Неточные совпадения
Чуть не по всем нагорным селеньям каждый крестьянин хоть самую пустую торговлю ведет: кто
хлебом, кто мясом по базарам переторговывает, кто
за рыбой в Саратов ездит да зимой по деревням ее продает, кто сбирает тряпье, овчины, шерсть, иной строевой лес с Унжи да с Немды гонят; есть и «напольные мясники», что кошек да собак бьют да шкурки их скорнякам продают.
Перво-наперво — неверная, у попов у церковных, да у дьяконов
хлеб ест, всяко скоблено рыло, всякого табашника и щепотника
за добрых людей почитает, второ дело смотница, такая смотница, что не приведи Господи.
— В Питере-то что у тебя
за дела? Не
хлебом, батька, торгуешь? — спросила Татьяна Андревна.
За полдень было. Марко Данилыч распорядился обедом. Старицы, как водится, стали чиниться, от
хлеба, от соли отказываться, уверять, что обедали.
При самом лучшем урожае у сосновцев своего
хлеба дольше Великого поста никогда не хватало, и нужда заставила их приняться
за промыслá — все-таки подспорье убогому хозяйству.
Иногда спускался вниз по горе из лесу и там на берегу Оки читал ловцам жития угодников,
за то они кормили чтеца ухой да жареной рыбой, а иной раз и на дорогу краюхой мягкого
хлеба снабжали.
Осьмину
хлеба, бывало, ровно лутошку
за плеча себе вскидывал — богатырь был как есть…
Пелагея накрошила коренной с маленьким душком рыбы и
хлеба в щанную чашку, зеленого лука туда нарезала, квасу налила. Хоть рыба была голая соль, а квас такой, что, только хлебни, так глаза в лоб уйдут, но тюря голодной семье показалась до того вкусною, что чашка
за чашкой быстро опрастывались. Ели так, что только
за ушами трещало.
Иванушку взял в дети, обучил его грамоте, стал и к старым книгам его приохачивать. Хотелось Герасиму, чтоб из племянника вышел толковый, знающий старинщик, и был бы он ему в торговле
за правую руку. Мальчик был острый, умен, речист, память на редкость. Сытей
хлеба стали ему книги; еще семнадцати лет не минуло Иванушке, а он уж был таким сильным начетчиком, что, ежели кто не гораздо боек в Писании, — лучше с ним и не связывайся, в пух и прах такого загоняет малец.
Подошел Марко Данилыч к тем совопросникам, что с жаром, увлеченьем вели спор от Писания. Из них молодой поповцем оказался, а пожилой был по спасову согласию и держался толка дрождников, что пекут
хлебы на квасной гуще, почитая хмелевые дрожди
за греховную скверну.
К тому же земли от села пошли клином в одну сторону, и на работу в дальние полосы приходится ездить верст
за десяток и дальше, оттого заполья и не знали сроду навоза, оттого и
хлеб на них плохо родился.
Распаляем бесами, искони века сего прю со иноки ведущими и на мирские сласти их подвигающими, старец сей, предоставляя приказчикам и доводчикам на крестьянских свадьбах взимать убрусные алтыны, выводные куницы и
хлебы с калачами, иные пошлины с баб и с девок сбирал,
за что в пятнадцать лет правления в два раза по жалобным челобитьям крестьян получал от троицкого архимандрита с братиею памяти с душеполезным увещанием, о еже бы сократил страсти своя и провождал жизнь в трудах, в посте и молитве и никакого бы дурна на соблазн православных чинить не отваживался…
Не смолоченный
хлеб на гумне люди веют, не буен ветер, доброе зерно оставляя, летучую мякину в сторону относит, — один
за другим слабосильные бойцы поле покидают, одни крепконогие, твердорукие на бою остаются. Дрогнула, ослабела ватага якимовская, к самой речке миршенцы ее оттеснили. Миршенские старики с подгорья радостно кричат своим...
Покупной
хлеб дорог, нового нет, Петров день не
за горами — плати подати да оброки.
В степной глуши, на верховьях тихого Дона, вдали от больших дорог, городов и людных селений, стоит село Луповицы. Село большое, но строенье плохое в нем, как зачастую бывает в степных малолесных местах, — избы маленькие, крыты соломой, печи топятся по-черному, тоже соломой, везде грязь, нечистота, далеко не то, что в зажиточном привольном Поволжье. Зато на гумнах такие скирды
хлеба, каких в лесах
за Волгой и не видывали.
Не только мясного — рыбного
за столом у него больше не бывало, ели Луповицкие только
хлеб, овощи, плоды, яйца, молочное — и больше ничего.
— Нет, друг, нет… Уж извини… Этого я сделать никак не могу. Хоть монастырь наш и убогий, а без
хлеба без соли из него не уходят. Обедня на исходе, отпоют, и тотчас
за трапезу. Утешай гостя, отец Анатолий, угости хорошенько его, потчуй скудным нашим брашном. Да мне ж надо к господам письмецо написать… Да вели, отец Анатолий, Софрония-то одеть: свитку бы дали ему чистую, подрясник, рясу, чоботы какие-нибудь. Не годится в господском доме в таком развращении быть.
За столом хозяйничала богоданная дочка Патапа Максимыча Аграфена Петровна. И кругом стола
за каждой переменой кушанья она обхаживала и гостей упрашивала, не обессудили бы хлеб-соль хозяйскую, кушали бы, что на стол поставлено, не бесчестили б усердного угощенья чем Бог послал. И все-то старозаветными приговорками она приговаривала, без коих наши прадеды куска
хлеба, бывало, не съедят в гостях, пока не услышат их из ласковых уст хлебосольной хозяйки.
Иные работники, особенно дальние, после расчета Христом Богом молили оставить их при смолокуровском доме
за какую угодно плату, даже из одного
хлеба.
— Да не в том дело, — прервала ее Аграфена Петровна. — Пошла ли бы ты
за Петра Степаныча? Вот о чем я тебя спрашиваю… Пожалей ты его… Он, бедняжка, теперь сам не свой, от
хлеба даже отбился. Мученик, как есть мученик… Что ж ты скажешь мне? Пошла бы?
— Надо будет нам благословить и невесту, и жениха, для того я сюда и привел Петра Степаныча, — сказал Патап Максимыч. — Отдельно каждого станем перед венцом благословлять, а теперь это
за рукобитье пойдет. Ты, Груня, будешь
за мать; неси же
хлеба каравай, да соли, да чистое полотенце.
Что есть в тридцать лет накопленного, вкладом внесу
за кусок
хлеба да
за теплый угол…
— Господи Исусе! — причитала она. — И хлеб-от вздорожал, а к мясному и приступу нет; на что уж дрова, и те в нынешнее время стали в сапожках ходить. Бьемся, колотимся, а все ни сыты, ни голодны. Хуже самой смерти такая жизнь, просто сказать, мука одна, а богачи живут да живут в полное свое удовольствие. Не гребтится им, что будут завтра есть; ни работы, ни заботы у них нет, а бедномy человеку от недостатков хоть петлю на шею надевай.
За что ж это, Господи!
Неточные совпадения
Пастух уж со скотиною // Угнался;
за малиною // Ушли подружки в бор, // В полях трудятся пахари, // В лесу стучит топор!» // Управится с горшочками, // Все вымоет, все выскребет, // Посадит
хлебы в печь — // Идет родная матушка, // Не будит — пуще кутает: // «Спи, милая, касатушка, // Спи, силу запасай!
Нет
хлеба — у кого-нибудь // Попросит, а
за соль // Дать надо деньги чистые, // А их по всей вахлачине, // Сгоняемой на барщину, // По году гроша не было!
Во время градоначальствования Фердыщенки Козырю посчастливилось еще больше благодаря влиянию ямщичихи Аленки, которая приходилась ему внучатной сестрой. В начале 1766 года он угадал голод и стал заблаговременно скупать
хлеб. По его наущению Фердыщенко поставил у всех застав полицейских, которые останавливали возы с
хлебом и гнали их прямо на двор к скупщику. Там Козырь объявлял, что платит
за хлеб"по такции", и ежели между продавцами возникали сомнения, то недоумевающих отправлял в часть.
В довершение всего глуповцы насеяли горчицы и персидской ромашки столько, что цена на эти продукты упала до невероятности. Последовал экономический кризис, и не было ни Молинари, ни Безобразова, чтоб объяснить, что это-то и есть настоящее процветание. Не только драгоценных металлов и мехов не получали обыватели в обмен
за свои продукты, но не на что было купить даже
хлеба.
Приказчик, ездивший к купцу, приехал и привез часть денег
за пшеницу. Условие с дворником было сделано, и по дороге приказчик узнал, что
хлеб везде застоял в поле, так что неубранные свои 160 копен было ничто в сравнении с тем, что было у других.