Неточные совпадения
— Это означает, —
начал он докторальным тоном, — что в эти минуты душа ваша отделяется
от вашего тела и, если можно так выразиться, наблюдает его издали и спрашивает самое себя: что это такое?
В то самое крещение, с которого я
начал мой рассказ, далеко-далеко, более чем на тысячеверстном расстоянии
от описываемой мною местности, в маленьком уездном городишке, случилось такого рода происшествие: поутру перед волоковым окном мещанского домика стояло двое нищих, — один старик и, по-видимому, слепой, а другой — его вожак — молодой, с лицом, залепленным в нескольких местах пластырями.
Ченцов закусил себе губы и, отвернувшись
от Людмилы,
начал смотреть на Катрин, которая, видимо, уничтоженная и опечаленная, танцевала с одним из самых щеголеватых сенаторских чиновников, но говорить с своим кавалером не могла и только отчасти вознаграждена была, танцуя вторую кадриль с Ченцовым, с которым она тоже мало говорила, но зато крепко пожимала ему руку, чувствуя при этом, что он хоть продолжал кусать себе усы, но отвечал ей тоже пожатием.
— Из этого собственно и получило
начало свое скопчество: люди, вероятно, более суровые, строгие, возмутившись этими обычаями,
начали учить, применяя невежественно слова священного писания, что «аще око твое соблажняет тя, изми е и верзи
от себе, и аще десная твоя соблажняет тя, усеци ю и верзи
от себе».
— Это все то, да не то! —
начал он, поднимая свою голову. — Мне прежде всего следует сделаться аскетом, человеком не
от мира сего, и разобраться в своем душевном сундуке, чтобы устроить там хоть мало-мальский порядок.
— Какая же?.. Говорите! —
начал уж приставать Марфин. — Мне вы должны сказать и не можете утаивать
от меня, — я единственный защитник и заступник за этих девушек.
Почтовый извозчик, озлобленный с виду парень, проговорив: «Эх, вы, одры!» — сразу же
начал загнанных почтовых лошадей лупить кнутом по бокам, так что те не выдержали наконец — отступились
от дурака и заскакали.
У адмиральши действительно
от всего перечувствованного ею руки ходенем ходили, и даже голова, по семейному сходству с монахиней,
начинала немного трястись.
В настоящий вечер она, кушая вприкуску уже пятую чашку чаю,
начинала чувствовать легкую тоску
от этой приятной, но все-таки отчасти мутящей жидкости, — вдруг на дворе показалась высокая фигура капитана в шинели. Миропа Дмитриевна грустно усмехнулась, заранее предчувствуя, зачем к ней идет капитан, и крикнула ему, что она в саду, а не в доме.
— Я сейчас вам докажу! —
начала она со свойственною ей ясностью мыслей. — Положим, вы женитесь на восемнадцатилетней девушке; через десять лет вам будет пятьдесят, а ей двадцать восемь; за что же вы загубите молодую жизнь?.. Жене вашей захочется в свете быть, пользоваться удовольствиями, а вы будете желать сидеть дома, чтобы отдохнуть
от службы, чтобы почитать что-нибудь, что, я знаю, вы любите!
Воистину бог
от века был в теснейшем союзе с натурою, и союз сей не на чем ином мог быть основан, как на том, что служит основанием всякого истинного союза и первее всего союза брачного, — разумею на взаимном самоотвержении или чистой любви, ибо бог, изводя из себя творение, на него, а не на себя, обращал волю свою, а подобно сему и тварная натура не в себе, а в боге должна была видеть цель и средоточие бытия своего, нетленным и чистым сиянием божественного света должна была она вечно питать пламенное горение своего жизненного
начала.
Ибо человек, будучи одинаково причастен духа божия и стихийной натуры мира и находясь свободною душою своею посреди сих двух
начал, как некая связь их и проводник действия божия в мире, тем самым имел роковую возможность разъединить их, уклонившись
от божественного
начала и перестав проводить его в натуру.
Отторгшись
от всеединого божественного
начала, человек утратил и внутреннюю связь существа своего: самый предмет желания его,
начало натуральное, отделилось
от него и обособилось; человек распался на два внешних существа — плотского мужа и жену, коим присуща лишь похоть внешнего, материального соединения, ведущего не к истиному единству, а наипаче к разделению и размножению.
Но и в сем жалком состоянии падения не вконец порвалась связь человека с
началом божественным, ибо человек не отверг сего
начала в глубине существа своего, как сделал сие сатана, а лишь уклонился
от него похотью, и, в силу сего внешнего или центробежного стремления, подпавши внешнему рабству натуры, сохранил однако внутреннюю свободу, а в ней и залог восстановления, как некий слабый луч райского света или некое семя божественного Логоса.
К несчастию, к последнему-то способу Катрин была более склонна, чем к первому, и не прошло еще года их свадьбе, как не оставалось уже никакого сомнения, что Ченцов механически разговаривал с женой, механически слушал ее пение, механически иногда читал ей, но уже не Боккачио и не Поль-де-Кока, а некоторые весьма скучные и бестолковые масонские сочинения из библиотеки Петра Григорьича, что он явно делал на досаду Катрин, потому что, читая, всегда имел ядовито-насмешливую улыбку и был несказанно доволен, когда супруга его, томимая скукой
от такого слушания, наконец,
начинала зевать.
— Да так, случайно! — отвечал опешенный этим вопросом Аггей Никитич, так как он вовсе не случайно это сделал, а чтобы отклонить Миропу Дмитриевну
от того разговора, который бы собственно она желала
начать и которого Аггей Никитич побаивался. — Мне пришлось раз видеть этого Канарского в одном польском доме, — продолжал он рассказывать, — только не под его настоящей фамилией, а под именем Януша Немрава.
— Послушайте, Василий Иваныч, —
начала она довольно строгим тоном, — не требовал ли
от вас Валерьян Николаевич значительной суммы денег?
— Я теперь служу у Катерины Петровны, —
начал он, — но если Валерьян Николаич останутся в усадьбе, то я должен буду уйти
от них, потому что, каким же способом я могу уберечь их
от супруга, тем более, что Валерьян Николаич, под влиянием винных паров, бывают весьма часто в полусумасшедшем состоянии; если же
от него будет отобрана подписка о невъезде в Синьково, тогда я его не пущу и окружу всю усадьбу стражей.
— Ну, вот видите ли, Василий Иваныч, —
начала Катрин внушительным тоном, — мне очень тяжело будет расстаться с вами, но я, забывая о себе, требую
от вас, чтобы вы ехали, куда только вам нужно!.. Ветреничать, как Ченцов, вероятно, вы не станете, и я вас прошу об одном — писать ко мне как можно чаще!
— Понимаю, —
начала gnadige Frau, но не успела договорить своей мысли, потому что в это время вошел Сверстов, только что вернувшийся из больницы и отыскивавший свою супругу. Войдя, он сразу же заметил, что обе дамы были на себя не похожи. Растерявшись и сам
от того, что увидел, он зачем-то сказал жене...
Углаков очень живо
начал описывать актеров, рассказывал про них разные анекдоты, и в этом случае больше всех выпало на долю Максиньки, который будто бы однажды горячо спорил с купцом о том, в каких отношениях, в пьесе «Горе
от ума», находится Софья Павловна с Молчалиным: в близких или идеальных.
Всем, что произошло у Углаковых, а еще более того состоянием собственной души своей она была чрезвычайно недовольна и пришла к мужу ни много, ни мало как с намерением рассказать ему все и даже, признавшись в том, что она
начинает чувствовать что-то вроде любви к Углакову, просить Егора Егорыча спасти ее
от этого безумного увлечения.
— Тут, надеюсь, нас никто не услышит, —
начала та, — вчерашний день муж мой получил из нашей гадкой провинции извещение, что на него там сделан какой-то совершенно глупый донос, что будто бы он беглый с каторги и что поэтому уже начато дело… Это бы все еще ничего, — но говорят, что донос этот идет
от какого-то живущего у вас доктора.
Выехав
от Марфиных, она направилась не домой, а в Кремль, в один из соборов, где, не видя даже, перед каким образом, упала на колени и
начала со слезами на глазах молиться.
— Это и хорошо!.. Но теперь о тебе собственно, —
начал Тулузов, и голос его принял явно уже оттенок строгости, — ты мне всем обязан: я тебя спас
от Сибири; я возвел тебя в главноуправляющие по откупу, но если ты мне будешь служить не с усердием, то я с тобой строго распоряжусь и сошлю тебя туда, куда ворон костей не занашивал.
— Я получил
от вас бумагу, —
начал Тулузов с обычным ему последнее время важным видом, — в которой вы требуете
от меня объяснений по поводу доноса, сделанного на меня одним негодяем.
— Ты удалила
от себя Углакова окончательно? —
начала она несколько укоризненным тоном.
Сам он только что перед тем побрился, и лицо его, посыпанное пудрой, цвело удовольствием по той причине, что накануне им было получено письмо
от жены, которая уведомляла его, что их бесценный Пьер
начинает окончательно поправляться и что через несколько дней, вероятно, выедет прокатиться.
Сверстов трепетал
от восторга и
начал уже декламировать стихи Пушкина...
Начав писать первое письмо, она твердо решила не передавать Егору Егорычу желание старика Углакова, что, как мы видели, и исполнила; но, отправив письмо на почту, впала почти в отчаяние
от мысли, что зачем же она лишает себя отрады получить хоть коротенькое известие о здоровье человека, который оттого, вероятно, и болен, что влюблен в нее безумно.
Егор Егорыч, догадываясь, что у его сотоварища
от смущения прилип язык к гортани,
начал вместо него выпечатывать все, касающееся существа тулузовского дела, и только по временам обращался к Сверстову и спрашивал его...
Министр, прочитав чрезвычайно внимательно всю бумагу
от начала до конца, сказал, более обращаясь к Егору Егорычу...
— Он… —
начал нескладно объяснять поручик. — У меня, ваше сиятельство, перед тем, может, дня два куска хлеба во рту не бывало, а он говорит через своего Савку… «Я, говорит, дам тебе сто рублей, покажи только, что меня знаешь, и был мне друг!..» А какой я ему друг?.. Что он говорит?.. Но тоже голод, ваше сиятельство… Иные
от того людей режут, а я что ж?.. Признаюсь в том… «Хорошо, говорю, покажу, давай только деньги!..»
Gnadige Frau тоже была весьма рада и счастлива тем, что к ней возвратился муж, а потом, радуясь также и приезду Марфиных, она, с сияющим
от удовольствия лицом, говорила всей прислуге: «Наконец Кузьмищево
начинает походить на прежнее Кузьмищево!».
Дело в том состояло, что Сверстов когда приехал в Москву, то по строгому наказу
от супруги рассказал Егору Егорычу под величайшим секретом, что отец Василий, огорченный неудачею, которая постигла его историю масонства,
начал опять пить.
— Все, что зависит
от меня, я сделаю и имею некоторую надежду на успех, — ответила на это Миропа Дмитриевна и повела с первого же дня незаметную, но вместе с тем ни на минуту не прерываемую атаку на мужа,
начав ее с того, что велела приготовить к обеду гораздо более вкусные блюда, чем прежде: борщ малороссийский, вареники, сосиски под капустой; мало того, подала даже будто бы где-то и случайно отысканную бутылку наливки, хотя, говоря правду, такой наливки у Миропы Дмитриевны стояло в подвале бутылок до пятидесяти.
— Это может быть, но только вы умерьте ваши выражения! — остановил его довольно кротко аптекарь и
начал дрожащими
от волнения руками сдавать карты, а почтмейстер с окончательно нахмуренным лицом стал принимать их.
— Да ведь она года три тому назад, —
начал уж шепотом рассказывать ополченец, — убегала
от него с офицером одним, так он, знаете, никому ни единым словом не промолвился о том и всем говорил, что она уехала к родителям своим.
— Я не то что желаю что-нибудь получить
от господина Вибеля, —
начал он, — но у меня есть к нему письмо
от одной дамы.
Егор Егорыч вскоре
начал чувствовать легкий озноб
от наступивших сумерек. Он сказал о том Сусанне Николаевне, и они немедля же отправились в гостиницу свою, но на главной улице Гейдельберга их остановило шествие студентов с факелами в руках и с музыкой впереди. Извозчик их поспешно повернул экипаж несколько в сторону и не без гордости проговорил...
Ответ
от Сверстова он очень скоро получил, в коем тот писал ему: «Гряди, и я бы сам пошел за тобой, но
начинаю уж хворать и на прощанье хочу побранить тебя за то, что ты, по слухам, сильно сбрендил в деле Тулузова, который, говорят, теперь совершенно оправдан, и это останется грехом на твоей душе».
—
От нее ли или
от чего другого, только
начал пить да пить; а ведь этот хмельной богатырь хоть кого сломит.
По окончании службы, когда
начали выходить из церкви, то на паперти к Сусанне Николаевне подошел Аггей Никитич; она, уже слышавшая
от Лябьевых обо всем, что с ним произошло, приветливо поклонилась ему, и Аггей Никитич тихим, но вместе с тем умоляющим голосом проговорил...
Смерть и тление есть ключ, отверзающий свет, сокровенный во всех телах, кои суть его темницы; она есть та работная храмина, в коей отделяются чуждые смешения
от небесного и неизменного
начала и где разрушение одного служит основанием к рождению другого.
В каждом из нас должен совершаться процесс духовного и телесного тления и в нас должны отделяться чуждые смешения
от небесного
начала.
Доктор сделал сначала довольно тихие магнетизерские движения, потом их все усиливал и учащал, стараясь смотреть на Егора Егорыча упорным взглядом; но в ответ на это тот смотрел на него тоже упорно и лихорадочно-блестящими глазами. У доктора, наконец,
начал выступать пот на лбу
от делаемых им магнетизерских движений, но Егор Егорыч не засыпал.
Однажды, это уж было в
начале лета, Муза Николаевна получила весьма странное письмо
от Сусанны Николаевны.
— Но зачем мне с ним видеться? —
начала она с вопроса. — Подать ему какую-нибудь надежду
от себя — это опасно; может быть, ты и я в этом ошибаемся, и это совсем не то…
Отрезвившись таким образом
от всякого увлечения сим невзрачным господином, который ей не нравился никогда, она, наконец, пришла к нему в номер и
начала разговор кротким и почти нежным тоном...