Неточные совпадения
— О, когда только вам угодно
будет! — произнес он, придав своим глазам какое-то даже сентиментальное выражение, а затем,
написав в книжке, что нужно
было, передал ее с некоторою ловкостью Домне Осиповне.
— Не знаю-с, кто вам это
писал, — возразил ему с явным презрением Янсутский, — но оно никогда не
было, да и не могло
быть решено в нашу пользу. Нельзя же в самом деле ожидать, чтобы позволили на воздухе строить дом.
— Верно-с определено! — подтвердил тот с своей стороны. — Хоть теперь тоже это дело (называть я его не
буду, сами вы догадаетесь — какое):
пишут они бумагу, по-ихнему очень умную, а по-нашему — очень глупую; шлют туда и заверяют потом, что там оскорбились, огорчились; а все это вздор — рассмеялись только… видят, что, — сказать это так, по-мужицки, — лезут парни к ставцу, когда их не звали к тому.
— Да как же, помилуйте? Я у вас же, у вашего превосходительства
был вскоре после того. Вы меня спрашиваете: «Что это такое?», я говорю: «Публике маненечко хочет показать себя, авось, другой сдуру подумает: «Ах, моська, знать, сильна, коль лает на слона!» — как
писал господин Крылов.
— Прежде Державин
писал оду «Бог», «Послание к Фелице», описывал «Водопад», а нынешние поэты все описывают нам ножки и волосы своих знакомых дам!» Но как бы то ни
было, Бегушев в этот период своей жизни
был совершенно согласен с поэтами и женщин предпочитал всему на свете: в Наталью Сергеевну он безумно влюбился.
Воспользовавшись тем, что у нее начали перекрашивать в девичьей пол, она
написала Бегушеву такое письмо: «Мой дорогой друг, позволь мне переехать к тебе на несколько дней; у меня выкрашена девичья, и я умираю от масляного запаху!» На это она получила от Бегушева восторженный ответ: «Приезжайте, сокровище мое, и оживите, как светозарное светило, мою келью!» И вечером в тот же день Домна Осиповна
была уже в доме Бегушева.
— А говорю вообще про дворянство; я же — слава богу! — вон у меня явилась способность
писать проекты; я их более шести
написал, один из них уже и утвержден, так что я недели через две пятьдесят тысяч за него получу; но комизм или, правильнее сказать, драматизм заключается в том, что через месяц я
буду иметь капитал, которого, вероятно, хватит на всю остальную мою жизнь, но теперь сижу совершенно без денег, и взять их неоткуда: у дочери какой
был маленький капиталец, перебрал весь; к этим же разным торгашам я обращаться не хочу, потому что люблю их держать в почтительном отдалении от себя, чтобы они мне
были обязаны, а не я им!
— Он
писал вам, что
будет и приедет сюда? — спрашивал Бегушев.
— Она сошлась только для виду! — проговорил он. — У мужа ее
есть дед богатый, который
написал им, что если они не сойдутся, то он лишит их пяти миллионов наследства! Они хоть и живут в одном доме, но у него существует другая женщина… Не сделать этого они нашли очень нерасчетливым!
В то время как Бегушев страдал от каких-то чисто вымышленных, по мнению Домны Осиповны, страданий, на нее сыпались дела самого серьезного свойства, вызывающие на серьезные беспокойства: мужу она, несмотря на запрещение Бегушева, все-таки
написала довольно подробно о поведении его возлюбленной, потому что Глаша действительно последнее время допивалась почти до чертиков; любовников у нее
был уж не один, а скольким только угодно
было: натура чухонско-петербургской кокотки в ней проснулась во всей своей прелести!!
Присланный ответ, однако, оказался нежным: «Бесценный друг мой Додоша, —
писал Олухов, — несказанно благодарю тебя за уведомление о поведении моей прелестной Глашки; я заранее это предчувствовал: она при мне еще
пила и прочее другое.
— Однако он лгуном никогда не
был и если
пишет, что ему дали любовь, так его, конечно, уверяли в этом.
— Графу я, конечно, не напомнил об этом и только сухо и холодно объявил ему, что место это обещано другому лицу; но в то же время, дорожа дружбой Ефима Федоровича, я решился тому прямо
написать, и вот вам слово в слово мое письмо: «Ефим Федорович, —
пишу я ему, — зная ваше строгое и никогда ни перед чем не склоняющееся беспристрастие в службе, я представляю вам факты… — и подробно описал ему самый факт, — и спрашиваю вас:
быв в моем положении, взяли ли бы вы опять к себе на службу подобного человека?»
— Нет, это бы еще
было в порядке вещей; но он сегодня уехал в Петербург и
пишет теперь, что арестован.
— Домна Осиповна больна
была очень после того и
писала мне отчаянное письмо, где она называла ваш поступок бесчеловечным; я тоже согласна с ней, — вот другое дело, если бы вы не любили ее!.. — заключила или, лучше сказать, как-то оборвала свои слова Мерова.
По происхождению своему Татьяна Васильевна
была дочь некогда известного масона, богача и скупца, и в молодости она до приторности сладким языком
писала сентиментально-нравственные повести.
Бегушев — потому, что последнее время он как будто бы разучился говорить; граф Хвостиков
был, видимо, чем-то серьезным занят: он целые утра
писал, а потом после обеда пропадал на всю ночь...
— Да так, тут с певчими… Шампанского, я тебе, братец, скажу, пропасть
было… рекой лилось!.. Я
буду некролог
писать Олухова… Домна Осиповна желает этого… Он
был во многих отношениях человек замечательный… — бормотал граф.
Первоначально она хотела принять его и напомнить ему, как он виноват пред ней; но она предположила, что это
будет неприятно одному человеку, и не сделала того; а решилась только
написать письмо к Бегушеву, которое вышло приблизительно такого содержания: «Александр Иванович!
Вы приезжали ко мне… благодарю вас; я никак не ожидала этого, потому что вы мне
писали, что между нами все и навсегда должно
быть кончено…
— Что об этом говорить!.. Это
была случайность, — возразил Долгов; но в самом деле это
была вовсе не случайность. Он не одни протоколы, а целые дела затеривал и
писал такие решения, что мировой съезд, по неясности, их почти постоянно отменял.
К Грохову он обратился потому, что ему известно
было, что Домна Осиповна с прежним своим поверенным совершенно рассорилась, так как во время кутежа ее мужа с Гроховым
написала сему последнему очень бранчивое письмо, на которое Грохов спьяна
написал ей такого рода ответ, что Домна Осиповна не решилась даже никому прочесть этого послания, а говорила только, что оно
было глупое и чрезвычайно оскорбительное для нее.
Долгов, разумеется, по своей непривычке
писать, не изложил печатно ни одной мысли; но граф Хвостиков начал наполнять своим писанием каждый номер, по преимуществу склоняя общество к пожертвованиям и довольно прозрачно намекая, что эти пожертвования могут
быть производимы и через его особу; пожертвований, однако, к нему нисколько не стекалось, а потому граф решился лично на кого можно воздействовать и к первой обратился Аделаиде Ивановне, у которой он знал, что нет денег; но она, по его соображениям, могла бы пожертвовать какими-нибудь ценными вещами: к несчастью, при объяснении оказалось, что у ней из ценных вещей остались только дорогие ей по воспоминаниям.
— И тебе не грех
было не
написать мне о своем положении, а одолжаться у почти незнакомого тебе человека? — заметила она ей.
— Очень многим и очень малым, — отвечал развязнейшим тоном граф. — Вы хороший знакомый madame Чуйкиной, а супруга генерала
написала превосходную пьесу, которую и просит madame Чуйкину, со свойственным ей искусством, прочесть у ней на вечере, имеющемся
быть в воскресенье; генерал вместе с тем приглашает и вас посетить их дом.
Независимо от присылки мужа, Татьяна Васильевна
написала Бегушеву письмо, в котором умоляла его приехать к ней и, чтобы заманить «гурмана» — кузена, прибавляла в постскриптуме, что именно для него
будет приготовлен ужин самого изысканного свойства.
— А сколько я
писал прежде о любви! — зашамкал старичок. — Раз я в одном из моих стихотворений, описывая даму, говорю, что ее черные глаза загорелись во лбу, как два угля, и мой приятель мне печатно возражает, что глаза не во лбу, а подо лбом и что когда они горят, так должны
быть красные, а не черные!.. Кто из нас прав, спрашиваю?
— Шекспир всеобъемлющ, — лупил, не слушая своего оппонента, Долгов, — как бог творил мир, так и Шекспир
писал; у него все внутренние силы нашей планеты введены в объект: у него
есть короли — власть!.. У него
есть тени, ведьмы — фатум!.. У него
есть народ — сила!
Далее и разобрать
было невозможно, что она
писала: в словах то недоставало нескольких букв, то они сливались между собой, и только чаще всего мелькала фамилия Янсутского, написанная отчетливо.
— Я!.. Но
будет еще статья того критика Кликушина, который
был у вас; вероятно, и Долгов
напишет разбор… он мне даже говорил о плане своего отзыва.
Хвостиков поставлен
был в затруднительное положение. Долгов действительно говорил ему, что он намерен
писать о драме вообще и драме русской в особенности, желая в статье своей доказать… — Но что такое доказать, — граф совершенно не понял. Он
был не склонен к чересчур отвлеченному мышлению, а Долгов в этой беседе занесся в самые высшие философско-исторические и философско-эстетические сферы.
— Мне очень бы приятно
было, если бы Долгов
написал что-нибудь о моей пьесе: он с таким возвышенным умом и таким горячим сердцем, — проговорила она.
Генерал хотел
было сказать жене, что теперь нужны военные люди, а не статские; но зная, что Татьяну Васильевну не урезонишь, ничего не сказал ей и, не спав три ночи сряду, чего с ним никогда не случалось, придумал, наконец, возобновить для графа упраздненное
было прежнее место его; а Долгову, как человеку народа, вероятно, хорошо знающему сельское хозяйство, — логически соображал генерал, — поручить управлять их огромным имением в Симбирской губернии, Татьяна Васильевна нашла этот план недурным и
написала своим просителям, что им
будут места.