Неточные совпадения
После чаю обыкновенно начиналось чтение. Капитан по преимуществу любил книги исторического и военного содержания; впрочем, он и все прочее
слушал довольно внимательно, и, когда Дианка проскулит что-нибудь во сне, или сильно начнет чесать лапой ухо, или заколотит хвостом от удовольствия, он всегда погрозит ей пальцем и проговорит тихим голосом: «куш!»
Настенька сначала
слушала с бессознательным любопытством ребенка, а потом сама стала читать отцу вслух и, наконец, пристрастилась к чтению.
Дочь
слушала и краснела, потому что она была уже поэт и почти каждый день потихоньку от всех писала стихи.
Так время шло. Настеньке было уж за двадцать; женихов у ней не было, кроме одного, впрочем, случая. Отвратительный Медиокритский, после бала у генеральши, вдруг начал каждое воскресенье являться по вечерам с гитарой к Петру Михайлычу и, посидев немного, всякий раз просил позволения что-нибудь спеть и сыграть. Старик по своей снисходительности принимал его и
слушал. Медиокритский всегда почти начинал, устремив на Настеньку нежный взор...
Мы только
слушаем, и если б тогда записывать его импровизации, прелестные бы вышли стихотворения, — говорил Петр Михайлыч.
Калинович
слушал Петра Михайлыча полувнимательно, но зато очень пристально взглядывал на Настеньку, которая сидела с выражением скуки и досады в лице. Петр Михайлыч по крайней мере в миллионный раз рассказывал при ней о Мерзлякове и о своем желании побывать в Москве. Стараясь, впрочем, скрыть это, она то начинала смотреть в окно, то опускала черные глаза на развернутые перед ней «Отечественные записки» и, надобно сказать, в эти минуты была прехорошенькая.
При этом перечне лицо Петра Михайлыча сияло удовольствием, оттого что дочь обнаруживала такое знакомство с литературой; но Калинович
слушал ее с таким выражением, по которому нетрудно было догадаться, что называемые ею авторы не пользовались его большим уважением.
Слушая «Индиану», капитан действительно очень заинтересовался молчаливым англичанином, и в последней сцене, когда Ральф начал высказывать свои чувства к Индиане, он вдруг, как бы невольно, проговорил: «а… а!»
Капитан,
слушая ее, только покачивал головой.
— Я ничего теперь больше не могу сделать с своей стороны, — и не стал больше
слушать.
— Ах, боже мой! Боже мой! — говорил Петр Михайлыч. — Какой вы молодой народ вспыльчивый! Не разобрав дела, бабы
слушать — нехорошо… нехорошо… — повторил он с досадою и ушел домой, где целый вечер сочинял к директору письмо, в котором, как прежний начальник, испрашивал милосердия Экзархатову и клялся, что тот уж никогда не сделает в другой раз подобного проступка.
«Люблю, как люди женятся и веселятся», — заключал он; а Калинович с Настенькой начнут обыкновенно пересмеивать и доказывать, что все это очень пошло и глупо, так что старик выходил, наконец, из себя и даже прикрикивал, особенно на дочь, которая, в свою очередь, не скрываясь и довольно дерзко противоречила всем его мягким и жизненным убеждениям, но зато Калиновича
слушала, как оракула, и соглашалась с ним безусловно во всем.
—
Слушай, Саша! Я тебя люблю и все знаю и понимаю, — продолжал Звездкин.
—
Послушайте, вы прочтете нам ваш роман? — сказала Настенька.
Капитан покраснел, как вареный рак, и стал еще внимательнее
слушать.
—
Послушайте, Калинович, что ж вы так хандрите? Это мне грустно! — проговорила Настенька вставая. — Не извольте хмуриться — слышите? Я вам приказываю! — продолжала она, подходя к нему и кладя обе руки на его плечи. — Извольте на меня смотреть весело. Глядите же на меня: я хочу видеть ваше лицо.
Настенька
слушала его внимательно.
— Милости просим! Портфель ваша здесь, принесена. Извольте садиться и читать, а мы будем
слушать, — сказал Петр Михайлыч.
— А, Яков Васильич! — воскликнул Петр Михайлыч. — Наконец-то мы вас видим! А все эта шпилька, Настасья Петровна… Не верьте, сударь ей, не
слушайте: вы можете и должны быть литератором.
—
Слушаю, ваше благородие! — отвечал Борзой, повернулся и чрез минуту летел вприскачку по улице с быстротой истинно гончей собаки.
Калинович только улыбался,
слушая, как петушились два старика, из которых про Петра Михайлыча мы знаем, какого он был строгого характера; что же касается городничего, то все его полицейские меры ограничивались криком и клюкой, которою зато он действовал отлично, так что этой клюки боялись вряд ли не больше, чем его самого, как будто бы вся сила была в ней.
— Нет, ты понимаешь, только в тебе это твоя гордость говорит! — вскрикнул он, стукнув по столу. — По-твоему, от всех людей надобно отворачиваться, кто нас приветствует; только вот мы хороши! Не
слушайте ее, Яков Васильич!.. Пустая девчонка!.. — обратился он к Калиновичу.
—
Послушайте, Калинович! — начала она. — Если вы со мной станете так говорить… (голос ее дрожал, на глазах навернулись слезы). Вы не смеете со мной так говорить, — продолжала она, — я вам пожертвовала всем… не шутите моей любовью, Калинович! Если вы со мной будете этакие штучки делать, я не перенесу этого, — говорю вам, я умру, злой человек!
Настенька только
слушала их.
— Да я ж почем знаю? — отвечал сердито инвалид и пошел было на печь; но Петр Михайлыч, так как уж было часов шесть, воротил его и, отдав строжайшее приказание закладывать сейчас же лошадь, хотел было тут же к слову побранить старого грубияна за непослушание Калиновичу, о котором тот рассказал; но Терка и
слушать не хотел: хлопнул, по обыкновению, дверьми и ушел.
В остальную часть вечера не случилось ничего особенного, кроме того, что Полина, по просьбе князя, очень много играла на фортепьяно, и Калинович должен был
слушать ее, устремляя по временам взгляд на княжну, которая с своей стороны тоже несколько раз, хоть и бегло, но внимательно взглядывала на него.
— Понравилось, видно, вам? — отнесся инвалидный начальник к почтмейстеру, который с глубоким вниманием и зажав глаза
слушал певца.
— Лукин был силач, — перебил его инвалидный начальник, гораздо более любивший сам рассказывать, чем
слушать.
— Ну, да, Полине, потому что она умней тут всех, — возразила Настенька, — и
слушала по крайней мере внимательно, может быть, потому, что влюблена в Якова Васильича.
— Говорить хоша бы не по ним, — так станут ли еще моих слов
слушать?.. Может, одно их слово умней моих десяти, — заключил он, и Лебедев заметил, что, говоря это, капитан отвернулся и отер со щеки слезу.
— Ну,
послушай, друг мой, брось книгу, перестань! — заговорила Настенька, подходя к нему. —
Послушай, — продолжала она несколько взволнованным голосом, — ты теперь едешь… ну, и поезжай: это тебе нужно… Только ты должен прежде сделать мне предложение, чтоб я осталась твоей невестой.
—
Послушай, — начал он, привлекая ее к себе и целуя, — просидим сегодня ночь; приходи ко мне…
Там было пусто и темно, так что ему сделалось как будто немного страшно, и он снова лег; но кровь волновалась и, казалось, каждый нерв чувствовал и
слушал.
Вот и крыльцо, на котором он некогда стоял, ожидая с замирающим сердцем поступительного экзамена, перешел потом к новому университету, взглянул на боковые окна, где когда-то
слушал энциклопедию законоведения, узнал, наконец, тротуарный столбик, за который, выбежав, как полоумный, с последнего выпускного экзамена, запнулся и упал.
Соседка
слушала. Собственно, слов она, кажется, не понимала, но смысл их угадала, и в лице ее уже тени не оставалось веселости.
—
Послушайте, где же ваша квартира? — говорил Калинович, догоняя ее и почти умоляющим голосом.
Белавин продолжал молчать и
слушать.
—
Послушай, — начал он, беря Амальхен за руку, — полюби меня!
— Но,
послушай, — продолжал он, беря Калиновича за руку, — все эти главные лица твои — что ж это такое?..
Старик ушел. Что-то вроде насмешливой гримасы промелькнуло на лице чиновника в мундире. Директор между тем вежливо, но серьезно пригласил движением руки даму отойти с ним подальше к окну. Та подошла и начала говорить тихо: видно было, что слова у ней прерывались в горле и дыхание захватывало: «Mon mari… mes enfants…» [Мой муж… дети… (франц.).] — слышалось Калиновичу. Директор,
слушая ее, пожимал только плечами.
— Коли маленький человек, — начал он с ядовитой улыбкой и обращаясь некоторым образом к Калиновичу, — так и погибать надобно, а что старшие делают, того и
слушать не хотят — да!
Я своему и пишу: «
Слушай, говорю, Александр, на словах начальнику — что хочешь, в угоду ему, ври, а на бумаге держись крепче закона».
Калиновичу, наконец, стало скучно
слушать Забокова.
«А ведь лекций, болван, вероятно, не
слушает», — подумал Калинович.
Калинович
слушал, потупив голову.
Калинович снова улыбнулся и вообще он
слушал Настеньку, как
слушает иногда мать милую болтовню своего ребенка. Та заметила, наконец, это.
— Нет… я не выйду, — сказала она, — мне будет неловко… все, как хочешь, при наших отношениях… Я лучше за ширмами
послушаю, как вы, два умные человека, будете говорить.
Студента, однако ж, это не остановило: он все-таки стал потихоньку упрашивать Настеньку. Она его почти не
слушала и, развернув Ромео, который попался ей в первый еще раз, сама не замечая того, зачиталась.