, но уже с признаками бешенства
в их отношении к вопросу о социальной ответственности искусства, представители так называемой «богемы», какие-то молчаливые депутаты Думы, причисленные к той или иной партии, но, видимо, не уверенные, что
программы способны удовлетворить все разнообразие их желаний.
Он наиболее крупный и честный диктатор, ибо не связан с какой-то определенной
программой, обладает широчайшим опытом и,
в сущности, не имеет личных целей.
Ни одна мелочь, ни одна черта не ускользает от пытливого внимания ребенка; неизгладимо врезывается
в душу картина домашнего быта; напитывается мягкий ум живыми примерами и бессознательно чертит
программу своей жизни по жизни, его окружающей.
Райский тщательно внес
в программу будущего романа и это видение, как прежде внес разговоры с Софьей и эпизод о Наташе и многое другое, что должно поступить
в лабораторию его фантазии.
— Да, помните,
в вашей
программе было и это, — заметила она, — вы посылали меня
в чужие края, даже
в чухонскую деревню, и там, «наедине с природой»… По вашим словам, я должна быть теперь счастлива? — дразнила она его. — Ах, cousin! — прибавила она и засмеялась, потом вдруг сдержала смех.
Райский по утрам опять начал вносить заметки
в программу своего романа, потом шел навещать Козлова, заходил на минуту к губернатору и еще к двум, трем лицам
в городе, с которыми успел покороче познакомиться. А вечер проводил
в саду, стараясь не терять из вида Веры, по ее просьбе, и прислушиваясь к каждому звуку
в роще.
Эпизод, обратившийся
в воспоминание, представлялся ему чужим событием. Он смотрел на него объективно и внес на первый план
в своей
программе.
В кратком очерке изобразил и его Райский
в программе своего романа, и сам не знал — зачем.
Райский пришел к себе и начал с того, что списал письмо Веры слово
в слово
в свою
программу, как материал для характеристики. Потом он погрузился
в глубокое раздумье, не о том, что она писала о нем самом: он не обиделся ее строгими отзывами и сравнением его с какой-то влюбчивой Дашенькой. «Что она смыслит
в художественной натуре!» — подумал он.
Накануне отъезда,
в комнате у Райского, развешано и разложено было платье, белье, обувь и другие вещи, а стол загроможден был портфелями, рисунками, тетрадями, которые он готовился взять с собой.
В два-три последние дня перед отъездом он собрал и пересмотрел опять все свои литературные материалы и, между прочим, отобранные им из
программы романа те листки, где набросаны были заметки о Вере.
— Что такое воспитание? — заговорил Марк. — Возьмите всю вашу родню и знакомых: воспитанных, умытых, причесанных, не пьющих, опрятных, с belles manières… [с хорошими манерами… (фр.)] Согласитесь, что они не больше моего делают? А вы сами тоже с воспитанием — вот не пьете: а за исключением портрета Марфеньки да романа
в программе…
Скоро он перегнал розовеньких уездных барышень и изумлял их силою и смелостью игры, пальцы бегали свободно и одушевленно. Они еще сидят на каком-то допотопном рондо да на сонатах
в четыре руки, а он перескочил через школу и через сонаты, сначала на кадрили, на марши, а потом на оперы, проходя курс по своей
программе, продиктованной воображением и слухом.
Он занялся портретом Татьяны Марковны и
программой романа, которая приняла значительный объем. Он набросал первую встречу с Верой, свое впечатление, вставил туда,
в виде аксессуаров, все лица, пейзажи Волги, фотографию с своего имения — и мало-помалу оживлялся. Его «мираж» стал облекаться
в плоть. Перед ним носилась тайна создания.
И надо было бы тотчас бежать, то есть забывать Веру. Он и исполнил часть своей
программы. Поехал
в город кое-что купить
в дорогу. На улице он встретил губернатора. Тот упрекнул его, что давно не видать? Райский отозвался нездоровьем и сказал, что уезжает на днях.
Я с судорожным нетерпением мечтал о целой новой
программе жизни; я мечтал постепенно, методическим усилием, разрушить
в душе ее этот постоянный ее страх предо мной, растолковать ей ее собственную цену и все, чем она даже выше меня.
Я думал, судя по прежним слухам, что слово «чай» у моряков есть только аллегория, под которою надо разуметь пунш, и ожидал, что когда офицеры соберутся к столу, то начнется авральная работа за пуншем, загорится живой разговор, а с ним и носы, потом кончится дело объяснениями
в дружбе, даже объятиями, — словом, исполнится вся
программа оргии.
Этот дух, совсем не противоположный правде демократических
программ, прежде всего требует личного и общественного перевоспитания, внутренней работы воли и сознания, он ставит судьбу общественности
в зависимость от внутренней жизни человеческой личности, нации, человечества, космоса.
Точь-в-точь по этой
программе и совершилось, и совершилось не кем другим, как ее составителем.
Он побежал сломя голову не грабить, а лишь узнать, где она, эта женщина, его сокрушившая, — не по
программе, стало быть, не по написанному он побежал, то есть не для обдуманного грабежа, а побежал внезапно, нечаянно,
в ревнивом бешенстве!
— Не пьяный он бы мне не написал, но посмотрите, там все описано вперед, все точь-в-точь, как он потом убил, вся
программа!
«Буду просить у всех людей, а не дадут люди, убью отца и возьму у него под тюфяком,
в пакете с розовою ленточкой, только бы уехал Иван» — полная-де
программа убийства, как же не он?
Министерство внутренних дел было тогда
в припадке статистики; оно велело везде завести комитеты и разослало такие
программы, которые вряд возможно ли было бы исполнить где-нибудь
в Бельгии или Швейцарии; при этом всякие вычурные таблицы с maximum и minimum, с средними числами и разными выводами из десятилетних сложностей (составленными по сведениям, которые за год перед тем не собирались!), с нравственными отметками и метеорологическими замечаниями.
Год спустя,
в Ницце, явился ко мне Орсини, отдал
программу, разные прокламации европейского центрального комитета и письмо от Маццини с новым предложением.
Для пира четырех именин я писал целую
программу, которая удостоилась особенного внимания инквизитора Голицына, спрашивавшего меня
в комиссии, точно ли
программа была исполнена.
— Ах, вот это бесподобно! — воскликнула она, — по
программе хоть
в приготовительный класс и не требуется, а все-таки…
Сверх того, я слышал поблизости шорох, который производила матушка, продолжая рыться
в учебных
программах, и — при одной мысли, что вот-вот она сейчас нагрянет и увидит мои проказы, у меня душа уходила
в пятки.
Таким образом прошел целый год,
в продолжение которого я всех поражал своими успехами. Но не были ли эти успехи только кажущимися — это еще вопрос. Настоящего руководителя у меня не было, системы
в усвоении знаний — тоже.
В этом последнем отношении, как я сейчас упомянул, вместо всякой системы, у меня была
программа для поступления
в пансион. Матушка дала мне ее, сказав...
Матушка видела мою ретивость и радовалась.
В голове ее зрела коварная мысль, что я и без посторонней помощи, руководствуясь только
программой, сумею приготовить себя, года
в два, к одному из средних классов пансиона. И мысль, что я одиниз всех детей почти ничего не буду стоить подготовкою, даже сделала ее нежною.
Хорошо еще, что
программу для собеседований заранее сверху прислали, а то, кажется,
в губерниях пошел бы такой разброд, что и не выбраться оттуда.
К концу года у меня образовалось такое смешение
в голове, что я с невольным страхом заглядывал
в программу, не имея возможности определить,
в состоянии ли я выдержать серьезное испытание
в другой класс, кроме приготовительного.
Вспоминаю, что однажды
в Новоселовском кружке происходили прения по вопросу о введении
в программу духовных академий преподавания сравнительной истории религий.
В конце заявил, что социальная программа-максимум уже осуществлена и что теперь остается поставить на очередь дня космическое воскресение мертвых.
Воспитание
в детстве было получить негде, а образование Училище живописи не давало,
программа общеобразовательных предметов была слаба, да и смотрели на образование, как на пустяки, — были уверены, что художнику нужна только кисть, а образование — вещь второстепенная.
— У нас требуют присылки четвертных сочинений для просмотра
в округ, — сказал он с особенной значительностью. — По ним будут судить не только о вашем изложении, но и об образе ваших мыслей. Я хочу вам напомнить, что наша
программа кончается Пушкиным. Все, что я вам читал из Лермонтова, Тургенева, особенно Некрасова, не говоря о Шевченке,
в программу не входит.
И очень вероятно, что если бы все разыгралось так, как
в театре, то есть казаки выстроились бы предварительно
в ряд против священника, величаво стоящего с чашей
в руках и с группой женщин у ног, и стали бы дожидаться, что я сделаю, то я мог бы выполнить свою
программу.
Д. А. Толстой заботился, чтобы умственные интересы
в гимназической среде не били ключом, а смиренно и анемично журчали
в русле казенных
программ.
За ним встают
в памяти различные, менее характерные фигуры того же среднего регистра. Общими усилиями, с большим или меньшим успехом они гнали нас по
программам, давая умам, что полагалось по штату. Дело, конечно, полезное. Только… это умственное питание производилось приблизительно так, как откармливают
в клетках гусей, насильственно проталкивая постылую пищу, которую бедная птица отказывается принимать
в требуемом количестве по собственному побуждению.
Это было заведение особенного переходного типа, вскоре исчезнувшего. Реформа Д. А. Толстого, разделившая средние учебные заведения на классические и реальные, еще не была закончена.
В Житомире я начал изучать умеренную латынь только
в третьем классе, но за мною она двигалась уже с первого. Ровенская гимназия, наоборот, превращалась
в реальную. Латынь уходила класс за классом, и третий,
в который мне предстояло поступить, шел уже по «реальной
программе», без латыни, с преобладанием математики.
— Мы себя держали сегодня немного нахально, Тарас Семеныч, и это не входило совсем
в нашу
программу.
К огорчению Харитона Артемьича, первый номер «Запольского курьера» вышел без всяких ругательств, а
в программе были напечатаны какие-то непонятные слова: о народном хозяйстве, об образовании, о насущных нуждах края, о будущем земстве и т. д. Первый номер все-таки произвел некоторую сенсацию: обругать никого не обругали, но это еще не значило, что не обругают потом.
В банке новая газета имела свои последствия. Штофф сунул номер Мышникову и проговорил с укоризной...
Практическая жизненная
программа для России может быть сосредоточена лишь вокруг проблемы Востока и Запада, может быть связана лишь с уготовлением себя к тому часу истории,
в который столкновение восточного и западного мира приведет к разрешению судеб Церкви.
Затем, предлагая
программу своих воззрений на Островского, критик говорит,
в чем, по его мнению, выражалась самобытность таланта, которую он находит
в Островском, — и вот его определения.
К этим результатам клонилось первоначально и всё воспитание Настасьи Филипповны, по
программе Тоцкого, который
в этом роде был очень понимающий человек; но, увы! результаты оказались странные.