Неточные совпадения
Убедила Оленушка бездомную «сиротку-сестрицу» жить у нее, всяким довольством ее окружила, жениха обещалась сыскать. Безродная Дарья Сергевна перешла жить к «сестрице», но с уговором — не
поминали б ей никогда
про брачное дело. «Остаток дней положу на молитвы», — сказала она, надела черный сарафан, покрылась черным платом и в тесной, уютной горенке повела жизнь «христовой невесты».
Потом Макрина зачнет, бывало, рассказывать
про житье обительское и будто мимоходом
помянет про девиц из хороших домов, что живут у Манефы и по другим обителям в обученье, называет поименно родителей их: имена все крупные, известные по всему купечеству.
Решили свадьбу сыграть по осени, перед Филипповками; к тому времени и жених и нареченный его тесть покончат дела, чтобы пировать на свободе да на просторе. А до тех пор был положен уговор: никому
про сватовство не
поминать — поменьше бы толков да пересудов было.
— Как я рада тебе, моя дорогая! Дня не миновало, часа не проходило, чтоб я не вспоминала
про тебя. Писать собиралась, звать тебя.
Помнишь наш уговор в Каменном Вражке? Еще гроза застала нас тогда, — крепко прижимая пылающее лицо к груди Аграфены Петровны, шептала Дуня.
— Захотел бы, так не минуту сыскал бы, а час и другой… — молвила Татьяна Андревна. — Нет, ты за него не заступайся. Одно ему от нас всех: «Забудь наше добро, да не делай нам худа». И за то спасибо скажем. Ну, будет! — утоля воркотней расходившееся сердце, промолвила Татьяна Андревна. — Перестанем
про него
поминать… Господь с ним!.. Был у нас Петр Степаныч да сплыл, значит, и делу аминь… Вот и все, вот и последнее мое слово.
Когда же Татьяна Андревна передала Аграфене Петровне вести, принесенные Веденеевым, и
помянула про Фленушку, та виду не подала и ни словечка о том Дуне не молвила.
— Смолокуров?
Помню что-то я
про Смолокурова, — молвил Герасим. — Никак батюшка покойник работал на него?
«Французская, еще французская, — откладывая первые попавшиеся под руку книги, говорила она сама с собой… — Может быть, тут и такие,
про которые Марья Ивановна
поминала… Да как их узнаешь? И как понять, что в них написано?.. «Удольфские таинства», роман госпожи Котень… Роман!»
Про былую тяжбу из-за пустошей миршенцы якимовским словом не
поминали, хоть Орехово поле, Рязановы пожни и Тимохин бор глаза им по-прежнему мозолили. Никому на ум не вспадало, во сне даже не грезилось поднимать старые дрязги — твердо
помнили миршенцы, сколько бед и напастей из-за тех пустошей отцами их принято, сколь долго они после разоренья по миру ходили да по чужим местам в нáймитах работали. Но вдруг ровно ветром одурь на них нанесло: заквасили новую дежу на старых дрождях.
И голова рассказал ей, что у них говорят
про отца Фотина и
про Святой ключ. О фармазонах не
помянул, не зная, правду ль о них говорят, или вздор они болтают.
Про свои похожденья что хочешь болтай, а
про братанича и
поминать не смей.
— А насчет Терентья, будучи в Астрахани, я так рассудил: слышу — на каждом базаре он всякому встречному и поперечному рассказывает
про свои похожденья и ни разу не обойдется без того, чтобы Мокея Данилыча не
помянуть.
Помнишь ли, говорила я тебе
про людей, просветленных благодатью, озаренных неприступным духовным светом.
Помните, как в прошлом году я под осень гостила у вас,
про нее тогда я вам сказывала, что как скоро заговорила я с ней, едва открывая «тайну», дух на нее накатил — вся задрожала, затрепетала, как голубь, глаза загорелись, и без чувств упала она ко мне на руки.
— Да я и не сужу, отче святый, — робко ответил отец Анатолий. — Как можно мне судить о таком лице, как Божий архиерей? Ума достаточного не имею на то… К слову только
про штатных
помянул, говоря
про наши недостатки.
—
Помните, бабы, как он Настасье Чуркиной этак же судьбу пророчил? — бойко, развязно заговорила и резким голосом покрыла общий говор юркая молодая бабенка из таких, каких по деревням зовут «урви, да отдай». — Этак же спросили у него
про ее судьбину, а Настасья в те поры была уж просватана, блаженный тогда как хватит ее братишку по загорбку… Теперь брат-от у ней вон какой стал, торгует да деньгу копит, а Настасьюшку муж каждый Божий день бьет да колотит.
Раз с Катенькой вдвоем сидела Дуня в тенистой аллее цветущих лип. Было тихо, безмолвно в прохладном и благовонном местечке, только пчелы гудели вверху, обирая сладкую добычу с душистых цветов. Разговорились девушки, и обмолвилась Дуня,
помянула про Самоквасова.
Помните, как он при вашей бытности, на сорочинах покойницы Насти, расписывал
про народные нужды и промыслы по разным местам?..
Про господ
поминать не стану, а по купечеству возьми, даже из нашего брата иных — из крестьян, кои побогаче…
— Благодарю покорно, матушка, премного довольны остаемся на вашем угощенье. Много об нас не хлопочите, что на столе, тому и рады, — сказал Патап Максимыч. — Лучше теперь
про дела потолкуем.
Помянули вы, что работники расчета требуют. Нешто летние работы все кончены?..
— Как особое дело? — спросила Аграфена Петровна, удивленная тем, что,
помянув про богадельню, отец Прохор понизил голос и нахмурился.
Опять начались длинные сказанья
про богатого богатину,
про христа Ивана Тимофеича Суслова,
про другого христа, стрельца Прокопья Лупкина,
про третьего — Андрея, юрода и молчальника, и
про многих иных пророков и учителей.
Поминал Устюгов и пророка Аверьяна, как он пал на поле Куликове в бою с безбожными татарами,
про другого пророка, что дерзнул предстать перед царем Иваном Васильевичем и обличал его в жестокостях. И много другого выпевал Григорьюшка в своей песне-сказании.
— Успеешь, красное солнышко, успеешь, моя золотая, — тихо отвечала ей Марья Ивановна. — Повремени немножко. Кой-какие дела по именьям задержали меня здесь. Как только управлюсь, так и поедем. Да что это вдруг тебе домой захотелось? Прежде
про дом и не
поминала, а теперь вдруг встосковалась.
— Вспоминала я
про него, — почти вовсе неслышным голосом ответила Дуня крепко обнимавшей ее Аграфене Петровне. — В прошлом году во все время, что,
помнишь, с нами в одной гостинице жил, он ни слова не вымолвил, и я тоже… Ты знаешь. И вдруг уехал к Фленушке. Чего не вытерпела, чего не перенесла я в ту пору… Но и тебе даже ни слова о том не промолвила, а с кем же с другим было мне говорить… Растерзалась тогда вся душа моя. — И, рыдая, опустилась в объятья подруги.
— А ты, парень, не черкайся, коли говоришь
про хорошее дело, — внушительно сказал ему Патап Максимыч. — Зачем супротивного
поминать? Говорю тебе — женись. Поверь, совсем тогда другая жизнь у тебя будет.
Раздумалась над этим письмом Дуня. «Все ложь, все обман, правды нет нисколько! — подумала она. — Какое-то недоразумение нашла… Какое тут недоразумение, когда сама ввела меня в ловушку. И
про мои достатки, что остались после тятеньки,
поминает. Их хотелось Луповицким… Прочь, лукавые! Ни думать не хочу о вас, ни вспоминать
про вашу обманную веру».
— А
помните, как мы разбирали тятенькин сундук и нашли бумагу
про дядюшку Мокея Данилыча? — сказала Дуня. — Ежели, Бог даст, освободится он из полону, этот дом я ему отдам. И денег, сколько надо будет, дам. Пущай его живет да молится за упокой тятеньки.
— Нет, нет! — вскрикнула она. — Не
поминай ты мне
про них, не мути моего сердца, Богом прошу тебя… Они жизнь мою отравили, им, как теперь вижу, хотелось только деньгами моими завладеть, все к тому было ведено. У них ведь что большие деньги, что малые — все идет в корабль.
— Раньше, — сказал Самоквасов. — Полюбил я вас не за красоту, не за пригожество, а за ваши речи добрые и разумные.
Помните ли вы
про Ивана-царевича?
— Да,
про сказку, — отвечал Петр Степаныч. —
Помните, как в Комарове, при вашей там бытности, на другой день после Петрова, Дарья Никитишна, середь молодых девиц сидючи, эту сказку рассказывала? Еще тогда Аграфена Петровна в деви́чьей беседе сидела.
— Хорошо вам так говорить, а девушкам и слушать такие речи зазорно. И
поминать про эти дела хорошей девице не годится, не то чтобы самой говорить, — сказала отецкая дочь.
— Полно, Микеша, полно, родной ты мой, — с навернувшимися слезами молвил Патап Максимыч… — Не
поминай! Было время, да уж нет его, была у меня любимая доченька, в могиле теперь лежит, голубушка… Не воротишь дней прошлых, Микеша… Полно ты меня сокрушать. Бог все к хорошему в здешнем свете строит, ни коему человеку не понять благостных путей его.
Про него-то что хотел говорить ты?
Про певуна-то нашего,
про посланника архиерейского?
— А кто обещал
про это дело никому не
поминать? Кто слово давал и себя заклинал? А? — прошипел, подойдя к Алексею, Патап Максимыч. — Забыл?