План его был таков: сблизившись и подружившись с молодой девушкой, он покажет ей, насколько он выше ее подруги, и вместе с тем даст ей понять, что, при его нравственном развитии, он не может истинно любить такую девушку, какова
была Вера, а потом… потом признаться ей самой в любви, но — увы! — расчет его оказался слишком неверен.
Неточные совпадения
Эльчанинов
был в восторге: он целовал, обнимал тысячу раз свою Лауру [Лаура — имя возлюбленной знаменитого итальянского поэта Франческо Петрарки (1304—1374), воспетой им в сонетах.] (так называл он
Веру), а потом, почти не помня себя, убежал домой.
Эта минута
была пафосом любви его к
Вере.
— Валерьян! — сказала она, взявши его за руки, — поздравь меня, Анета приехала. Ах, как нам троим
будет весело. — С последними словами
Вера потащила студента в гостиную.
Анна Павловна, как дочь одного из значительных людей, стала принадлежать совершенно иному миру, нежели бедная
Вера, которая,
бывши не более как дочерью полкового лекаря, поселилась у своей бабушки, с тем, чтобы, проскучав лет пять, тоже выйти за какого-нибудь лекаря.
—
Вера Александровна, — начал он, обращаясь к Анне Павловне, — могла
быть с вами откровенна; но я не имею на это никакого права.
Он много рассчитывал на этом дружеском сближении и все остальное время
был очень занимателен: он говорил, как говорят обыкновенно студенты, о любви, о дружбе, стараясь всюду выказать благородство чувств и мыслей, и в то же время весьма мало упоминал, по известной ему цели, о своей любви к
Вере.
Он увидел, напротив, что чем более
будет обнаруживать любви к
Вере, тем выше
будет становиться в глазах Анны Павловны, и он принялся за последнее.
Благодаря усердному чтению романов, а частью и собственным опытам, Эльчанинов успел утончить свои чувства, знал любовь в малейших ее подробностях и все это высказывал перед молодыми девушками, из которых
Вера часто дремала при этом, но совершенно другое
было с Анной Павловной: она заслушивалась Эльчанинова до опьянения.
Эльчанинов
был, конечно, тут же, в оба раза молодая девушка показалась ему несколько странной: она как будто бы остерегалась его, боялась за самое себя и беспрестанно говорила о
Вере.
Нет, это выше ее сил. «Я пойду, я
буду говорить с ним только о
Вере… он, верно, любит еще
Веру; ему приятно
будет говорить со мною об ней, он помнит еще и меня…
Герой мой придумывал, как начать ему объяснение в любви: сказать ли, что прежде любил ее, признаться ли ей, что
Вера была одним предлогом для того только, чтобы сблизиться с нею?..
— Сядемте, — проговорила Анна Павловна, указывая на сухое дерево. Голос ее дрожал. Видно
было, что она делала над собой усилие. — Я хочу с вами поговорить, — продолжала она, — опросить вас, не изменились ли вы? Любите ли вы еще бедную
Веру?
— Нельзя, наблюдаю, Михаил Иваныч; такая уж обязанность матери, чтобы дочь в чистоте сохранить, и могу вам поручиться насчет Верочки. Только вот что я думаю, Михаил Иваныч: король-то французский какой
был веры?
Делали шалости и мы, пировали и мы, но основной тон был не тот, диапазон был слишком поднят. Шалость, разгул не становились целью. Цель
была вера в призвание; положимте, что мы ошибались, но, фактически веруя, мы уважали в себе и друг в друге орудия общего дела.
Неточные совпадения
Стародум. И не дивлюся: он должен привести в трепет добродетельную душу. Я еще той
веры, что человек не может
быть и развращен столько, чтоб мог спокойно смотреть на то, что видим.
В речи, сказанной по этому поводу, он довольно подробно развил перед обывателями вопрос о подспорьях вообще и о горчице, как о подспорье, в особенности; но оттого ли, что в словах его
было более личной
веры в правоту защищаемого дела, нежели действительной убедительности, или оттого, что он, по обычаю своему, не говорил, а кричал, — как бы то ни
было, результат его убеждений
был таков, что глуповцы испугались и опять всем обществом пали на колени.
Левин знал брата и ход его мыслей; он знал, что неверие его произошло не потому, что ему легче
было жить без
веры, но потому, что шаг за шагом современно-научные объяснения явлений мира вытеснили верования, и потому он знал, что теперешнее возвращение его не
было законное, совершившееся путем той же мысли, но
было только временное, корыстное, с безумною надеждой исцеления.
Организм, разрушение его, неистребимость материи, закон сохранения силы, развитие —
были те слова, которые заменили ему прежнюю
веру.
«Неужели это
вера? — подумал он, боясь верить своему счастью. — Боже мой, благодарю Тебя»! — проговорил он, проглатывая поднимавшиеся рыданья и вытирая обеими руками слезы, которыми полны
были его глаза.