Неточные совпадения
— Очень
может быть, по французской поговорке:
будь жаден, как кошка, и ты в жизни получишь вдвое больше против того, чего стоишь! — произнес он
не без грусти.
— Мне говорил один очень хорошо знающий его человек, — начал барон, потупляясь и слегка дотрогиваясь своими красивыми, длинными руками до серебряных черенков вилки и ножа (голос барона
был при этом как бы несколько нерешителен,
может быть, потому, что высокопоставленные лица иногда
не любят, чтобы низшие лица резко выражались о других высокопоставленных лицах), — что он вовсе
не так умен, как об нем обыкновенно говорят.
В университетах наших очень плохо учат, но там
есть какой-то научный запах; там человек, по крайней мере,
может усвоить некоторые приемы, как потом образовать самого себя; но у нас и того
не было.
Во-первых, в Петербурге действительно меха лучше и дешевле; во-вторых, мне кажется, мы настолько добрые и хорошие знакомые, что церемониться нам в подобных вещах
не следует, и смею вас заверить, что даже самые огромные денежные одолжения, по существу своему,
есть в то же время самые дешевые и ничтожные и, конечно, никогда
не могут окупить тех высоконравственных наслаждений, которые иногда люди дают друг другу и которые я в такой полноте встретил для себя в вашем семействе.
Еще
бывши юным, нескладным, застенчивым школьником, он, в нескладном казенном мундире и в безобразных белых перчатках, которых никогда
не мог прибрать по руке, ездил на Васильевский остров к некоему из немцев горному генералу, у которого
была жена и с полдюжины прехорошеньких собой дочерей.
Госпожа Жиглинская долго после этого ни о чем подобном
не говорила с дочерью и допекала ее только тем, что дня по два у них
не было ни обеда, ни чаю; хотя госпожа Жиглинская и
могла бы все это иметь, если бы продала какие-нибудь свои брошки и сережки, но она их
не продавала.
— Ты мерзкая и негодная девчонка! — воскликнула она (в выражениях своих с дочерью госпожа Жиглинская обыкновенно
не стеснялась и называла ее иногда еще худшими именами). — У тебя на глазах мать
может умирать с голоду, с холоду, а ты в это время
будешь преспокойно философствовать.
— Очень
может быть, — отвечала Елена, — но только
не в доме у ней, а в передней: я приходила к ней просить место учительницы.
— Вы
не попробовали этого, уверяю вас, а испытайте,
может быть, и понравится, тем более, что княгине давно хочется переехать в Петербург: она там родилась, там все ее родные: Москву она почти ненавидит.
Во-вторых, она ужасно боялась встретить в князе какие-нибудь аристократические тенденции и замашки, которых, конечно, она нисколько
не замечала в нем до сих пор; но,
может быть, в этом случае он маскировался только или даже сам пока
не сознавал своих природных инстинктов.
Во всем этом объяснении князь показался ей таким честным, таким бравым и благородным, но вместе с тем несколько сдержанным и как бы
не договаривающимся до конца. Словом, она и понять хорошенько
не могла, что он за человек, и сознавала ясно только одно, что сама влюбилась в него без ума и готова
была исполнить самое капризнейшее его желание, хоть бы это стоило ей жизни.
Дело в том, что, как князь ни старался представить из себя материалиста, но, в сущности, он
был больше идеалист, и хоть по своим убеждениям твердо
был уверен, что одних только нравственных отношений между двумя любящимися полами
не может и
не должно существовать, и хоть вместе с тем знал даже, что и Елена точно так же это понимает, но сказать ей о том прямо у него никак
не хватало духу, и ему казалось, что он все-таки оскорбит и унизит ее этим.
—
Может быть, ей почему-нибудь
не нравятся наши отношения, — отвечала она.
— Это
не пустые слова, Елена, — возражал, в свою очередь, князь каким-то прерывистым голосом. — Я без тебя жить
не могу! Мне дышать
будет нечем без твоей любви! Для меня воздуху без этого
не будет существовать, — понимаешь ты?
Первые ее намерения
были самые добрые — дать совет князю, чтобы он как можно скорее послал этим беднякам денег; а то он, по своему ротозейству, очень
может быть, что и
не делает этого…
Покуда княгиня приводила себя в порядок, Анна Юрьевна ходила взад и вперед по комнате, и мысли ее приняли несколько иное течение: прежде видя князя вместе с княгиней и принимая в основание, что последняя
была tres apathique, Анна Юрьевна считала нужным и неизбежным, чтобы он имел какую-нибудь альянс на стороне; но теперь, узнав, что он уже имеет таковую, она стала желать, чтобы и княгиня полюбила кого-нибудь постороннего, потому что женщину, которая верна своему мужу, потому что он ей верен, Анна Юрьевна еще несколько понимала; но чтобы женщина оставалась безупречна, когда муж ей изменил, — этого даже она вообразить себе
не могла и такое явление считала почти унижением женского достоинства; потому, когда княгиня, наконец, вышла к ней, она очень дружественно встретила ее.
— О, ma chere, quelle folie!.. [моя дорогая, какое безумие! (франц.).] Как будто бы какая-нибудь женщина
может говорить так! Это все равно, что если бы кто сказал, qu'il ne sait pas manger!.. [что он
не умеет
есть! (франц.).]
Ей, по преимуществу, хотелось познакомить княгиню с Химским, который
был очень смелый и дерзкий человек с женщинами, и Анна Юрьевна без искреннего удовольствия вообразить себе
не могла, как бы это у них вдруг совершенно неожиданно произошло: Анна Юрьевна ужасно любила устраивать подобные неожиданности.
Елена все это время полулежала в гостиной на диване: у нее страшно болела голова и на душе
было очень скверно. Несмотря на гнев свой против князя, она начинала невыносимо желать увидеть его поскорей, но как это сделать: написать ему письмо и звать его, чтобы он пришел к ней, это прямо значило унизить свое самолюбие, и, кроме того, куда адресовать письмо? В дом к князю Елена
не решалась, так как письмо ее
могло попасться в руки княгини; надписать его в Роше-де-Канкаль, — но придет ли еще туда князь?
— Ну, когда
не может, так и сиди там себе! — сказал князь резко, и вместе с тем очень ясно
было видно, до какой степени он сам хорошо сознавал, что ему следовало съездить к старушке, и даже желал того, но все-таки
не мог этого сделать по известной уже нам причине.
— Доказательством тому
может служить, — отвечал барон совершенно уверенно, — то, что брак [Брак. — Вопрос об отношении к браку в шестидесятые годы
был одним из наиболее острых. Нигилисты (см. выше, прим. к стр. 29) подчас отрицали
не только брак, но и семью, что нашло наиболее яркое выражение в революционной прокламации «Молодая Россия», выпущенной в мае 1862 года кружком П.Г.Заичневского (1842—1896).]
есть лоно, гнездо, в котором вырастает и воспитывается будущее поколение.
Княгиня действительно послала за Елпидифором Мартынычем
не столько по болезни своей, сколько по другой причине: в начале нашего рассказа она думала, что князь идеально
был влюблен в Елену, и совершенно
была уверена, что со временем ему наскучит подобное ухаживание; постоянные же отлучки мужа из дому княгиня объясняла тем, что он в самом деле,
может быть, участвует в какой-нибудь компании и, пожалуй, даже часто бывает у Жиглинских, где они, вероятно, читают вместе с Еленой книги, философствуют о разных возвышенных предметах, но никак
не больше того.
Она все обдумывала, как бы ей поскорее начать с Елпидифором Мартынычем тот разговор, который ей хотелось, и никак
не могла придумать; но Елпидифор Мартыныч сам помог ей в этом случае: он, как врач,
может быть, и непрозорлив
был, но как человек — далеко видел!
Будь князь понастойчивей, он,
может быть, успел бы втолковать ей и привить свои убеждения, или, по крайней мере, она стала бы притворяться, что разделяет их; но князь, как и с большей частью молодых людей это бывает, сразу же разочаровался в своей супруге, отвернулся от нее умственно и
не стал ни слова с ней говорить о том, что составляло его
суть, так что с этой стороны княгиня почти
не знала его и видела только, что он знакомится с какими-то странными людьми и бог знает какие иногда странные вещи говорит.
— Восемь штук таких бриллиантов!.. Восемь штук! — восклицал барон. — Какая грань, какая вода отличная! — продолжал он с каким-то даже умилением, и в этом случае в нем,
может быть, даже кровь сказывалась, так как предание говорило, что
не дальше как дед родной барона
был ювелир и торговал на Гороховой, в небольшой лавочке, золотыми вещами.
В Троицком трактире барон
был поставлен другом своим почти в опасное для жизни положение: прежде всего
была спрошена ботвинья со льдом; барон страшно жаждал этого блюда и боялся; однако, начал его
есть и с каждым куском ощущал блаженство и страх; потом князь хотел закатить ему двухдневалых щей, но те барон попробовал и решительно
не мог есть.
Между тем княгиня велела ему сказать, что она никак
не может выйти из своей комнаты занимать гостью, а поэтому князю самому надобно
было оставаться дома; но он дня два уже
не видал Елены: перспектива провести целый вечер без нее приводила его просто в ужас.
— Но меня жена ваша,
может быть,
не велит принять, или, еще хуже того, приняв, попросит уйти назад! — возразила ему Елена.
—
Не следует-с, — повторила та решительно. — Скажите вы мне, — обратилась она к барону, — один человек
может быть безнравствен?
— Нет, у целого общества никак
не может быть этого, — возразила ему, в свою очередь, Елена, — всегда найдется на девять человек десятый, у которого
будет этот рефлекс.
— Мне,
может быть, ничего бы этого перед вами, как перед начальницей моей,
не следовало говорить! — произнесла Елена, с веселою покорностью склоняя перед Анной Юрьевной голову.
— Как
не больна? — воскликнула княгиня с удивлением, — ты после этого какой-то уж жестокий человек!.. Вспомни твои поступки и пойми, что
не могу же я
быть здорова и покойна! Наконец, я требую, чтобы ты прямо мне сказал, что ты намерен делать со мной.
— Именно вытурят из Москвы!.. — согласилась с удовольствием княгиня. — И потом объясните вы этой девчонке, — продолжала она, — что это верх наглости с ее стороны — посещать мой дом; пусть бы она видалась с князем, где ей угодно, но
не при моих, по крайней мере, глазах!.. Она должна же хоть сколько-нибудь понять, что приятно ли и легко ли это мне, и, наконец, я
не ручаюсь за себя: я,
может быть, скажу ей когда-нибудь такую дерзость, после которой ей совестно
будет на свет божий смотреть.
— Но женщина
может отдать себя вполне мужчине и
не в браке, и тогда
будет то же самое; брак, значит, тут ни при чем.
— Я всегда такой!.. — отвечал князь: его, по преимуществу, бесило то, что он
не мог чувствовать так, как бы он желал и как бы должен
был чувствовать!
Вследствие таковых качеств, успех его в литературе
был несомненный: публика начала его знать и любить; но зато журналисты скоро его разлюбили: дело в том, что, вступая почти в каждую редакцию, Миклаков, из довольно справедливого,
может быть, сознания собственного достоинства и для пользы самого же дела, думал там овладеть сейчас же умами и господствовать, но это ему
не совсем удавалось; и он, обозлившись, обыкновенно начинал довольно колко отзываться и об редакторах и об их сотрудниках.
Прочитывая все это, Миклаков только поеживался и посмеивался, и говорил, что ему все это как с гуся вода, и при этом обыкновенно почти всем спешил пояснить, что он спокойнейший и счастливейший человек в мире, так как с голоду умереть
не может, ибо выслужил уже пенсию, женской измены
не боится, потому что никогда и
не верил женской верности [Вместо слов «женской измены
не боится, потому что никогда и
не верил женской верности»
было: «женской измены
не боится, потому что сам всегда первый изменяет».], и, наконец, крайне доволен своим служебным занятием, в силу того, что оно все состоит из цифр, а цифры, по его словам,
суть самые честные вещи в мире и никогда
не лгут!
Г-жа Петицкая понять
не могла, что такое значили подобные ответы. По слухам останкинским, она твердо
была уверена, что говорит княгине самые приятные вещи, а тут вдруг встречает такое равнодушие в ней; а потому спустя некоторое время она решилась попробовать княгиню с другой стороны, хоть более,
может быть, неприятной для нее, но все-таки, конечно, интересующей ее.
Княгиня на это молчала. Она отовсюду, наконец, слышала, что Жиглинские
были ужасно дрянные люди, и она понять одного только
не могла, каким образом князь
мог сблизиться с ними?
Барон, Петицкая и княгиня, хоть
не говеем,
может быть, искренне, но старались между собой разговаривать весело; князь же ни слова почти
не произнес, и после обеда, когда барон принялся шаловливо развешивать по деревьям цветные фонари, чтобы осветить ими ночью сад, а княгиня вместе с г-жой Петицкой принялась тоже шаловливо помогать ему, он ушел в свой флигель, сел там в кресло и в глубокой задумчивости просидел на нем до тех пор, пока
не вошел к нему прибывший на вечер Миклаков.
Наконец, явилась и Елена, по обыкновению, с шиком одетая, но — увы! — полнота ее талии
была явно заметна, и это, как кажется, очень сильно поразило княгиню, так что она при виде Елены совладеть с собой
не могла и вся вспыхнула, а потом торопливо начала хлопотать, чтобы устроить поскорее танцы, в которых и разделились таким образом: княгиня стала в паре с бароном, князь с Еленой, г-жа Петицкая с своим Архангеловым, а Анна Юрьевна с Миклаковым.
На это молодой человек ничего
не сказал, боясь,
может быть, опять как-нибудь провраться.
— Для вашего-то —
может быть, что так, но никак уже
не для спокойствия княгини! — возразил Миклаков. — У нас до сих пор еще черт знает как смотрят на разводок,
будь она там права или нет; и потом, сколько мне кажется, княгиня вас любит до сих пор!
Какого рода это чувство — я
не знаю;
может быть, это ревность, и согласен, что ревность — чувство весьма грубое, азиатское, средневековое, но, как бы то ни
было, оно охватывает иногда все существо мое.
— Как что!.. Очень
может сделаться! — возразила Анна Юрьевна и лошадь свою
не погнала, по обыкновению, а поехала, явно желая поберечь Елену, самой легкой рысцой: Анна Юрьевна в душе
была очень добрая женщина.
— Нисколько!.. Нисколько!.. Вы должны извиняться передо мною совершенно в другом!.. — воскликнула княгиня, и голос ее в этом случае до того
был искренен и правдив, что князь невольно подумал: «Неужели же она невинна?» — и вместе с тем он представить себе без ужаса
не мог, что теперь делается с Еленой.
Елизавета Петровна, усевшаяся невдалеке от Елены, употребляла
было все усилия, чтобы прочесть то, что пишет Елена, но, по малограмотству своему, никак
не могла этого сделать.
— Но где же
может быть князь? — спросила Елизавета Петровна, все более и более приходя в досаду на то, что Марфуша
не застала князя дома: теперь он письмо получит, а приглашение, которое поручила ему Елизавета Петровна передать от себя,
не услышит и потому бог знает чем все
может кончиться.
После того он встал, пришел к Яру, спросил себе
есть, но
есть, однако, ничего
не мог; зато много
выпил и вслед за тем, как бы под влиянием величайшего нетерпения, нанял извозчика и велел ему себя проворнее везти обратно в Останкино, где подали ему письмо от Елены.
— Наконец, князь объясняет, что он органически, составом всех своих нервов,
не может спокойно переносить положение рогатого мужа! Вот вам весь сей человек! — заключил Миклаков, показывая Елене на князя. — Худ ли, хорош ли он, но принимайте его таким, как он
есть, а вы, ваше сиятельство, — присовокупил он князю, — извините, что посплетничал на вас;
не из злобы это делал, а ради пользы вашей.