Неточные совпадения
По лицу
Веры Павловны пробежало недоумение, когда она стала распечатывать письмо: на конверте
был штемпель городской почты.
Он долго не мог отыскать свою шляпу; хоть раз пять брал ее в руки, но не видел, что берет ее. Он
был как пьяный; наконец понял, что это под рукою у него именно шляпа, которую он ищет, вышел в переднюю, надел пальто; вот он уже подходит к воротам: «кто это бежит за мною? верно, Маша… верно с нею дурно!» Он обернулся —
Вера Павловна бросилась ему на шею, обняла, крепко поцеловала.
Воспитание
Веры Павловны
было очень обыкновенное. Жизнь ее до знакомства с медицинским студентом Лопуховым представляла кое-что замечательное, но не особенное. А в поступках ее уже и тогда
было кое-что особенное.
Однажды, —
Вера Павловна
была еще тогда маленькая; при взрослой дочери Марья Алексевна не стала бы делать этого, а тогда почему
было не сделать? ребенок ведь не понимает! и точно, сама Верочка не поняла бы, да, спасибо, кухарка растолковала очень вразумительно; да и кухарка не стала бы толковать, потому что дитяти этого знать не следует, но так уже случилось, что душа не стерпела после одной из сильных потасовок от Марьи Алексевны за гульбу с любовником (впрочем, глаз у Матрены
был всегда подбитый, не от Марьи Алексевны, а от любовника, — а это и хорошо, потому что кухарка с подбитым глазом дешевле!).
— Ну,
Вера, хорошо. Глаза не заплаканы. Видно, поняла, что мать говорит правду, а то все на дыбы подымалась, — Верочка сделала нетерпеливое движение, — ну, хорошо, не стану говорить, не расстраивайся. А я вчера так и заснула у тебя в комнате, может, наговорила чего лишнего. Я вчера не в своем виде
была. Ты не верь тому, что я с пьяных-то глаз наговорила, — слышишь? не верь.
Он справился о здоровье
Веры Павловны — «я здорова»; он сказал, что очень рад, и навел речь на то, что здоровьем надобно пользоваться, — «конечно, надобно», а по мнению Марьи Алексевны, «и молодостью также»; он совершенно с этим согласен, и думает, что хорошо
было бы воспользоваться нынешним вечером для поездки за город: день морозный, дорога чудесная.
Марья Алексевна так и велела: немножко пропой, а потом заговори. — Вот, Верочка и говорит, только, к досаде Марьи Алексевны, по — французски, — «экая дура я какая, забыла сказать, чтобы по — русски»; — но
Вера говорит тихо… улыбнулась, — ну, значит, ничего, хорошо. Только что ж он-то выпучил глаза? впрочем, дурак, так дурак и
есть, он только и умеет хлопать глазами. А нам таких-то и надо. Вот, подала ему руку — умна стала Верка, хвалю.
— Ну, молодец девка моя
Вера, — говорила мужу Марья Алексевна, удивленная таким быстрым оборотом дела: — гляди — ко, как она забрала молодца-то в руки! А я думала, думала, не знала, как и ум приложить! думала, много хлопот мне
будет опять его заманить, думала, испорчено все дело, а она, моя голубушка, не портила, а к доброму концу вела, — знала, как надо поступать. Ну, хитра, нечего сказать.
—
Вера, — начал Павел Константиныч, — Михаил Иваныч делает нам честь, просит твоей руки. Мы отвечали, как любящие тебя родители, что принуждать тебя не
будем, но что с одной стороны рады. Ты как добрая послушная дочь, какою мы тебя всегда видели, положишься на нашу опытность, что мы не смели от бога молить такого жениха. Согласна,
Вера?
— Что ты говоришь,
Вера? — закричал Павел Константиныч; дело
было так ясно, что и он мог кричать, не осведомившись у жены, как ему поступать.
Марья Алексевна вошла в комнату и в порыве чувства хотела благословить милых детей без формальности, то
есть без Павла Константиныча, потом позвать его и благословить парадно. Сторешников разбил половину ее радости, объяснив ей с поцелуями, что
Вера Павловна, хотя и не согласилась, но и не отказала, а отложила ответ. Плохо, но все-таки хорошо сравнительно с тем, что
было.
— И если бы вы
спели что-нибудь,
Вера Павловна, — прибавляет заискивающим тоном Михаил Иваныч.
— Но вы обещались
спеть,
Вера Павловна: если бы я смел, я попросил бы вас пропеть из Риголетто (в ту зиму «La donna e mobile»
была модною ариею).
— Мы все говорили обо мне, — начал Лопухов: — а ведь это очень нелюбезно с моей стороны, что я все говорил о себе. Теперь я хочу
быть любезным, — говорить о вас!
Вера Павловна. Знаете, я
был о вас еще гораздо худшего мнения, чем вы обо мне. А теперь… ну, да это после. Но все-таки, я не умею отвечать себе на одно. Отвечайте вы мне. Скоро
будет ваша свадьба?
— Не думаю, Марья Алексевна. Если бы католический архиерей писал, он, точно, стал бы обращать в папскую
веру. А король не станет этим заниматься: он как мудрый правитель и политик, и просто
будет внушать благочестие.
Мое намерение выставлять дело, как оно
было, а не так, как мне удобнее
было бы рассказывать его, делает мне и другую неприятность: я очень недоволен тем, что Марья Алексевна представляется в смешном виде с размышлениями своими о невесте, которую сочинила Лопухову, с такими же фантастическими отгадываниями содержания книг, которые давал Лопухов Верочке, с рассуждениями о том, не обращал ли людей в папскую
веру Филипп Эгалите и какие сочинения писал Людовик XIV.
Но он действительно держал себя так, как, по мнению Марьи Алексевны, мог держать себя только человек в ее собственном роде; ведь он молодой, бойкий человек, не запускал глаз за корсет очень хорошенькой девушки, не таскался за нею по следам, играл с Марьею Алексевною в карты без отговорок, не отзывался, что «лучше я посижу с
Верою Павловною», рассуждал о вещах в духе, который казался Марье Алексевне ее собственным духом; подобно ей, он говорил, что все на свете делается для выгоды, что, когда плут плутует, нечего тут приходить в азарт и вопиять о принципах чести, которые следовало бы соблюдать этому плуту, что и сам плут вовсе не напрасно плут, а таким ему и надобно
быть по его обстоятельствам, что не
быть ему плутом, — не говоря уж о том, что это невозможно, —
было бы нелепо, просто сказать глупо с его стороны.
— Очень дурно. — Лопухов стал рассказывать то, что нужно
было знать г-же Б., чтобы в разговорах с
Верою избегать предметов, которые напоминали бы девушке ее прошлые неприятности. Г-жа Б. слушала с участием, наконец, пожала руку Лопухову...
— Конечно; но, по его замечанию,
Вера Павловна скоро решится на замужество; она ему ничего не говорила, только ведь у него глаза-то
есть.
—
Вера Павловна, вы не
пили, и я не
пил. Теперь
выпьем и мы. Здоровье моей невесты и вашего жениха!
— Так,
Вера Павловна, что понапрасну маменьку вводить в сомнение. «Да», и только. Так теперь надобно второй тост. За скорую свадьбу
Веры Павловны!
Пейте,
Вера Павловна! ничего, хорошо
будет. Чокнемтесь. За вашу скорую свадьбу!
— Простите меня,
Вера Павловна, — сказал Лопухов, входя в ее комнату, — как тихо он говорит, и голос дрожит, а за обедом кричал, — и не «друг мой», а «
Вера Павловна»: — простите меня, что я
был дерзок. Вы знаете, что я говорил: да, жену и мужа не могут разлучить. Тогда вы свободны.
—
Вера Павловна, я вам предложил свои мысли об одной стороне нашей жизни, — вы изволили совершенно ниспровергнуть их вашим планом, назвали меня тираном, поработителем, — извольте же придумывать сами, как
будут устроены другие стороны наших отношений! Я считаю напрасным предлагать свои соображения, чтоб они
были точно так же изломаны вами. Друг мой, Верочка, да ты сама скажи, как ты думаешь жить; наверное мне останется только сказать: моя милая! как она умно думает обо всем!
Я обо всем предупреждаю читателя, потому скажу ему, чтоб он не предполагал этот монолог Лопухова заключающим в себе таинственный намек автора на какой-нибудь важный мотив дальнейшего хода отношений между Лопуховым и
Верою Павловною; жизнь
Веры Павловны не
будет подтачиваться недостатком возможности блистать в обществе и богато наряжаться, и ее отношения к Лопухову не
будут портиться «вредным чувством» признательности.
— Данилыч, а ведь я ее спросила про ихнее заведенье. Вы, говорю, не рассердитесь, что я вас спрошу: вы какой
веры будете? — Обыкновенно какой, русской, говорит. — А супружник ваш? — Тоже, говорит, русской. — А секты никакой не изволите содержать? — Никакой, говорит: а вам почему так вздумалось? — Да вот почему, сударыня, барыней ли, барышней ли, не знаю, как вас назвать: вы с муженьком-то живете ли? — засмеялась; живем, говорит.
Хорошо шла жизнь Лопуховых.
Вера Павловна
была всегда весела. Но однажды, — это
было месяцев через пять после свадьбы, — Дмитрий Сергеич, возвратившись с урока, нашел жену в каком-то особенном настроении духа: в ее глазах сияла и гордость, и радость. Тут Дмитрий Сергеич припомнил, что уже несколько дней можно
было замечать в ней признаки приятной тревоги, улыбающегося раздумья, нежной гордости.
— Ну, мой друг, у нас
был уговор, чтоб я не целовал твоих рук, да ведь то говорилось вообще, а на такой случай уговора не
было. Давайте руку,
Вера Павловна.
Начались расспросы о том, как она вышла замуж. Жюли
была в восторге, обнимала ее, целовала, плакала. Когда пароксизм прошел,
Вера Павловна стала говорить о цели своего визита.
Одной из мелких ее кумушек, жившей на Васильевском,
было поручено справляться о
Вере Павловне, когда случится идти мимо, и кумушка доставляла ей сведения, иногда раз в месяц, иногда и чаще, как случится.
Он ходил в гимназию; уговорили Марью Алексевну отдать его в пансион гимназии, — Дмитрий Сергеич
будет там навещать его, а по праздникам
Вера Павловна
будет брать его к себе. кое-как дотянули время до чаю, потом спешили расстаться: Лопуховы сказали, что у них нынче
будут гости.
— Давайте играть, — говорит Алексей Петрович, — давайте исповедываться. — Давайте, давайте, это
будет очень весело, — говорит
Вера Павловна: — но вы подали мысль, вы покажите и пример исполнения.
Вам угодно,
Вера Павловна, чтоб я
была доброю и честною женщиною?
Вера Павловна не сказала своим трем первым швеям ровно ничего, кроме того, что даст им плату несколько, немного побольше той, какую швеи получают в магазинах; дело не представляло ничего особенного; швеи видели, что
Вера Павловна женщина не пустая, не легкомысленная, потому без всяких недоумений приняли ее предложение работать у ней: не над чем
было недоумевать, что небогатая дама хочет завести швейную.
Эти три девушки нашли еще трех или четырех, выбрали их с тою осмотрительностью, о которой просила
Вера Павловна; в этих условиях выбора тоже не
было ничего возбуждающего подозрение, то
есть ничего особенного: молодая и скромная женщина желает, чтобы работницы в мастерской
были девушки прямодушного, доброго характера, рассудительные, уживчивые, что же тут особенного?
Таким образом, проработали месяц, получая в свое время условленную плату,
Вера Павловна постоянно
была в мастерской, и уже они успели узнать ее очень близко как женщину расчетливую, осмотрительную, рассудительную, при всей ее доброте, так что она заслужила полное доверие. Особенного тут ничего не
было и не предвиделось, а только то, что хозяйка — хорошая хозяйка, у которой дело пойдет: умеет вести.
Но когда кончился месяц,
Вера Павловна пришла в мастерскую с какою-то счетною книгою, попросила своих швей прекратить работу и послушать, что она
будет говорить.
В расход
были поставлены, кроме выданной платы, все другие издержки: на наем комнаты, на освещение, даже издержки
Веры Павловны на извозчика по делам мастерской, около рубля.
Долгие разговоры
были возбуждены этими необыкновенными словами. Но доверие
было уже приобретено
Верою Павловною; да и говорила она просто, не заходя далеко вперед, не рисуя никаких особенно заманчивых перспектив, которые после минутного восторга рождают недоверие. Потому девушки не сочли ее помешанною, а только и
было нужно, чтобы не сочли помешанною. Дело пошло понемногу.
Одно из первых последствий того, что окончательный голос по всему управлению дан
был самим швеям, состояло в решении, которого и следовало ожидать: в первый же месяц управления девушки определили, что не годится самой
Вере Павловне работать без вознаграждения.
К этому времени мастерская приняла уже такой размер, что
Вера Павловна не успевала одна
быть закройщицею, надобно
было иметь еще другую;
Вере Павловне положили такое жалованье, как другой закройщице.
Я пропускаю множество подробностей, потому что не описываю мастерскую, а только говорю о ней лишь в той степени, в какой это нужно для обрисовки деятельности
Веры Павловны. Если я упоминаю о некоторых частностях, то единственно затем, чтобы видно
было, как поступала
Вера Павловна, как она вела дело шаг за шагом, и терпеливо, и неутомимо, и как твердо выдерживала свое правило: не распоряжаться ничем, а только советовать, объяснять, предлагать свое содействие, помогать исполнению решенного ее компаниею.
Через три — четыре месяца явилось несколько мастериц читать вслух;
было положено, что они
будут сменять
Веру Павловну, читать по получасу, и что этот получас зачитывается им за работу.
Когда с
Веры Павловны
была снята обязанность читать вслух,
Вера Павловна, уже и прежде заменявшая иногда чтение рассказами, стала рассказывать чаще и больше; потом рассказы обратились во что-то похожее на легкие курсы разных знаний.
Потом, — это
было очень большим шагом, —
Вера Павловна увидела возможность завесть и правильное преподавание: девушки стали так любознательны, а работа их шла так успешно, что они решили делать среди рабочего дня, перед обедом, большой перерыв для слушания уроков.
— Алексей Петрович, — сказала
Вера Павловна,
бывши однажды у Мерцаловых, — у меня
есть к вам просьба. Наташа уж на моей стороне. Моя мастерская становится лицеем всевозможных знаний.
Будьте одним из профессоров.
— Превосходно. Но это я
буду читать, а
будет предполагаться, что я специалист. Отлично. Две должности: профессор и щит. Наталья Андреевна, Лопухов, два — три студента, сама
Вера Павловна
были другими профессорами, как они в шутку называли себя.
Сколько
было радости, сколько счастья
Вере Павловне; очень много трудов и хлопот,
были и огорчения.
Сашенька Прибыткова, одна из тех трех швей, которых нашла сама
Вера Павловна,
была очень недурна,
была очень деликатна.
Знала
Вера Павловна, что это гадкое поветрие еще неотвратимо носится по городам и селам и хватает жертвы даже из самых заботливых рук; — но ведь это еще плохое утешение, когда знаешь только, что «я в твоей беде не виновата, и ты, мой друг, в ней не виновата»; все-таки каждая из этих обыкновенных историй приносила
Вере Павловне много огорчения, а еще гораздо больше дела: иногда нужно бывало искать, чтобы помочь; чаще искать не
было нужды, надобно
было только помогать: успокоить, восстановлять бодрость, восстановлять гордость, вразумлять, что «перестань плакать, — как перестанешь, так и не о чем
будет плакать».
Светел и весел
был весь обыденный ход дела, постоянно радовал
Веру Павловну.