Неточные совпадения
Центром этого
кружка была графиня Лидия Ивановна.
Но дверь уже отворялась более чем десять раз, и каждый раз это
был или запоздавший гость или гостья, присоединявшиеся к
кружку званых, направо, или зрительница, обманувшая или умилостивившая полицейского офицера, присоединявшаяся к чужой толпе налево.
В
кружке самом близком к невесте
были ее две сестры: Долли и старшая, спокойная красавица Львова, приехавшая из-за границы.
Две дамы эти
были главные представительницы избранного нового петербургского
кружка, называвшиеся, в подражание подражанию чему-то, les sept merveilles du monde. [семь чудес света.]
Но не одни эти дамы, почти все, бывшие в гостиной, даже княгиня Мягкая и сама Бетси, по нескольку раз взглядывали на удалившихся от общего
кружка, как будто это мешало им. Только один Алексей Александрович ни разу не взглянул в ту сторону и не
был отвлечен от интереса начатого разговора.
Графиня Лидия Ивановна
была друг ее мужа и центр одного из
кружков петербургского света, с которым по мужу ближе всех
была связана Анна.
Всё
было, вместе с отличным обедом и винами не от русских виноторговцев, а прямо заграничной разливки, очень благородно, просто и весело.
Кружок людей в двадцать человек
был подобран Свияжским из единомышленных, либеральных, новых деятелей и вместе остроумных и порядочных.
Пили тосты, тоже полушутливые, и за нового губернского предводителя, и за губернатора, и за директора банка, и за «любезного нашего хозяина».
Когда встали из-за стола, Левину хотелось итти за Кити в гостиную; но он боялся, не
будет ли ей это неприятно по слишком большой очевидности его ухаживанья за ней. Он остался в
кружке мужчин, принимая участие в общем разговоре, и, не глядя на Кити, чувствовал ее движения, ее взгляды и то место, на котором она
была в гостиной.
Другой близкий Анне
кружок — это
был тот, через который Алексей Александрович сделал свою карьеру.
Обед, вина, сервировка — всё это
было очень хорошо, но всё это
было такое, какое видела Дарья Александровна на званых обедах и балах, от которых она отвыкла, и с тем же характером безличности и напряженности; и потому в обыкновенный день и в маленьком
кружке всё это произвело на нее неприятное впечатление.
Катавасов, войдя в свой вагон, невольно кривя душой, рассказал Сергею Ивановичу свои наблюдения над добровольцами, из которых оказывалось, что они
были отличные ребята. На большой станции в городе опять пение и крики встретили добровольцев, опять явились с
кружками сборщицы и сборщики, и губернские дамы поднесли букеты добровольцам и пошли за ними в буфет; но всё это
было уже гораздо слабее и меньше, чем в Москве.
— Не могу видеть этих
кружек спокойно, пока у меня
есть деньги, — сказал он. — А какова нынешняя депеша? Молодцы Черногорцы!
Когда проносился мимо его богач на пролетных красивых дрожках, на рысаках в богатой упряжи, он как вкопанный останавливался на месте и потом, очнувшись, как после долгого сна, говорил: «А ведь
был конторщик, волосы носил в
кружок!» И все, что ни отзывалось богатством и довольством, производило на него впечатление, непостижимое им самим.
По стенам навешано
было весьма тесно и бестолково несколько картин: длинный пожелтевший гравюр какого-то сражения, с огромными барабанами, кричащими солдатами в треугольных шляпах и тонущими конями, без стекла, вставленный в раму красного дерева с тоненькими бронзовыми полосками и бронзовыми же
кружками по углам.
В тени молодых березок
был разостлан ковер, и на ковре
кружком сидело все общество.
В числе предметов, лежавших на полочке Карла Иваныча,
был один, который больше всего мне его напоминает. Это —
кружок из кардона, вставленный в деревянную ножку, в которой
кружок этот подвигался посредством шпеньков. На
кружке была наклеена картинка, представляющая карикатуры какой-то барыни и парикмахера. Карл Иваныч очень хорошо клеил и
кружок этот сам изобрел и сделал для того, чтобы защищать свои слабые глаза от яркого света.
На другой стене висели ландкарты, все почти изорванные, но искусно подклеенные рукою Карла Иваныча. На третьей стене, в середине которой
была дверь вниз, с одной стороны висели две линейки: одна — изрезанная, наша, другая — новенькая, собственная, употребляемая им более для поощрения, чем для линевания; с другой — черная доска, на которой
кружками отмечались наши большие проступки и крестиками — маленькие. Налево от доски
был угол, в который нас ставили на колени.
Еще и теперь у редкого из них не
было закопано добра —
кружек, серебряных ковшей и запястьев под камышами на днепровских островах, чтобы не довелось татарину найти его, если бы, в случае несчастья, удалось ему напасть врасплох на Сечь; но трудно
было бы татарину найти его, потому что и сам хозяин уже стал забывать, в котором месте закопал его.
Дело в том, что он, по инстинкту, начинал проникать, что Лебезятников не только пошленький и глуповатый человечек, но, может
быть, и лгунишка, и что никаких вовсе не имеет он связей позначительнее даже в своем
кружке, а только слышал что-нибудь с третьего голоса; мало того: и дела-то своего, пропагандного, может, не знает порядочно, потому что-то уж слишком сбивается и что уж куда ему
быть обличителем!
Она сошла вниз и минуты через две воротилась с водой в белой глиняной
кружке; но он уже не помнил, что
было дальше. Помнил только, как отхлебнул один глоток холодной воды и пролил из
кружки на грудь. Затем наступило беспамятство.
Он
был еще очень молод, одет как простолюдин, роста среднего, худощавый, с волосами, обстриженными в
кружок, с тонкими, как бы сухими чертами лица. Неожиданно оттолкнутый им человек первый бросился
было за ним в комнату и успел схватить его за плечо: это
был конвойный; но Николай дернул руку и вырвался от него еще раз.
— Я, знаете, человек холостой, этак несветский и неизвестный, и к тому же законченный человек, закоченелый человек-с, в семя пошел и… и… и заметили ль вы, Родион Романович, что у нас, то
есть у нас в России-с, и всего более в наших петербургских
кружках, если два умные человека, не слишком еще между собою знакомые, но, так сказать, взаимно друг друга уважающие, вот как мы теперь с вами-с, сойдутся вместе, то целых полчаса никак не могут найти темы для разговора, — коченеют друг перед другом, сидят и взаимно конфузятся.
Волоса
были обстрижены в
кружок; на нем
был оборванный армяк и татарские шаровары.
Когда Катя говорила, она очень мило улыбалась, застенчиво и откровенно, и глядела как-то забавно-сурово, снизу вверх. Все в ней
было еще молодо-зелено: и голос, и пушок на всем лице, и розовые руки с беловатыми
кружками на ладонях, и чуть-чуть сжатые плечи… Она беспрестанно краснела и быстро переводила дух.
Дня через два он вышел «на люди», — сидел в зале клуба, где
пела Дуняша, и слушал доклад местного адвоката Декаполитова, председателя «
Кружка поощрения кустарных ремесел».
Девятнадцати лет познакомилась с одним семинаристом, он ввел ее в
кружок народников, а сам увлекся марксизмом,
был арестован, сослан и умер по дороге в ссылку, оставив ее с ребенком.
Нестор Катин носил косоворотку, подпоясанную узеньким ремнем, брюки заправлял за сапоги, волосы стриг в
кружок «à la мужик»; он
был похож на мастерового, который хорошо зарабатывает и любит жить весело. Почти каждый вечер к нему приходили серьезные, задумчивые люди. Климу казалось, что все они очень горды и чем-то обижены.
Пили чай, водку, закусывая огурцами, колбасой и маринованными грибами, писатель как-то странно скручивался, развертывался, бегал по комнате и говорил...
— Я — Самойлов. Письмоводитель ваш, Локтев, — мой ученик и — член моего
кружка. Я — не партийный человек, а так называемый культурник; всю жизнь возился с молодежью, теперь же, когда революционная интеллигенция истребляется поголовно, считаю особенно необходимым делом пополнение убыли. Это, разумеется, вполне естественно и не может
быть поставлено в заслугу мне.
— И, может
быть, все позорное, что мы слышим об этом сибирском мужичке, только юродство, только для того, чтоб мы преждевременно не разгадали его, не вовлекли его в наши жалкие споры, в наши партии,
кружки, не утопили в омуте нашего безбожия… Господа, — творится легенда…
—
Был в седьмом классе — сын штейгера, руководитель
кружка марксистов, упрямый, носатый парень…
— В девицах знавал, в одном
кружке мудростям обучались, теперь вот снова встретились, года полтора назад. Интересная дама. Наверное —
была бы еще интересней, но ее сбил с толку один… фантазер. Первая любовь и прочее…
— Проходите. Садитесь, — сказал Самгин не очень любезно. — Ну-с, — у меня
был Самойлов и познакомил с вашими приключениями… с вашими похождениями. Но мне нужно подробно знать, что делалось в этом
кружке. Кто эти мальчики?
— Знал. Знаю. Студентом
был в его
кружке, потом он свел меня с рабочими. Отлично преподавал Маркса, а сам — фантаст. Впрочем, это не мешает ему
быть с людями примитивным, как топор. Вообще же парень для драки. — Пробормотав эту характеристику торопливо и как бы устало, Попов высунулся из кресла, точно его что-то ударило по затылку, и спросил...
— Нет, — резко сказала она. — То
есть — да, сочувствовала, когда не видела ее революционного смысла. Выселить зажиточных из деревни — это значит обессилить деревню и оставить хуторян такими же беззащитными, как помещиков. — Откинулась на спинку кресла и, сняв очки, укоризненно покачала головою, глядя на Самгина темными глазами в
кружках воспаленных век.
И еще раз убеждался в том, как много люди выдумывают, как они, обманывая себя и других, прикрашивают жизнь. Когда Любаша, ухитрившаяся побывать в нескольких городах провинции, тоже начинала говорить о росте революционного настроения среди учащейся молодежи, об успехе пропаганды марксизма, попытках организации рабочих
кружков, он уже знал, что все это преувеличено по крайней мере на две трети. Он
был уверен, что все человеческие выдумки взвешены в нем, как пыль в луче солнца.
Пояркову, который, руководя
кружками студентов, изучавших Маркса, жил, сердито нахмурясь, и двигал челюстями так, как будто жевал что-то твердое, — ему Самгин говорил, что студенчество буржуазно и не может
быть иным.
Потом, закуривая, вышел в соседнюю, неосвещенную комнату и, расхаживая в сумраке мимо двух мутно-серых окон, стал обдумывать. Несомненно, что в речах Безбедова
есть нечто от Марины. Она — тоже вне «суматохи» даже и тогда, когда физически находится среди людей, охваченных вихрем этой «суматохи». Самгин воспроизвел в памяти картину собрания
кружка людей, «взыскующих града», — его пригласила на собрание этого
кружка Лидия Варавка.
— Ну, что же, какие же у вас в гимназии
кружки? — слышал Клим и,
будучи плохо осведомленным, неуверенно, однако почтительно, как Ржиге, отвечал...
— Пермякова и Марковича я знал по магазинам, когда еще служил у Марины Петровны; гимназистки Китаева и Воронова учили меня, одна — алгебре, другая — истории: они вошли в
кружок одновременно со мной, они и меня пригласили, потому что боялись. Они
были там два раза и не раздевались, Китаева даже ударила Марковича по лицу и ногой в грудь, когда он стоял на коленях перед нею.
После тюрьмы Ганька вступила в
кружок самообразования, сошлась там с матросом, жила с ним года два, что ли,
был ребенок, мальчугашка.
Клим
был очень неприятно удивлен, узнав, что в комнате, где жила Лидия, по воскресеньям собирается
кружок учеников Маракуева.
Он чувствовал себя окрепшим. Все испытанное им за последний месяц утвердило его отношение к жизни, к людям. О себе сгоряча подумал, что он действительно независимый человек и, в сущности, ничто не мешает ему выбрать любой из двух путей, открытых пред ним. Само собою разумеется, что он не пойдет на службу жандармов, но, если б издавался хороший, независимый от
кружков и партий орган, он, может
быть, стал бы писать в нем. Можно бы неплохо написать о духовном родстве Константина Леонтьева с Михаилом Бакуниным.
На козлах сидел, вытянув руки, огромный кучер в меховой шапке с квадратным голубым верхом, в санях — генерал в широчайшей шинели; голову, накрытую синим
кружком фуражки, он спрятал в бобровый воротник и
был похож на колокол, отлитый из свинца.
— Одни из этих артистов просто утопают в картах, в вине, — продолжал Райский, — другие ищут роли.
Есть и дон-кихоты между ними: они хватаются за какую-нибудь невозможную идею, преследуют ее иногда искренно; вообразят себя пророками и апостольствуют в
кружках слабых голов, по трактирам. Это легче, чем работать. Проврутся что-нибудь дерзко про власть, их переводят, пересылают с места на место. Они всем в тягость, везде надоели. Кончают они различно, смотря по характеру: кто угодит, вот как вы, на смирение…
— Лучше не надо, а то вы расстроите наш
кружок. Священник начнет умные вещи говорить, Натали
будет дичиться, а Иван Иванович промолчит все время.
Наконец он взял
кружку молока и решительно подступил к ней, взяв ее за руку. Она поглядела на него, как будто не узнала, поглядела на
кружку, машинально взяла ее дрожащей рукой из рук его и с жадностью
выпила молоко до последней капли, глотая медленными, большими глотками.
Дальше набрел он на постройку дома, на кучу щепок, стружек, бревен и на
кружок расположившихся около огромной деревянной чашки плотников. Большой каравай хлеба, накрошенный в квас лук да кусок красноватой соленой рыбы —
был весь обед.
Райский, шатаясь от упоения, вышел из аудитории, и в
кружке, по этому случаю,
был трехдневный рев.
В университете Райский делит время, по утрам, между лекциями и Кремлевским садом, в воскресенье ходит в Никитский монастырь к обедне, заглядывает на развод и посещает кондитеров Пеэра и Педотти. По вечерам сидит в «своем
кружке», то
есть избранных товарищей, горячих голов, великодушных сердец.
— Пусть я
буду виноват перед собой… Я люблю
быть виновным перед собой… Крафт, простите, что я у вас вру. Скажите, неужели вы тоже в этом
кружке? Я вот об чем хотел спросить.