Неточные совпадения
Бальзаминова.
Говорят: за чем пойдешь, то и найдешь! Видно, не всегда так бывает. Вот Миша ходит-ходит, а все не находит ничего. Другой бы бросил давно, а мой все не унимается. Да коли правду сказать, так Миша очень справедливо рассуждает: «Ведь
мне,
говорит, убытку нет, что
я хожу, а прибыль может быть большая; следовательно,
я должен ходить. Ходить понапрасну,
говорит, скучно, а бедность-то еще скучней». Что правда то правда. Нечего с ним и спорить.
Бальзаминов. Да помилуйте! на самом интересном месте! Вдруг вижу
я, маменька, будто иду
я по саду; навстречу
мне идет дама красоты необыкновенной и
говорит: «Господин Бальзаминов,
я вас люблю и обожаю!» Тут, как на смех, Матрена
меня и разбудила. Как обидно! Что бы ей хоть немного погодить? Уж очень
мне интересно, что бы у нас дальше-то было. Вы не поверите, маменька, как
мне хочется доглядеть этот сон. Разве уснуть опять? Пойду усну. Да ведь, пожалуй, не приснится.
Бальзаминов. Как к чему? Что вы
говорите! Вы знаете, маменька, какая у нас сторона!
Я уж теперь далеко не хожу, а хожу тут поблизости.
Бальзаминов. Ах, боже мой!
Я и забыл про это, совсем из головы вон! Вот видите, маменька, какой
я несчастный человек! Уж от военной службы для
меня видимая польза, а поступить нельзя. Другому можно, а
мне нельзя.
Я вам, маменька,
говорил, что
я самый несчастный человек в мире: вот так оно и есть. В каком
я месяце, маменька, родился?
Бальзаминов. Ну вот всю жизнь и маяться. Потому, маменька, вы рассудите сами, в нашем деле без счастья ничего не сделаешь. Ничего не нужно, только будь счастье. Вот уж правду-то русская пословица
говорит: «Не родись умен, не родись пригож, а родись счастлив». А все-таки
я, маменька, не унываю. Этот сон… хоть
я его и не весь видел, — черт возьми эту Матрену! — а все-таки
я от него могу ожидать много пользы для себя. Этот сон, если рассудить, маменька, много значит, ох как много!
Бальзаминова. Ты лучше, Гавриловна, и не
говори!
я тебе в этом верить не могу. Мы люди бедные, какой тебе интерес?
Красавина. Ленива. Уж сколько раз
я ей
говорила: «Что, мол, ты никуда не съездишь али к себе гостей не позовешь?» В гости ехать,
говорит, одеваться надобно; а приедешь — разговаривать нужно.
Красавина. Как не любить! Только чтобы не торопясь, с прохладой. Ну, таким-то родом, сударыня ты моя, от этакой-то жизни стала она толстеть и тоску чувствовать. И даже так,
я тебе скажу, тяжесть такая на нее напала, вроде как болезнь. Ну сейчас с докторами советоваться.
Я была при одном докторе. Вот доктор ей и
говорит: «Вам,
говорит, лекарства никакого не нужно; только чтоб,
говорит, развлечение и беспременно чтоб замуж шли».
Красавина. «
Я,
говорит, замуж не прочь; только где его найдешь, дома-то сидя?» — «А я-то,
говорю, на что?» — «Ну,
говорит, хлопочи!» Так вот какие дела и какие оказии бывают.
Бальзаминов.
Я еще и говорить-то с тобой не хочу. Вот что!
Бальзаминова. Нет, ты этого, Гавриловна, не делай. Это тебе грех будет! Ты, Миша, еще не знаешь, какие она нам благодеяния оказывает. Вот ты
поговори с ней, а
я пойду: признаться сказать, после бани-то отдохнуть хочется.
Я полчасика, не больше.
Красавина. Что же станешь на суде
говорить? Какие во
мне пороки станешь доказывать? Ты и слов-то не найдешь; а и найдешь, так складу не подберешь! А
я и то скажу, и другое скажу; да слова-то наперед подберу одно к другому. Вот нас с тобой сейчас и решат:
мне превелегию на листе напишут…
Бальзаминов. Что же это, Лукьян Лукьяныч!
Я не пойду-с! Как же вы сами посылаете, а потом
говорите, что высекут? На что же это похоже-с.
Красавина. Кто ж этого не знает! Весь свет знает. А это
я к тому
говорю, красавица ты моя писаная, что от кого же нам и жить-то, бедным сиротам, как не от вас, богатых людей? Вам жить да нежиться, а нам для вас служить. Ты сиди только да придумывай, а
я уж для тебя все, окромя разве птичьего молока.
Белотелова.
Я уж не знаю, об чем
говорить. Нет ли по Москве разговору какого?
Анфиса. Знаешь, Раиса, что
я тебе говорила-то, что бежать-то с Лукьян Лукьянычем? Ведь это, может быть, очень скоро будет.
Я уж, что нужно на первый раз, приготовила; хоть сейчас собраться, да и была такова.
Анфиса. А это Люди, Червь, значит: Лукьян Чебаков. Ну, Раиса,
я пойду напишу ему ответ, а ты тут посиди с Бальзаминовым. Ты
мне после скажи, что он тебе будет
говорить.
Сваха-то давеча правду
говорила, что
я дурак.
Красавина. Уж это не твое дело. Будут. Только уж ты из-под моей власти ни на шаг. Что прикажу, то и делай! Как только хозяйка выдет,
говори, что влюблен. (Показывая на забор.) Там тебе нечего взять,
я ведь знаю; а здесь дело-то скорей выгорит, да и денег-то впятеро против тех.
Красавина. Ну да, влюблен. Так точно. Это он верно
говорит. Вот и потолкуйте, а
я по саду погуляю. (Уходит за кусты.)
Только из этого Китая выходят не китайцы и не китайки, а выходит Миша и
говорит: «Маменька, подите сюда, в Китай!» Вот будто
я сбираюсь к нему идти, а народ сзади
меня кричит: «Не ходи к нему, он обманывает: Китай не там, Китай на нашей стороне».
Бальзаминов. Что сон! Со
мной наяву то было, что никому ни в жизнь не приснится. У своей был… и у той был, что сваха-то
говорила, у Белотеловой,
я фамилию на воротах прочел, как выходил оттуда; а туда через забор…
Бальзаминов. Извольте, маменька! Другой бы сын, получивши такое богатство-то, с матерью и
говорить не захотел; а
я, маменька, с вами об чем угодно,
я гордости не имею против вас. Нужды нет, что
я богат, а
я к вам с почтением. И пусть все это знают. С другими
я разговаривать не стану, а с вами завсегда. Вот
я какой! (Садится.)
Бальзаминов. Отличная, маменька, погода.
Я говорю: «Поди, душенька, одеваться, и
я сейчас оденусь». — «Человек!» Приходит человек. «Одеваться,
говорю, давай, и приготовь голубой плащ на бархатной подкладке!» Вот не нравится
мне, маменька, у него улыбка-то какая противная. Как точно он смеется надо
мной.
Бальзаминов. Вот вы давеча
говорили — увезти, а
я вас, Лукьяи Лукьяныч, и забыл спросить: куда же это их увозят-с?
Я и
говорю Лукьян Лукьянычу: «Какое вы имеете право целовать Раису Панфиловну?» Они как захохочут все.
Бальзаминов. Порядок, маменька, обыкновенный. Узнал
я, что в доме есть богатые невесты, и начал ходить мимо. Они смотрят да улыбаются, а
я из себя влюбленного представляю. Только один раз мы встречаемся с Лукьян Лукьянычем (
я еще его не знал тогда), он и
говорит: «За кем вы здесь волочитесь?»
Я говорю: «
Я за старшей». А и сказал-то так, наобум. «Влюбитесь,
говорит, в младшую, лучше будет». Что ж, маменька, разве
мне не все равно?
Бальзаминов.
Я и влюбился в младшую. «
Я,
говорит, вам помогать буду, потом мы их вместе увезем».
Я на него понадеялся, а вот что вышло! Вот, маменька, какое мое счастье-то!
Бальзаминов (Красавиной). Погоди, не
говори!
я зажмурюсь, все легче будет.
Бальзаминов.
Говорите что хотите,
я умер...
Красавина. Да что тут сумлеваться-то! Хоть завтра же свадьба! Так он ей понравился, что
говорит: «Сейчас подавай его сюда!» Ну сейчас,
говорю, нехорошо, а завтра
я тебе его предоставлю. «А чтоб он не сумлевался, так вот снеси ему,
говорит, часы золотые!» Вот они! Отличные, после мужа остались. Ну, что, ожил теперь?
Бальзаминов. Давай! А вы, маменька,
говорили, что
я сделать ничего не умею! А ты
говорила, что
я дурак!
Бальзаминов. Еще бы! На что
мне теперь ум? A давеча, маменька, обидно было, как денег-то нет, да и ума-то нет,
говорят, А теперь пускай
говорят, что дурак:
мне все одно.