Неточные совпадения
— Знаю, сударь, знаю; великие наши астрономы ясно читают звездную книгу и аки бы пророчествуют. О господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй! — сказал опять старик, приподняв глаза кверху, и продолжал
как бы сам
с собою. — Знамения небесные всегда предшествуют великим событиям; только сколь
ни быстр разум человека, но не может проникнуть этой тайны, хотя уже и многие другие мы имеем указания.
Все тут дело заключалось в том, что им действительно ужасно нравились в Петербурге модные магазины, торцовая мостовая, прекрасные тротуары и газовое освещение, чего,
как известно, нет в Москве; но, кроме того, живя в ней две зимы, генеральша
с известною целью давала несколько балов, ездила почти каждый раз
с дочерью в Собрание, причем рядила ее до невозможности; но
ни туалет,
ни таланты мамзель Полины не произвели ожидаемого впечатления: к ней даже никто не присватался.
— Сколько я себя
ни помню, — продолжал он, обращаясь больше к Настеньке, — я живу на чужих хлебах, у благодетеля (на последнем слове Калинович сделал ударение), у благодетеля, — повторил он
с гримасою, — который разорил моего отца, и когда тот умер
с горя, так он, по великодушию своему, призрел меня, сироту, а в сущности приставил пестуном к своим двум сыновьям, болванам,
каких когда-либо свет создавал.
— И между тем, — продолжал Калинович, опять обращаясь более к Настеньке, — я жил посреди роскоши, в товариществе
с этими глупыми мальчишками, которых окружала любовь, для удовольствия которых изобретали всевозможные средства… которым на сто рублей в один раз покупали игрушек, и я обязан был смотреть,
как они играют этими игрушками, не смея дотронуться
ни до одной из них.
Как нарочно все случилось: этот благодетель мой, здоровый
как бык, вдруг
ни с того
ни с сего помирает, и пока еще он был жив, хоть скудно, но все-таки совесть заставляла его оплачивать мой стол и квартиру, а тут и того не стало: за какой-нибудь полтинник должен был я бегать на уроки
с одного конца Москвы на другой, и то слава богу, когда еще было под руками; но проходили месяцы, когда сидел я без обеда, в холодной комнате, брался переписывать по гривеннику
с листа, чтоб иметь возможность купить две — три булки в день.
Как хотите,
с каким бы человек
ни был рожден овечьим характером, невольно начнет ожесточаться!..
Они наполняют у него все рубрики журнала, производя каждого из среды себя, посредством взаимного курения, в гении; из этого ты можешь понять, что пускать им новых людей не для чего; кто бы
ни был, посылая свою статью, смело может быть уверен, что ее не прочтут, и она проваляется
с старым хламом,
как случилось и
с твоим романом».
— «Давно мы не приступали к нашему фельетону
с таким удовольствием,
как делаем это в настоящем случае, и удовольствие это, признаемся, в нас возбуждено не переводными стихотворениями
с венгерского, в которых, между прочим, попадаются рифмы вроде «фимиам
с вам»; не повестью госпожи Д…, которая хотя и принадлежит легкому дамскому перу, но отличается такою тяжеловесностью, что мы еще не встречали
ни одного человека, у которого достало бы силы дочитать ее до конца; наконец, не учеными изысканиями г. Сладкопевцова «О римских когортах», от которых чувствовать удовольствие и оценить их по достоинству предоставляем специалистам; нас же, напротив, неприятно поразили в них опечатки, попадающиеся на каждой странице и дающие нам право обвинить автора за небрежность в издании своих сочинений (в незнании грамматики мы не смеем его подозревать, хотя имеем на то некоторое право)…»
— Непременно, непременно! — подтвердил Петр Михайлыч. — Здесь
ни один купец не уедет и не приедет
с ярмарки без того, чтоб не поклониться мощам. Я, признаться,
как еще отправлял ваше сочинение, так сделал мысленно это обещание.
Кто бы к нему
ни обращался
с какой просьбой: просила ли, обливаясь горькими слезами, вдова помещица похлопотать, когда он ехал в Петербург, о помещении детей в какое-нибудь заведение, прибегал ли к покровительству его попавшийся во взятках полупьяный чиновник — отказа никому и никогда не было; имели ли окончательный успех или нет эти просьбы — то другое дело.
С месяц потом он
ни с кем не заговаривал о Калиновиче и даже в сцене
с князем,
как мы видели, приступил к этому довольно осторожно.
— Пошел домой, я не хочу
с тобой, скотом, ехать! — сказал он и пошел пешком. Терка пробормотал себе что-то под нос и,
как ни в чем не бывало, поворотил лошадь и поехал назад рысью.
Оказалось, что портреты снимает удивительно: рисунок правильный, освещение эффектное, характерные черты лица схвачены
с неподражаемой меткостью, но
ни конца,
ни отделки, особенно в аксессуарах, никакой; и это бы еще ничего, но хуже всего, что, рисуя
с вас портрет, он делался каким-то тираном вашим: сеансы продолжал часов по семи, и — горе вам, если вы вздумаете встать и выйти: бросит кисть, убежит и
ни за
какие деньги не станет продолжать работы.
— Нет, вы погодите, чем еще кончилось! — перебил князь. — Начинается
с того, что Сольфини бежит
с первой станции. Проходит несколько времени — о нем
ни слуху
ни духу. Муж этой госпожи уезжает в деревню; она остается одна… и тут различно рассказывают: одни — что будто бы Сольфини
как из-под земли вырос и явился в городе, подкупил людей и пробрался к ним в дом; а другие говорят, что он писал к ней несколько писем, просил у ней свидания и будто бы она согласилась.
После обеда перешли в щегольски убранный кабинет, пить кофе и курить. М-lle Полине давно уж хотелось иметь уютную комнату
с камином, бархатной драпировкой и
с китайскими безделушками; но сколько она
ни ласкалась к матери, сколько
ни просила ее об этом, старуха, израсходовавшись на отделку квартиры, и слышать не хотела. Полина,
как при всех трудных случаях жизни, сказала об этом князю.
— Мне действительно было досадно, — отвечал он, — что вы приехали в этот дом,
с которым у вас ничего нет общего
ни по вашему воспитанию,
ни по вашему тону; и, наконец,
как вы не поняли,
с какой целью вас пригласили, и что в этом случае вас третировали,
как мою любовницу…
Как же вы, девушка умная и самолюбивая, не оскорбились этим — странно!
Чувство ожидаемого счастья так овладело моим героем, что он не в состоянии был спокойно досидеть вечер у генеральши и раскланялся. Быстро шагая, пошел он по деревянному тротуару и принялся даже
с несвойственною ему веселостью насвистывать какой-то марш, а потом
с попавшимся навстречу Румянцовым раскланялся так радушно, что привел того в восторг и в недоумение. Прошел он прямо к Годневым, которых застал за ужином, и
как ни старался принять спокойный и равнодушный вид, на лице его было написано удовольствие.
Калинович окончательно приучил ее считать тиранством
с ее стороны малейшее несогласие
с каким бы то
ни было его желанием.
Калинович еще раз поклонился, отошел и пригласил Полину. Та пожала ему
с чувством руку. Визави их был m-r ле Гран, который танцевал
с хорошенькой стряпчихой. Несмотря на счастливое ее положение, она заинтересовала француза донельзя: он
с самого утра за ней ухаживал и беспрестанно смешил ее, хоть та
ни слова не говорила по-французски, а он очень плохо говорил по-русски, и
как уж они понимали друг друга — неизвестно.
— Полноте, молодой человек! — начал он. — Вы слишком умны и слишком прозорливы, чтоб сразу не понять те отношения, в
какие с вами становятся люди. Впрочем, если вы по каким-либо важным для вас причинам желали не видеть и не замечать этого, в таком случае лучше прекратить наш разговор, который
ни к чему не поведет, а из меня сделает болтуна.
— Что ж? — продолжал капитан. — Суди меня бог и царь, а себя я не пожалею: убить их сейчас могу, только то, что
ни братец,
ни Настенька не перенесут того… До чего он их обошел!.. Словно неспроста,
с первого раза приняли,
как родного сына… Отогрели змею за пазухой!
Чем ближе подходило время отъезда, тем тошней становилось Калиновичу, и так
как цену людям, истинно нас любящим, мы по большей части узнаем в то время, когда их теряем, то, не говоря уже о голосе совести, который не умолкал
ни перед
какими доводами рассудка, привязанность к Настеньке
как бы росла в нем
с каждым часом более и более: никогда еще не казалась она ему так мила, и одна мысль покинуть ее, и покинуть, может быть, навсегда, заставляла его сердце обливаться кровью.
Когда бы я убил человека, я бы, значит, сделал преступление, влекущее за собой лишение всех прав состояния, а в делах такого рода полиция действительно действует по горячим следам, невзирая
ни на
какое лицо: фельдмаршал я или подсудимый чиновник — ей все равно; а мои, милостивый государь, обвинения чисто чиновничьи; значит, они прямо следовали к общему обсуждению
с таковыми же, о которых уже и производится дело.
Самые искренние его приятели в отношении собственного его сердца знали только то, что когда-то он был влюблен в девушку, которой за него не выдали, потом был в самых интимных отношениях
с очень милой и умной дамой, которая умерла; на все это, однако, для самого Белавина прошло, по-видимому, легко;
как будто
ни одного дня в жизни его не существовало, когда бы он был грустен, да и повода
как будто к тому не было, — тогда
как героя моего, при всех свойственных ему практических стремлениях, мы уже около трех лет находим в истинно романтическом положении.
— Здесь то же,
как и в провинции: там, я знаю, в одном доме хотели играть «Горе от ума» и
ни одна дама не согласилась взять роль Софьи, потому что она находится в таких отношениях
с Молчалиным, — отнеслась она к Белавину.
По этому случаю разная, конечно, идет тут болтовня, хотя, разумеется,
с ее стороны ничего нельзя предположить серьезного: она слишком для этого молода и слишком большого света; но
как бы то
ни было, сильное имеет на него влияние, так что через нее всего удобнее на него действовать, — а она довольно доступна для этого: помотать тоже любит, должишки делает; и если за эту струнку взяться, так многое можно разыграть.
Как ни мало предполагал Калинович в нем честности, но подобное предложение было выше всяких ожиданий. Сверх того, ему представилась опасность еще и
с другой стороны.
Кто не знает,
с какой силой влюбляются пожилые, некрасивые и по преимуществу умные девушки в избранный предмет своей страсти, который дает им на то
какой бы
ни было повод или право?
Калинович поцеловал у ней при этом руку и был
как будто бы поласковей
с нею; но деньги, видно, не прибавили ему
ни счастия,
ни спокойствия, так что он опять не выдержал этой нравственной ломки и в одно милое,
с дождем и ветром, петербургское утро проснулся совсем шафранный:
с ним сделалась желчная горячка!
— Говорить! — повторил старик
с горькою усмешкою. —
Как нам говорить, когда руки наши связаны, ноги спутаны, язык подрезан? А что коли собственно,
как вы теперь заместо старого нашего генерала званье получаете, и ежели теперь от вас слово будет: «Гришка! Открой мне свою душу!» — и Гришка откроет. «Гришка! Не покрывай
ни моей жены,
ни дочери!» — и Гришка не покроет! Одно слово, больше не надо.
Так укреплял себя герой мой житейской моралью; но таившееся в глубине души сознание ясно говорило ему, что все это мелко и беспрестанно разбивается перед правдой Белавина.
Как бы то
ни было, он решился заставить его взять деньги назад и распорядиться ими,
как желает, если принял в этом деле такое участие.
С такого рода придуманной фразой он пошел отыскивать приятеля и нашел его уже сходящим
с лестницы.
Наконец, последняя и самая серьезная битва губернатора была
с бывшим вице-губернатором, который вначале был очень удобен,
как человек совершенно бессловесный, бездарный и выведенный в люди потому только, что женился на побочной внуке какого-то вельможи, но тут вдруг, точно белены объевшись, начал,
ни много
ни мало, теснить откуп, крича и похваляясь везде, что он уничтожит губернатора
с его целовальниками, так что некоторые слабые умы поколебались и почти готовы были верить ему, а несколько человек неблагонамеренных протестантов как-то уж очень смело и весело подняли голову — но ненадолго.
Сидевшая
с ним рядом Полина тоже постарела и была худа,
как мумия. Во всю последнюю станцию Калинович
ни слова не проговорил
с женой и вообще не обращал на нее никакого внимания. У подъезда квартиры, когда он стал выходить из экипажа, соскочивший
с своего тарантаса исправник хотел было поддержать его под руку.
На такого рода любезность вице-губернаторша также не осталась в долгу и,
как ни устала
с дороги, но дня через два сделала визит губернаторше, которая продержала ее по крайней мере часа два и, непременно заставивши пить кофе, умоляла ее, бога ради, быть осторожною в выборе знакомств и даже дала маленький реестр тем дамам,
с которыми можно еще было сблизиться.
Но,
как бы
ни было, вечер он проектировал все-таки
с большим расчетом; только самые интимные и нужные люди были приглашены: губернатор
с губернаторшей и
с адъютантом, вице-губернатор
с женой, семейство председателя казенной палаты, прокурор
с двумя молодыми правоведами, прекрасно говорившими по-французски, и, наконец, инженерный поручик, на всякий случай, если уж обществу будет очень скучно, так чтоб заставить его играть на фортепьяно — и больше никого.
В другой раз, видючи,
как их молодость втуне пропадает, жалко даже становится, ну, и тоже, по нашему смелому, театральному обращению, прямо говоришь: «Что это, Настасья Петровна,
ни с кем вы себе удовольствия не хотите сделать, хоть бы насчет этой любви или самых амуров себя развлекли».
Оне только и скажут на то: «Ах, говорит, дружок мой, Михеич, много, говорит, я в жизни моей перенесла горя и перестрадала, ничего я теперь не желаю»; и точно: кабы не это, так уж действительно
какому ни на есть господину хорошему нашей барышней заняться можно: не острамит, не оконфузит перед публикой! — заключил Михеич
с несколько лукавой улыбкой, и, точно капли кипящей смолы, падали все слова его на сердце Калиновича, так что он не в состоянии был более скрывать волновавших его чувствований.
Он вдруг
ни с того
ни с сего надулся, начал мне читать рацею, что он любит меня,
как сестру, что готов для меня сделать все, что сделал бы для родной сестры… и так далее на одну и ту же тему: сестра да сестра…
— Принимать к сердцу! — повторил
с усмешкой Калинович. — Поневоле примешь, когда знаешь, что все тут твои враги, и ты один стоишь против всех.
Как хочешь, сколько
ни дай человеку силы, поневоле он ослабеет и будет разбит.
Пора молодости, любви и
каких бы то
ни было новых сердечных отношений для него давно уже миновалась, а служебную деятельность, которая была бы теперь свойственна его возрасту и могла бы вызвать его снова на борьбу, эту деятельность он должен был покинуть навсегда и,
как подстреленный орел, примкнув к числу недовольных, скромно поселиться вместе
с Настенькой и капитаном в Москве.