Неточные совпадения
— Ай, ай, ай! Как это стыдно даме такие
слова говорить! — возражал Петр Михайлыч. — Супруги должны недостатки друг у друга исправлять любовью и кротостью, а не бранью.
Нужно ли
говорить, что невыгодные отзывы исправницы были совершенно несправедливы. Настенька, напротив, была очень недурна собой: небольшого роста, худенькая, совершенная брюнетка, она имела густые черные волосы, большие, черные, как две спелые вишни, глаза, полуприподнятые вверх, что придавало лицу ее несколько сентиментальное выражение;
словом, головка у ней была прехорошенькая.
С дамой своей он не
говорил ни
слова и только по временам ласково и с улыбкою на нее взглядывал.
— Ничего-с! Маменька только наказывала: «Ты,
говорит, Ванюшка, не разговаривай много с новым начальником: как еще это, не знав тебя, ему понравится; неравно
слово выпадет, после и не воротишь его», — простодушно объяснил преподаватель словесности.
Кроме того, по всему этому склону росли в наклоненном положении огромные кедры, в тени которых стояла не то часовня, не то хижина, где, по
словам старожилов, спасался будто бы некогда какой-то старец, но другие объясняли проще,
говоря, что прежний владелец — большой между прочим шутник и забавник — нарочно старался придать этой хижине дикий вид и посадил деревянную куклу, изображающую пустынножителя, которая, когда кто входил в хижину, имела свойство вставать и кланяться, чем пугала некоторых дам до обморока, доставляя тем хозяину неимоверное удовольствие.
Экзархатов схватил его за шиворот и приподнял на воздух; но в это время ему самому жена вцепилась в галстук; девчонки еще громче заревели…
словом, произошла довольно неприятная домашняя сцена, вследствие которой Экзархатова, подхватив с собой домохозяина, отправилась с жалобой к смотрителю, все-про-все рассказала ему о своем озорнике, и чтоб доказать, сколько он человек буйный, не скрыла и того, какие он про него, своего начальника,
говорил поносные
слова.
Вообще Флегонт Михайлыч в последнее время начал держать себя как-то странно. Он ни на шаг обыкновенно не оставлял племянницы, когда у них бывал Калинович: если Настенька сидела с тем в гостиной — и он был тут же; переходили молодые люди в залу — и он, ни
слова не
говоря, а только покуривая свою трубку, следовал за ними; но более того ничего не выражал и не высказывал.
Калинович встал и начал ходить по комнате, ни
слова не
говоря. Хозяева тоже молчали, как бы боясь прервать его размышления.
— Огласка может быть, пустых
слов по сторонам будут много
говорить! — заметил капитан.
К объяснению всего этого ходило, конечно, по губернии несколько темных и неопределенных слухов, вроде того, например, как чересчур уж хозяйственные в свою пользу распоряжения по одному огромному имению, находившемуся у князя под опекой; участие в постройке дома на дворянские суммы, который потом развалился; участие будто бы в Петербурге в одной торговой компании, в которой князь был распорядителем и в которой потом все участники потеряли безвозвратно свои капиталы; отношения князя к одному очень важному и значительному лицу, его прежнему благодетелю, который любил его, как родного сына, а потом вдруг удалил от себя и даже запретил называть при себе его имя, и, наконец, очень тесная дружба с домом генеральши, и ту как-то различно понимали: кто обращал особенное внимание на то, что для самой старухи каждое
слово князя было законом, и что она, дрожавшая над каждой копейкой, ничего для него не жалела и, как известно по маклерским книгам, лет пять назад дала ему под вексель двадцать тысяч серебром, а другие
говорили, что m-lle Полина дружнее с князем, чем мать, и что, когда он приезжал, они, отправив старуху спать, по нескольку часов сидят вдвоем, затворившись в кабинете — и так далее…
Говоря это, князь от первого до последнего
слова лгал, потому что он не только романа Калиновича, но никакой, я думаю, книги, кроме газет, лет двадцать уж не читывал.
Но старуха не обратила внимания и на
слова дочери. Очень довольная, что встретила нового человека, с которым могла
поговорить о болезни, она опять обратилась к Калиновичу...
Не
говоря уже о Полине, которая заметно каждое его
слово обдумывала и взвешивала, но даже княжна, и та начала как-то менее гордо и более снисходительно улыбаться ему, а рассказом своим о видении шведского короля, приведенном как несомненный исторический факт, он так ее заинтересовал, что она пошла и сказала об этом матери.
Калинович еще раз поклонился, отошел и пригласил Полину. Та пожала ему с чувством руку. Визави их был m-r ле Гран, который танцевал с хорошенькой стряпчихой. Несмотря на счастливое ее положение, она заинтересовала француза донельзя: он с самого утра за ней ухаживал и беспрестанно смешил ее, хоть та ни
слова не
говорила по-французски, а он очень плохо
говорил по-русски, и как уж они понимали друг друга — неизвестно.
Будь у вас, с позволения сказать, любовница, с которой вы прожили двадцать лет вашей жизни, и вот вы, почти старик,
говорите: «Я на ней женюсь, потому что я ее люблю…» Молчу, ни
слова не могу сказать против!..
Последние
слова князь
говорил протяжно и остановился, как бы ожидая, не скажет ли чего-нибудь Калинович; но тот молчал и смотрел на него пристально и сурово, так что князь принужден был потупиться, но потом вдруг взял его опять за руку и проговорил с принужденною улыбкою...
—
Говорить хоша бы не по ним, — так станут ли еще моих
слов слушать?.. Может, одно их
слово умней моих десяти, — заключил он, и Лебедев заметил, что,
говоря это, капитан отвернулся и отер со щеки слезу.
— А если это отца успокоит? Он скрывает, но его ужасно мучат наши отношения. Когда ты уезжал к князю, он по целым часам сидел, задумавшись и ни
слова не
говоря… когда это с ним бывало?.. Наконец, пощади и меня, Жак!.. Теперь весь город называет меня развратной девчонкой, а тогда я буду по крайней мере невестой твоей. Худа ли, хороша ли, но замуж за тебя выхожу.
— Да-с, вы
говорите серьезное основание; но где ж оно и какое? Оно должно же по крайней мере иметь какую-нибудь систему, логическую последовательность, развиваться органически, а не метаться из стороны в сторону, — возразил редактор; но Калинович очень хорошо видел, что он уж только отыгрывался
словами.
— Человек,
говорят, хороший, — проговорил, наконец, Белавин с полуулыбкою и бог знает что разумея под этими
словами.
Старик ушел. Что-то вроде насмешливой гримасы промелькнуло на лице чиновника в мундире. Директор между тем вежливо, но серьезно пригласил движением руки даму отойти с ним подальше к окну. Та подошла и начала
говорить тихо: видно было, что
слова у ней прерывались в горле и дыхание захватывало: «Mon mari… mes enfants…» [Мой муж… дети… (франц.).] — слышалось Калиновичу. Директор, слушая ее, пожимал только плечами.
Я своему и пишу: «Слушай,
говорю, Александр, на
словах начальнику — что хочешь, в угоду ему, ври, а на бумаге держись крепче закона».
Говоря последние
слова, директор уже вставал.
Калинович еще прежде с ним познакомился, ходя иногда обедать за общий стол, и с первых же
слов немец показался ему так глуп, что он не стал с ним и
говорить.
Все мы, например, постоянно думали о тебе, а друг с другом ни
слова об этом; ко всему этому, наконец, будят меня раз ночью и
говорят, что с отцом паралич.
Говоря последние
слова, Настенька обвила Калиновича руками и прижалась к его груди. Он поцеловал ее в раздумье.
— Bonjour, и первое
слово: нет ли у вас кого-нибудь? —
говорил он, выскакивая из катера.
— Не ломают вас, а выпрямляют! — возразил князь. — Впрочем, во всяком случае я очень глупо делаю, что так много
говорю, и это последнее мое
слово: как хотите, так и делайте! — заключил он с досадою и, взяв со стола бумаги, стал ими заниматься.
—
Говорить! — повторил старик с горькою усмешкою. — Как нам
говорить, когда руки наши связаны, ноги спутаны, язык подрезан? А что коли собственно, как вы теперь заместо старого нашего генерала званье получаете, и ежели теперь от вас
слово будет: «Гришка! Открой мне свою душу!» — и Гришка откроет. «Гришка! Не покрывай ни моей жены, ни дочери!» — и Гришка не покроет! Одно
слово, больше не надо.
Наш светский писатель, князь Одоевский [Одоевский Владимир Федорович (1803—1869) — русский писатель, критик и историк музыки.], еще в тридцатых, кажется, годах остроумно предсказывал, что с развитием общества франты высокого полета ни
слова уж не будут
говорить.
Оставшиеся между тем члены губернского правления ни
слова между собой не
говорили и, потупив глаза, стали внимательно заниматься своим делом.
— Какие! — повторил Михайло Трофимыч ожесточенным голосом. — А он что на то
говорит? «Я-ста знать,
говорит, не хочу того; а откуда,
говорит, вы миллионы ваши нажили — это я знаю!» — «Миллионы,
говорю, ваше высокородие, хоша бы и были у меня, так они нажиты собственным моим трудом и попечением». — «Все ваши труды,
говорит, в том только и были, что вы казну обворовывали!» Эко
слово брякнул! Я и повыше его от особ не слыхал того.
— Нет, уж это, дяденька, шалишь! — возразил подрядчик, выворотив глаза. — Ему тоже откровенно дело сказать, так, пожалуй, туда попадешь, куда черт и костей не занашивал, — вот как я понимаю его ехидность. А мы тоже маленько бережем себя; знаем, с кем и что
говорить надо. Клещами ему из меня
слова не вытащить: пускай делает, как знает.
— Успокойтесь, Катерина Ивановна! —
говорил он. — Успокойтесь! Даю вам честное
слово, что дело это я кончу на этой же неделе и передам его в судебное место, где гораздо больше будет средств облегчить участь подсудимого; наконец, уверяю вас, употреблю все мои связи… будем ходатайствовать о высочайшем милосердии. Поймите вы меня, что один только царь может спасти и помиловать вашего отца — клянусь вам!
Оне только и скажут на то: «Ах,
говорит, дружок мой, Михеич, много,
говорит, я в жизни моей перенесла горя и перестрадала, ничего я теперь не желаю»; и точно: кабы не это, так уж действительно какому ни на есть господину хорошему нашей барышней заняться можно: не острамит, не оконфузит перед публикой! — заключил Михеич с несколько лукавой улыбкой, и, точно капли кипящей смолы, падали все
слова его на сердце Калиновича, так что он не в состоянии был более скрывать волновавших его чувствований.
«Да,
говорит, действительно: вы первое еще справедливое
слово сказали.
— «Ах,
говорит, дедушка, что ж мне теперь делать, если я в первый раз дал такие ответы?» А я, как нарочно, тут на эти его самые
слова и вхожу.
Настенька тоже была сконфужена: едва владея собой, начала она
говорить довольно тихо и просто, но, помимо
слов, в звуках ее голоса, в задумчивой позе, в этой тонкой игре лица чувствовалась какая-то глубокая затаенная тоска, сдержанные страдания, так что все смолкло и притаило дыхание, и только в конце монолога, когда она, с грустной улыбкой и взглянув на Калиновича, произнесла: «Хотя на свете одни только глаза, которых я должна страшиться», публика не вытерпела и разразилась аплодисментом.
—
Говорили, разумеется, что ты взяток не берешь, что человек очень умный, знающий, но деспот и строгий без милосердия… Что общество ты ненавидишь и что в театре ты, вероятно, ни разу не будешь, потому что предпочитаешь казни на площади сценическим представлениям;
словом, все похвалы были очень серьезные, а обвинения — сущий вздор, на который я тебе советую не обращать никакого внимания, — присовокупила Настенька, снова заметив, что последние
слова были неприятны Калиновичу.
— А я не оскорблен? Они меня не оскорбили, когда я помыслом не считаю себя виновным в службе? — воскликнул губернатор, хватая себя за голову и потом, с заметным усилием приняв спокойный вид, снова заговорил: — На вопрос о вступительной речи моей пропишите ее всю целиком, все, что припомните, от
слова до
слова, как и о какого рода взяточниках я
говорил; а если что забыли, я сам дополню и добавлю: у меня все на памяти. Я
говорил тогда не зря. Ну, теперь, значит, до свиданья… Ступайте, займитесь этим.