— Наслышан я, Дмитрий Петрович, что вы на свой товар цены в объявку пустили. Нахожу для себя их подходящими. И о том наслышан, что желаете вы две трети уплаты теперь же наличными получить. Я бы у вас весь караван купил. Да чтоб не тянуть останной уплаты до будущей ярманки, сейчас же бы отдал все деньга сполна… Вот извольте — тут на триста тысяч билет. Только бы мне желательно, чтобы вы сейчас же
поехали со мной в маклерскую, потому что мне неотложная надобность завтра дён на десяток в Москву отлучиться.
Неточные совпадения
— Да уж лето-то пущай ее погуляет, пущай поживет
со мной… Ради ее и на Низ не
поеду — побуду останное время с Дунюшкой, нагляжусь на нее, голубушку, — сказал Смолокуров.
— Куда
ехать?.. Куда, господин купец?.. Вот
со мной на серой!.. На хорошей!
— Да ведь он
со мной
поехал, — подхватил Самоквасов, зорко глядя на мать Таисею.
— Из театра
со всей твоей нареченной родней к тезке к твоему
поехали, к Никите Егорову, — сказал Дмитрий Петрович. — Поужинали там, потолковали… Час второй уж был… Проводил я невесту твою до́ дому, зашел к ним, и пошли тут у нас тары да бары да трехгодовалы; ну и заболтались. Не разгони нас Татьяна Андревна, и до сих бы пор из пустого в порожнее переливали.
— А ты слушай, что дальше-то
со мной было, — продолжал Дмитрий Петрович. —
Поехал я домой — хвать, на мосту рогатки, разводят, значит… Пешком было хотел идти — не пускают. «Один, говорят, плашкот уж совсем выведен». Нечего делать, я на перевоз… Насилу докликался князей, пошел к лодке, поскользнулся да по глине, что по масленичной горе, до самой воды прокатился… Оттого и хорош стал, оттого тебя и перепачкал. А знаешь ли что, Никита Сокровенный?..
— Как же после этого ты
со мной не
поедешь? — говорил он властным голосом. — Надо же это венцом покрыть?
Смолокуров проводил его до крыльца, а когда Чубалов, севши в телегу, взял вожжи, подошел к нему и еще раз попрощался. Чубалов хотел было
со двора
ехать, но Марко Данилыч вдруг спохватился.
— Вся воля ваша, а я не заплачу, — решительным голосом сказал Чубалов и хотел было
ехать со двора. Смолокуров остановил его.
— Да что тебе в них? Место ведь только занимают… С ярманки
поедешь, за провоз лишни деньги плати, вот и вся тебе польза от них, — говорил Марко Данилыч, отирая
со полы сюртука запылившиеся от книг руки. — Опять же дрянь все, сам же говоришь, что разрознены… А в иных, пожалуй, и половины листов нет.
— Иной раз как
поеду я в Фатьянку, отпустите
со мной Дунюшку. Я полюбила ее, как самую близкую родственницу… Отпустите? — сказала Марья Ивановна.
— Сорока верст не будет, — ответил Хлябин. — Да ведь я, ежель на памяти у вашего степенства, в работниках у вас служил. Тогда с Мокеем Данилычем и в Астрахань-то мы вместе сплыли. Вот и Корней Евстигнеич тоже с нами в те поры
поехал… Конечно, время давнее, можно забыть. И братца-то, пожалуй, плохо стали помнить… Много ведь с той поры воды утекло… Давно, да, очень давно, —
со вздохом промолвил Терентий Михайлов.
И через час Пахом на рыженькой кобылке
ехал уж возвещать Божьим людям радость великую — собирались бы они в Луповицы в сионскую горницу, собирались бы
со страхом и трепетом поработать в тайне Господу, узреть свет правды его, приять духа небесного, исповедать веру истинную, проникнуть в тайну сокровенную, поклониться духом Господу и воспеть духу и агнцу песню новую.
— Груня, сряжайся, — сказал Патап Максимыч. — Завтра утром
со мной
поедешь. Ребятишки с отцом останутся, я буду при болящем, а ты съездишь за Авдотьей Марковной. Так делу быть.
Катенька Кислова с отцом в город уехали. Стосковалась по ней больная мать, просила хоть на короткое время побывать у нее. Не хотелось Катеньке
ехать, но, делать нечего, — скрепя сердце рассталась с Варенькой и Дуней.
Со слезами проводила ее Варенька, сдержанно простилась Дуня.
Чапурин
со дня на день ждал шурина Никифора, чтобы скорей получил он от Дуни доверенность на продажу унженских лесов, баржей и низовых промыслов и
ехал бы поспешней на Унжу.
Ехал на тот раз
со мной молодой купчик с большим багажом, из Казани на житье сюда переселяется он.
Волей-неволей посланный от Марьи Ивановны
поехал со двора.
Поехал он. И только что съехал
со двора, Дуне стало тоскливо и скучно.
Как ни звали Дарью Сергевну, сколько ее ни уговаривали, не
поехала из Осиповки, говоря, что совсем уж разлучилась
со светом и стала чуждою всех его радостей.
Дуня не хотела расстаться
со своим молодым, она также собиралась весной
ехать с мужем в понизовые места.
Неточные совпадения
— потому что, случится,
поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут везде вперед: «Лошадей!» И там на станциях никому не дадут, все дожидаются: все эти титулярные, капитаны, городничие, а ты себе и в ус не дуешь. Обедаешь где-нибудь у губернатора, а там — стой, городничий! Хе, хе, хе! (Заливается и помирает
со смеху.)Вот что, канальство, заманчиво!
— Никогда не спрашивал себя, Анна Аркадьевна, жалко или не жалко. Ведь мое всё состояние тут, — он показал на боковой карман, — и теперь я богатый человек; а нынче
поеду в клуб и, может быть, выйду нищим. Ведь кто
со мной садится — тоже хочет оставить меня без рубашки, а я его. Ну, и мы боремся, и в этом-то удовольствие.
Он понял, что она
ехала в Ергушово
со станции железной дороги.
Он быстро вскочил. «Нет, это так нельзя! — сказал он себе с отчаянием. — Пойду к ней, спрошу, скажу последний раз: мы свободны, и не лучше ли остановиться? Всё лучше, чем вечное несчастие, позор, неверность!!» С отчаянием в сердце и
со злобой на всех людей, на себя, на нее он вышел из гостиницы и
поехал к ней.
Напившись чаю у того самого богатого мужика-хозяина, у которого останавливался Левин в свою поездку к Свияжскому, и побеседовав с бабами о детях и
со стариком о графе Вронском, которого тот очень хвалил, Дарья Александровна в 10 часов
поехала дальше.