Неточные совпадения
Кто написал гениальную хулу на Христа «об Иисусе Сладчайшем и о горьких плодах мира», кто почувствовал темное
начало в Христе, источник смерти и небытия, истребление жизни, и противопоставил «демонической» христианской религии светлую религию рождения,
божественное язычество, утверждение жизни и бытия?
Я никак не мог принять вечных консервативных
начал, вытекающих из сакрализации исторических тел благодатной
божественной энергией.
Учение о Софии утверждает
начало божественной премудрости в тварном мире, в космосе и человечестве, оно не допускает абсолютного разрыва между Творцом и творением.
Основная тема русской мысли
начала XX в. есть тема о
божественном космосе и о космическом преображении, об энергиях Творца в творениях; тема о
божественном в человеке, о творческом призвании человека и смысле культуры; тема эсхатологическая, тема философии истории.
Учение о Софии, которое стало популярно в религиозно-философских и поэтических течениях
начала XX в., связано с платоновским учением об идеях. «София есть выраженная, осуществленная идея», — говорит Соловьев. «София есть тело Божие, материя Божества, проникнутая
началом Божественного единства».
Знание потому есть жизнь самого бытия, и потому в самом бытии происходит то, что происходит в знании, потому так, что в познающем субъекте и в познаваемом объекте, в мышлении и в бытии живет и действует тот же универсальный разум, Логос —
начало божественное, возвышающееся над противоположностями.
Силой
божественной любви Христос возвращает миру и человечеству утраченную в грехе свободу, освобождает человечество из плена, восстанавливает идеальный план творения, усыновляет человека Богу, утверждает
начало богочеловечности, как оно дано в идее космоса.
Сын Бога и есть
божественное, идеальное, абсолютно совершенное
начало человечности — богосыновства, любящего Отца и Отцом любимого.
И приходится думать о том, чтобы поднять человека, найти в нем универсально-божественные
начала.
Божественный ужас объемлет мои члены, грудь моя
начинает воздыматься, взоры мои тупеют, и свет в них меркнет.
— В пятницу-с я был в театре, прослушал
божественную Бозио [Бозио Ангелина (1824—1859) — итальянская певица, умершая во время гастролей в России от воспаления легких.] и думал вас там встретить, —
начал он.
Груша между тем, думая, что барин скучает, не преминула сейчас же
начать развлекать его своими разговорами. По случаю таких великих дней, она по преимуществу старалась говорить о
божественном.
Она любила его, и при свете своей любви ей открывалось
божественное его души, общее всем людям, но она видела в этом общем всем людям
начале жизни его ему одному свойственную доброту, нежность, высоту.
Но и в сем жалком состоянии падения не вконец порвалась связь человека с
началом божественным, ибо человек не отверг сего
начала в глубине существа своего, как сделал сие сатана, а лишь уклонился от него похотью, и, в силу сего внешнего или центробежного стремления, подпавши внешнему рабству натуры, сохранил однако внутреннюю свободу, а в ней и залог восстановления, как некий слабый луч райского света или некое семя
божественного Логоса.
Катрин была уверена, что
божественный Ченцов (она иначе не воображала его в своих мечтах) явился собственно для нее, чтобы исполнить ее приказание приехать к ним с утра, но расчет m-lle Катрин оказался при самом
начале обеда неверен.
Воистину бог от века был в теснейшем союзе с натурою, и союз сей не на чем ином мог быть основан, как на том, что служит основанием всякого истинного союза и первее всего союза брачного, — разумею на взаимном самоотвержении или чистой любви, ибо бог, изводя из себя творение, на него, а не на себя, обращал волю свою, а подобно сему и тварная натура не в себе, а в боге должна была видеть цель и средоточие бытия своего, нетленным и чистым сиянием
божественного света должна была она вечно питать пламенное горение своего жизненного
начала.
В следующие за сим два месяца Аггей Никитич все более привязывался к
божественной Мери, а она не то чтобы хладела к нему, но стала скучать несколько своей совершенно уединенной жизнью, тем более, что в уездный город
начало съезжаться для зимних удовольствий соседнее дворянство.
Начал книги читать церковные — все, что были; читаю — и наполняется сердце моё звоном красоты
божественного слова; жадно пьёт душа сладость его, и открылся в ней источник благодарных слёз. Бывало, приду в церковь раньше всех, встану на колени перед образом Троицы и лью слёзы, легко и покорно, без дум и без молитвы: нечего было просить мне у бога, бескорыстно поклонялся я ему.
—
Начало божественное, а потом политическое...
Иосаф не выдержал и поцеловал у ней ручку, и при этом — о счастие! — он почувствовал, что и она его чмокнула своими
божественными губками в его заметно уже начинавшую образовываться плешь. Растерявшись донельзя, он сейчас же
начал раскланиваться. Бжестовский пошел провожать его до передней и сам даже подал ему шинель. Эмилия, когда Иосаф вышел на двор, нарочно подошла к отворенному окну.
Мечтая о
начале божественного Сиона, явился он к людям, и человечество представилось ему худшею частью своею — Византиею.
«Кто к нам, говорит, залучен, тому нет прощады», и так все его впотьмах и томил; а как этот помер, а нового назначили, шульер видит, что этот из неопытных, — навзрыд перед ним зарыдал и
начал просить, чтобы ему хоть самый маленький сальный огарочек дали и какую-нибудь
божественную книгу: «для того, говорит, что я хочу благочестивые мысли читать и в раскаяние прийти».
Наше тело ограничивает то
божественное, духовное
начало, которое мы называем душою.
«В вечности, как безосновности, вне (
божественной, несозданной) природы не существует ничто, кроме тишины без сущности, вечный покой ни с чем не сравнимый (ohne Gleichen), безосновность (Ungrund) без
начала и конца.
Здесь адское
начало вводится как принцип творения, который затем лишь обессиливается
началом света, т. е. уже чисто
божественным принципом бытия.
Начало, т. е.
Божественная София, в премирном своем существовании, пребывает трансцендентна миру с его неизбежным дуализмом неба и земли, идей и материи, но в то же время небо и земля создаются именно в
Начале, обосновываются в своем бытии в сверхбытийной Софии.
Мысль первее нашего разума, «в
начале бе Слово», и хотя наш теперешний разум вовсе не есть нечто высшее и последнее, ибо он может и должен быть превзойден, но превзойти мысль уже невозможно — она есть онтологическое определение космического бытия, соответствующее второй
божественной ипостаси Логоса: «вся тем быша, и без него ничто же бысть, еже бысть» (Ио. 11:3).
В этом онтологическая сущность сотворения мира в
Начале, причем само это отделение потенциальности от актуальности, связанное с творческим оплодотворением ничто, есть непостижимая тайна
Божественного всемогущества.
В вечной природе существуют две области и заключена возможность двух жизней: «огонь или дух», обнаруживающийся как «молния огня» на четвертой ступени, силою свободы (опять и свобода у Беме мыслится вне отношения к личности, имперсонали-стически, как одна из сил природы) определяет себя к
божественному единству или кротости, и благодаря этому первые 4 стихии становятся или основой для царства радости, или же, устремляясь к множественности и самости, делаются жертвой адского
начала, причем каждое
начало по-своему индивидуализирует бытие.
Таким образом, вес вещи возникли из
божественного вожделения и созданы в сущность, так как в
начале не было сущности, но лишь mysterium вечного рождения.
Православная Церковь чтит зачатие Богоматери, предвозвещенное ангелом «богоотцам» Иоакиму и Анне (подобно тому, как она чтит и зачатие св. пророка Иоанна Предтечи), но в то же время не изъемлет этого зачатия из общего порядка природы, не провозглашает его «непорочным» в католическом смысле [В службе Зачатию Богородицы (Минея месячная, декабрь), в стихирах на «Господи воззвах» читаем: «Пророческая речения ныне исполняются: гора бо святая в ложеснах водружается; лествица
божественная насаждается: престол великий царев приуготовляется: место украшается боговходимое; купина неопалимая
начинает прозябати, мироположница святыни уже истекает…
Когда же распространившееся христианство силою вещей сделалось и общеимперской религией, перед теократическим сознанием его встал новый вопрос: какова же природа власти христианского императора и поглощено ли в ней
начало звериное
божественным, иначе говоря, есть ли она теократия?
Безбожной философии, не признающей
божественной тайны, приходится или вовсе обойти этот вопрос, как это, в сущности, и делает вся новая философия, или же маскировать его неразрешимость, т. е. апеллировать к иррациональному, логически не дедуцируемому
началу (Гартман и Шопенгауэр).
Ср. введение Классена к I тому его издания избранных сочинений Беме.],
начинает изложение своих мистических прозрений в своем трактате «О
божественной и истинной метафизике» [Цитируется по готовящемуся к печати новому изданию «Пути», которое представляет собой перепечатку (с несущественными изменениями) масонского, Новиковского издания
начала XIX века.] главой (I) «о неоткровенной Вечности», в которой кратко, но достаточно ясно формулирует основные
начала отрицательного богословия, являющиеся для него prius всего богословствования.
Грехопадение это, которое по своему значению было космическим, произошло, конечно, не в душе мира, как Ангеле-Хранителе твари, не в
божественной Софии [Некоторая двусмысленность и неясность по этому основному вопросу свойственна учению Вл. С. Соловьева, который приписывает грехопадение то мировой душе, то Адаму.], не в «
Начале».
В этом пепле заключались останки и титанов, и пожранного ими бога Диониса; поэтому и сами люди состоят из двух
начал: темного, земного, телесного, титанического — и светлого, сверхземного, духовного,
божественного.
Эта радость не вмещалась в плоскость видимого, осязаемого мира, жизнь углублялась и
начинала как бы светиться изнутри таинственным светом: за нею — точнее, в ней — чувствовалось нечто значительное, бесконечно огромное, нечто
божественное (theion).
Человек может познавать себя сверху и снизу, из своего света, из
божественного в себе
начала и познавать из своей тьмы, из стихийно-подсознательного и демонического в себе
начала.
В человеке
начинает раскрываться бессмертие, поскольку в нем обнаруживается
божественное, сверхчеловеческое
начало.
Печаль греков, в такой форме не свойственная древнееврейскому, библейскому чувству жизни, связана с тем, что грекам дано было раскрывать человеческое
начало, но не дано было соединять его с
началом божественным.
Бывало,
начну ей про
божественное или насчет политики, а ей лестно, она меня чаем и вареньем…
Над Ермием за это все другие вельможи стали шутить и подсмеиваться; говорили ему: «Верно, ты хочешь, чтобы все сделались нищими и стояли бы нагишом да друг дружке рубашку перешвыривали. Так нельзя в государстве». Он же отвечал: «Я не говорю про государство, а говорю только про то, как надо жить по учению Христову, которое все вы зовете
божественным». А они отвечали: «Мало ли что хорошо, да невозможно!» И спорили, а потом
начали его выставлять перед царем, как будто он оглупел и не годится на своем месте.
Этот
божественный элемент в человеке есть дух, есть духовное
начало в человеке.
Нужно, чтобы перестало действовать человеческое и
начало действовать лишь
божественное.
Но выходит из тварности в
божественную жизнь не природный человек, как душевно-телесное существо, а духовный человек, через духовное
начало в человеке.
И оба, сторож и кучер, точно желая щегольнуть перед барыней своею степенностью,
начинают сыпать
божественными словами...
Уж слишком хорошо понимает Фейербах, что «Христос есть прообраз, сущее понятие человечества, совокупность всех нравственных и
божественных совершенств, исключающее все отрицательное и несовершенное, чистый, небесный, безгрешный человек, человек рода, Адам Кадмен (Адам Кадмон) [Адам первоначальный, человек первоначальный — в мистической традиции иудаизма абсолютное, духовное явление человеческой сущности до
начала времен как первообраз для духовного мира, а также для человека (как эмпирической реальности).
В Легенде ставятся лицом к лицу и сталкиваются два мировых
начала — свобода и принуждение, вера в Смысл жизни и неверие в Смысл,
божественная любовь и безбожное сострадание к людям, Христос и антихрист.
В человеке есть природная божественность, в нем скрыто натурально-божественное
начало.
И свобода человека, свобода духа может быть спасена лишь на почве узнавания и обретения таких религиозно-духовных
начал, лишь только обращенностью к
божественной воле, так как человеческое своеволие и человеческий произвол истребляют свободу человека.