Неточные совпадения
—
Я вознамерился узнать, правду ли г. комиссар
говорил.
— Вот, жена, —
говорил мужской голос, — как добиваются в чины, а что
мне прибыли, что
я служу беспорочно, не подамся вперед ни на палец.
У
меня был обед, и множество так называемых друзей, собравшись, насыщали праздный свой голод на мой счет. Один из бывших тут, который внутренне
меня не любил, начал
говорить с сидевшим подле него, хотя вполголоса, но довольно громко, чтобы говоренное жене моей и многим другим слышно было.
— Вам покажется мудрено, —
говорил сопутник мой, обращая ко
мне свое слово, — чтобы человек неслужащий и в положении,
мною описанном, мог подвергнуть себя суду уголовному.
Тщетно
я говорил, что запрещение не может существовать на то, чего нет в имении, тщетно
я говорил, что по крайней мере надлежало бы сперва продать оставшееся имение и выручить недоимку сей продажею, а потом предпринимать другие средства; что
я звания своего не утаивал, ибо в дворянском уже купил дом.
Все сие было отринуто, продажа дому уничтожена,
меня осудили за ложной мой поступок лишить чинов, — и требуют теперь, —
говорил повествователь, — хозяина здешнего в суд, дабы посадить под стражу до окончания дела.
Вообрази, —
говорил повествователь мой, взяв обеими руками себя за волосы, — вообрази мое положение, когда
я видел, что возлюбленная моя со
мною расставалася навсегда.
Вспомнил
я, что некогда блаженной памяти нянюшка моя Клементьевна, по имени Прасковья, нареченная Пятница, охотница была до кофею и
говаривала, что помогает он от головной боли. Как чашек пять выпью, —
говаривала она, — так и свет вижу, а без того умерла бы в три дни.
— Сколь великой недостаток еще у нас в пособиях просвещения, —
говорил он
мне.
Говорили, что
я принял мзду от жены убитого асессора, да не лишится она крестьян своих отсылкою их в работу, и что сия-то истинная была причина странным и вредным моим мнениям, право всего дворянства вообще оскорбляющим.
Надменности его ответствовал
я равнодушием и спокойствием, власти — непоколебимостию, доводам — доводами и долго
говорил хладнокровно.
Ш. Как, матка? Сверх того, что в нынешние времена не худо иметь хороший чин, что
меня называть будут: ваше высокородие, а кто поглупее — ваше превосходительство; но будет-таки кто-нибудь, с кем в долгие зимние вечера можно хоть поиграть в бирюльки. А ныне сиди, сиди, все одна; да и того удовольствия не имею, когда чхну, чтоб кто
говорил: здравствуй. А как муж будет свой, то какой бы насморк ни был, все слышать буду: здравствуй, мой свет, здравствуй, моя душенька…
— Разве
я говорю неправду?
— Анютушка,
я, право, не таков, как
я тебе кажуся, и не таков, как те, о которых ты
говоришь.
Жалобницы и на ту
я не подам, суда по форме
говорить с ней не стану.
— Видно, барин, —
говорил он
мне, улыбаясь и поправляя шляпу, — что ты на Анютку нашу призарился.
Здесь, на почтовом дворе, встречен
я был человеком, отправляющимся в Петербург на скитание прошения. Сие состояло в снискании дозволения завести в сем городе свободное книгопечатание.
Я ему
говорил, что на сие дозволения не нужно, ибо свобода на то дана всем. Но он хотел свободы в ценсуре, и вот его о том размышлении.
[Такого же рода ценсор не дозволял, сказывают, печатать те сочинения, где упоминалося о боге,
говоря:
я с ним дела никакого не имею.
«Не злому какому примеру тут следовано, —
говорит Сенека, — его собственному» [Кассий Север, друг Лабиения, видя писания его в огне, сказал: «Теперь
меня сжечь надлежит, ибо
я их наизусть знаю».
Но
я очень помню, что в Наказе о сочинении нового уложения,
говоря о вольности, сказано: «Вольностию называть должно то, что все одинаковым повинуются законам».
Парень им
говорил: — Перестаньте плакать, перестаньте рвать мое сердце. Зовет нас государь на службу. На
меня пал жеребей. Воля божия. Кому не умирать, тот жив будет. Авось-либо
я с полком к вам приду. Авось-либо дослужуся до чина. Не крушися, моя матушка родимая. Береги для
меня Прасковьюшку. — Рекрута сего отдавали из экономического селения.
Не повторю того, что она
говорила, будучи в оных,
мне в посмеяние, но, возвратясь домой,
мне сказали ее приказ, что
мне отведен угол в нижнем этаже с холостыми официантами, где моя постеля, сундук с платьем и бельем уже поставлены; все прочее она оставила в прежних моих комнатах, в коих поместила своих девок.
— Бесчеловечная женщина! во власти твоей состоит
меня мучить и уязвлять мое тело;
говорите вы, что законы дают вам над нами сие право.
—
Я тебе прощу, —
говорила она, — твою вчерашнюю дерзость; женись на моей Маврушке, она тебя просит, и
я, любя ее в самом ее преступлении, хочу это для нее сделать.
Но разговор сей ввел было
меня в великие хлопоты: отдатчики рекрутские, вразумев моей речи, воспаленные гневом, прискочив ко
мне,
говорили: — Барин, не в свое мешаешься дело, отойди, пока сух, — и сопротивляющегося начали
меня толкать столь сильно, что
я с поспешностию принужден был удалиться от сея толпы.
Но они
мне отвечали: — Ты
говоришь по-французски, то и того довольно.
Да скорее же, а то
я тебя… —
говорил он, подняв плеть над головою дрожащего старосты.
— Ты огорчаешь давно уже огорченное сердце естественною казнию, —
говорил старец, — не ведал
я, что мог тебя обидеть, не приемля на вред послужить могущего подаяния; прости
мне мой грех, но дай
мне, коли хочешь
мне что дать, дай, что может
мне быть полезно…
Пообедав сей раз гораздо хуже, нежели иногда обедают многие полковники (не
говорю о генералах) в дальних походах,
я, по похвальному общему обыкновению, налил в чашку приготовленного для
меня кофию и услаждал прихотливость мою плодами пота несчастных африканских невольников.
Не слезы ли ты крестьян своих пьешь, когда они едят такой же хлеб, как и мы? —
говоря сие, показывала она
мне состав своего хлеба.