Неточные совпадения
— Простые, грубые игрушки нравились ему больше затейливых и дорогих, — быстро-быстро и захлебываясь
словами,
говорил отец; бабушка, важно качая седою, пышно причесанной головой, подтверждала, вздыхая...
Не слушая тещу, отец
говорил сквозь ее
слова...
Отец рассказывал лучше бабушки и всегда что-то такое, чего мальчик не замечал за собой, не чувствовал в себе. Иногда Климу даже казалось, что отец сам выдумал
слова и поступки, о которых
говорит, выдумал для того, чтоб похвастаться сыном, как он хвастался изумительной точностью хода своих часов, своим умением играть в карты и многим другим.
Варавка схватил его и стал подкидывать к потолку, легко, точно мяч. Вскоре после этого привязался неприятный доктор Сомов, дышавший запахом водки и соленой рыбы; пришлось выдумать, что его фамилия круглая, как бочонок. Выдумалось, что дедушка
говорит лиловыми
словами. Но, когда он сказал, что люди сердятся по-летнему и по-зимнему, бойкая дочь Варавки, Лида, сердито крикнула...
Трудно было понять, что
говорит отец, он
говорил так много и быстро, что
слова его подавляли друг друга, а вся речь напоминала о том, как пузырится пена пива или кваса, вздымаясь из горлышка бутылки.
Варавка
говорил немного и
словами крупными, точно на вывесках.
Она
говорила не много, спокойно и без необыкновенных
слов, и очень редко сердилась, но всегда не «по-летнему», шумно и грозно, как мать Лидии, а «по-зимнему».
Клим довольно рано начал замечать, что в правде взрослых есть что-то неверное, выдуманное. В своих беседах они особенно часто
говорили о царе и народе. Коротенькое, царапающее словечко — царь — не вызывало у него никаких представлений, до той поры, пока Мария Романовна не сказала другое
слово...
Говорила она редко, скупо; скажет два-три
слова и надолго замолчит, глядя в угол.
Варавка был самый интересный и понятный для Клима. Он не скрывал, что ему гораздо больше нравится играть в преферанс, чем слушать чтение. Клим чувствовал, что и отец играет в карты охотнее, чем слушает чтение, но отец никогда не сознавался в этом. Варавка умел
говорить так хорошо, что
слова его ложились в память, как серебряные пятачки в копилку. Когда Клим спросил его: что такое гипотеза? — он тотчас ответил...
Говорила она вполголоса, осторожно и тягуче, какими-то мятыми
словами; трудно было понять, о чем она
говорит.
По настоянию деда Акима Дронов вместе с Климом готовился в гимназию и на уроках Томилина обнаруживал тоже судорожную торопливость, Климу и она казалась жадностью. Спрашивая учителя или отвечая ему, Дронов
говорил очень быстро и как-то так всасывая
слова, точно они, горячие, жгли губы его и язык. Клим несколько раз допытывался у товарища, навязанного ему Настоящим Стариком...
Учитель встречал детей молчаливой, неясной улыбкой; во всякое время дня он казался человеком только что проснувшимся. Он тотчас ложился вверх лицом на койку, койка уныло скрипела. Запустив пальцы рук в рыжие, нечесанные космы жестких и прямых волос, подняв к потолку расколотую, медную бородку, не глядя на учеников, он спрашивал и рассказывал тихим голосом, внятными
словами, но Дронов находил, что учитель
говорит «из-под печки».
Она записала эти
слова на обложке тетради Клима, но забыла списать их с нее, и, не попав в яму ее памяти, они сгорели в печи. Это Варавка
говорил...
Неохотно и немного
поговорив о декабристах, отец вскочил и ушел, насвистывая и вызвав у Клима ревнивое желание проверить его
слова. Клим тотчас вошел в комнату брата и застал Дмитрия сидящим на подоконнике.
— Оставь, кажется, кто-то пришел, — услышал он сухой шепот матери; чьи-то ноги тяжело шаркнули по полу, брякнула знакомым звуком медная дверца кафельной печки, и снова установилась тишина, подстрекая вслушаться в нее. Шепот матери удивил Клима, она никому не
говорила ты, кроме отца, а отец вчера уехал на лесопильный завод. Мальчик осторожно подвинулся к дверям столовой, навстречу ему вздохнули тихие, усталые
слова...
На семнадцатом году своей жизни Клим Самгин был стройным юношей среднего роста, он передвигался по земле неспешной, солидной походкой,
говорил не много, стараясь выражать свои мысли точно и просто, подчеркивая
слова умеренными жестами очень белых рук с длинными кистями и тонкими пальцами музыканта.
Перед этим он стал
говорить меньше, менее уверенно, даже как будто затрудняясь в выборе
слов; начал отращивать бороду, усы, но рыжеватые волосы на лице его росли горизонтально, и, когда верхняя губа стала похожа на зубную щетку, отец сконфузился, сбрил волосы, и Клим увидал, что лицо отцово жалостно обмякло, постарело.
Варавка
говорил с ним
словами понукающими.
— Его побили, да? — спросила девочка, не шевелясь, не принимая протянутой руки Дронова.
Слова ее звучали разбито, так
говорят девочки после того, как наплачутся.
Говоря, он склонял голову свою к левому плечу, как бы прислушиваясь к
словам своим, и раковина уха его тихонько вздрагивала.
Томилин усмехнулся и вызвал сочувственную усмешку Клима; для него становился все более поучительным независимый человек, который тихо и упрямо, ни с кем не соглашаясь, умел
говорить четкие
слова, хорошо ложившиеся в память.
Он часто и легко
говорил фразы и
слова, не менее интересные, чем Варавка и Томилин.
— Конечно, и ловкость — достоинство, но — сомнительное, она часто превращается в недобросовестность, мягко
говоря, — продолжала мать, и
слова ее все более нравились Климу.
Это так смутило его, что он забыл ласковые
слова, которые хотел сказать ей, он даже сделал движение в сторону от нее, но мать сама положила руку на плечи его и привлекла к себе,
говоря что-то об отце, Варавке, о мотивах разрыва с отцом.
— Слепцы! Вы шли туда корыстно, с проповедью зла и насилия, я зову вас на дело добра и любви. Я
говорю священными
словами учителя моего: опроститесь, будьте детями земли, отбросьте всю мишурную ложь, придуманную вами, ослепляющую вас.
Являлся мастеровой, судя по рукам — слесарь; он тоже чаще всего
говорил одни и те же
слова...
Маргарита
говорила вполголоса, ленивенько растягивая пустые
слова, ни о чем не спрашивая. Клим тоже не находил, о чем можно
говорить с нею. Чувствуя себя глупым и немного смущаясь этим, он улыбался. Сидя на стуле плечо в плечо с гостем, Маргарита заглядывала в лицо его поглощающим взглядом, точно вспоминая о чем-то, это очень волновало Клима, он осторожно гладил плечо ее, грудь и не находил в себе решимости на большее. Выпили по две рюмки портвейна, затем Маргарита спросила...
Клим слышал ее нелепые
слова сквозь гул в голове, у него дрожали ноги, и, если бы Рита
говорила не так равнодушно, он подумал бы, что она издевается над ним.
Говорила она вполголоса, захлебываясь
словами, ее овечьи глаза сияли радостью, и Клим видел, что она готова рассказывать о Томилине долго. Из вежливости он послушал ее минуты три и раскланялся с нею, когда она сказала, вздохнув...
Клим слушал, не
говоря ни
слова. Мать
говорила все более высокомерно, Варавка рассердился, зачавкал, замычал и ушел. Тогда мать сказала Климу...
Варавка, торопливо закурив папиросу, все
говорил,
говорил, извергая синий дым. Сафьяновая кожа его лба красновато лоснилась, острые глазки возбужденно сверкали, дымилась лисья борода, и
слова его тоже как будто дымились.
Клим вдруг испугался ее гнева, он плохо понимал, что она
говорит, и хотел только одного: остановить поток ее
слов, все более резких и бессвязных. Она уперлась пальцем в лоб его, заставила поднять голову и, глядя в глаза, спросила...
— Что это значит — автохтоны? Зачем вы
говорите непонятные
слова?
Слова Туробоева укрепляли подозрения Клима: несомненно, человек этот обозлен чем-то и, скрывая злость под насмешливой небрежностью тона,
говорит лишь для того, чтоб дразнить собеседника.
Внизу, над кафедрой, возвышалась, однообразно размахивая рукою, половинка тощего профессора, покачивалась лысая, бородатая голова, сверкало стекло и золото очков. Громким голосом он жарко
говорил внушительные
слова.
Говорила она неутомимо, смущая Самгина необычностью суждений, но за неожиданной откровенностью их он не чувствовал простодушия и стал еще более осторожен в
словах. На Невском она предложила выпить кофе, а в ресторане вела себя слишком свободно для девушки, как показалось Климу.
Говорила она то же, что и вчера, — о тайне жизни и смерти, только другими
словами, более спокойно, прислушиваясь к чему-то и как бы ожидая возражений. Тихие
слова ее укладывались в память Клима легким слоем, как пылинки на лакированную плоскость.
Дома она обнаружила и в
словах и во всем, что делалось ею, нервную торопливость и раздражение, сгибала шею, как птица, когда она прячет голову под крыло, и, глядя не на Самгина, а куда-то под мышку себе,
говорила...
Неожиданный роман приподнял его и укрепил подозрение в том, что о чем бы люди ни
говорили, за
словами каждого из них, наверное, скрыто что-нибудь простенькое, как это оказалось у Нехаевой.
В этот вечер Нехаева не цитировала стихов, не произносила имен поэтов, не
говорила о своем страхе пред жизнью и смертью, она
говорила неслыханными, нечитанными Климом
словами только о любви.
И тотчас же ему вспомнились глаза Лидии, затем — немой взгляд Спивак. Он смутно понимал, что учится любить у настоящей любви, и понимал, что это важно для него. Незаметно для себя он в этот вечер почувствовал, что девушка полезна для него: наедине с нею он испытывает смену разнообразных, незнакомых ему ощущений и становится интересней сам себе. Он не притворяется пред нею, не украшает себя чужими
словами, а Нехаева
говорит ему...
Смутно поняв, что начал он слишком задорным тоном и что
слова, давно облюбованные им, туго вспоминаются, недостаточно легко идут с языка, Самгин на минуту замолчал, осматривая всех. Спивак, стоя у окна, растекалась по тусклым стеклам голубым пятном. Брат стоял у стола, держа пред глазами лист газеты, и через нее мутно смотрел на Кутузова, который, усмехаясь,
говорил ему что-то.
Климу хотелось, чтоб с ним спорили, он все более задорно
говорил Варавкиными
словами...
Она стала молчаливее и
говорила уже не так жарко, не так цветисто, как раньше. Ее нежность стала приторной, в обожающем взгляде явилось что-то блаженненькое. Взгляд этот будил в Климе желание погасить его полуумный блеск насмешливым
словом. Но он не мог поймать минуту, удобную для этого; каждый раз, когда ему хотелось сказать девушке неласковое или острое
слово, глаза Нехаевой, тотчас изменяя выражение, смотрели на него вопросительно, пытливо.
Лютов произнес речь легко, без пауз; по
словам она должна бы звучать иронически или зло, но иронии и злобы Клим не уловил в ней. Это удивило его. Но еще более удивительно было то, что
говорил человек совершенно трезвый. Присматриваясь к нему, Клим подумал...
Клим начал рассказывать не торопясь, осторожно выбирая
слова, о музеях, театрах, о литературных вечерах и артистах, но скоро и с досадой заметил, что
говорит неинтересно, слушают его невнимательно.
Он стал
говорить более задорными
словами, но старался, чтоб
слова звучали мягко и убедительно. Рассказав о Метерлинке, о «Слепых», о «Прялке туманов» Роденбаха, он, посматривая на Инокова, строго заговорил о политике...
Говоря, Иноков улыбался, хотя
слова его не требовали улыбки. От нее вся кожа на скуластом лице мягко и лучисто сморщилась, веснушки сдвинулись ближе одна к другой, лицо стало темнее.
— Меня эти вопросы волнуют, —
говорила она, глядя в небо. — На святках Дронов водил меня к Томилину; он в моде, Томилин. Его приглашают в интеллигентские дома, проповедовать. Но мне кажется, что он все на свете превращает в
слова. Я была у него и еще раз, одна; он бросил меня, точно котенка в реку, в эти холодные
слова, вот и все.