Неточные совпадения
Называла по именам дома богатых раскольников, где от того либо
другого рода воспитания вышли дочери такие, что не приведи Господи: одни Бога забыли, стали пристрастны к нововводным обычаям, грубы и непочтительны к родителям, покинули стыд и совесть, ударились в такие дела, что нелеть и глаголати…
другие, что у мастериц обучались, все, сколько ни
знала их Макрина, одна
другой глупее вышли, все как есть дуры дурами — ни встать, ни сесть не умеют, а чтоб с хорошими людьми беседу вести, про то и думать нечего.
Смолокуров соглашался с красноглаголивой уставщи́цей, говорил, что самому ему доводилось и тех, и
других видать и что он не
знает, которые из них хуже.
Расстались. На прощанье
узнали друг от
друга, что остановились в одной гостинице.
От пароходов ли это, от
другого ли чего — Бог ее
знает.
— Слушай-ка,
друг любезный, добеги, пожалуйста, до крыльца — тут сейчас купец подъехал, высокий такой, широкоплечий, синий сюртук, седа борода.
Узнай, голубчик, не Доронин ли это Зиновий Алексеич. Пожалуйста, сбегай поскорее… Ежели Доронин, молви ему: Марко, мол, Данилыч Смолокуров зовет его к себе.
— А тебе бы нишкнуть, коли хозяин разговаривает! — крикнул Марко Данилыч, швырнув в приказчика бывшим у него в руке лещом. — Перечить!.. Я задам вам, мошенникам!.. Что это за сушь?.. Глянь-ка, пощупай!.. Копейки на две против
других будет дешевле!.. Недобор доправлю — ты это
знай!..
Не очень бы, казалось, занятен был девицам разговор про тюлений жир, но две из них смутились: Дуня оттого, что нечаянно взглядами с Самоквасовым встретилась, Лизавета Зиновьевна — кто ее
знает с чего. Сидела она, наклонившись над прошивками Дуниной работы, и вдруг во весь стан выпрямилась. Широко раскрытыми голубыми глазами с незаметной для
других мольбой посмотрела она на отца.
— Во всем так,
друг любезный, Зиновий Алексеич, во всем, до чего ни коснись, — продолжал Смолокуров. — Вечор под Главным домом повстречался я с купцом из Сундучного ряда. Здешний торговец, недальний, от Старого Макарья. Что, спрашиваю, как ваши промысла? «Какие, говорит, наши промысла, убыток один, дело хоть брось». Как так? — спрашиваю. «Да вот, говорит, в Китае не то война, не то бунт поднялся, шут их
знает, а нашему брату хоть голову в петлю клади».
Разгорелись глаза у Марка Данилыча. То на Орошина взглянет, то
других обведет вызывающим взглядом. Не может понять, что бы значили слова Орошина. И Седов, и Сусалин хоть сами тюленем не занимались, а цены ему
знали. И они с удивленьем посматривали на расходившегося Орошина и то же, что Марко Данилыч, думали: «Либо спятил, либо в головушке хмель зашумел».
Ни сам он, ни Татьяна Андревна не
знали, какие книги пригодны и какие дочерям в руки брать не годится, потому и спрашивали старичка учителя и
других знающих людей, какие надо покупать книги.
— Не в том ее горе, Марко Данилыч, — сказал на то Петр Степаныч. — К выгонке из скитов мать Манефа давно приготовилась, задолго она
знала, что этой беды им не избыть. И домá для того в городе приторговала, и, ежели не забыли, она тогда в Петров-от день, как мы у нее гостили, на ихнем соборе
других игумений и стариц соглашала, чтоб заранее к выгонке готовились… Нет, это хоть и горе ей, да горе жданное, ведомое, напредки́ знамое. А вот как нежданная-то беда приключилася, так ей стало не в пример горчее.
—
Знаю я их, Марко Данилыч, читывал тоже когда-то, — ответил Доронин. — Хорошо их
знаю. Так ты и то не забудь, тогда было время, а теперь
другое.
— Напрасно, — насупившись, прошептал Смолокуров. — Как ему, сидя в Царицыне,
знать здешни дела макарьевски? Смотри,
друг, не завалялось бы у нас… Теперь-то согласен, а через два либо через три дня, ежели какая линия подойдет, может статься, и откажусь… Дело коммерческое. Сам не хуже меня разумеешь.
На
другой день Великой пречистой третьему Спасу празднуют. Праздник тоже честно́й, хоть и поменьше Успеньева дня. По местам тот праздник кануном осени зовут; на него, говорят, ласточкам третий, последний отлет на зимовку за теплое море; на тот день, говорят, врач Демид на деревьях ли́ству желтит. Сборщикам и сборщицам третий Спас кстати;
знают издавна они, что по праздникам благодетели бывают добрей, подают щедрее.
Не сумел дядя Архип путем о том рассказать, не умели и
другие бурлаки, что теперь, повскакав с палубы, столпились вдоль борта разглядывать стариц. Только и
узнали матери, что живет Смолокуров на Нижнем базаре, а в какой гостинице, Господь его
знает.
Пошли они на Нижний базар. По дороге купили по душистой дыне да по десятку румяных персиков на поклон Дунюшке, опричь поясков, шитой шелками покрышки на стол и
других скитских рукоделий. Опытная в обительском хозяйстве Таифа
знала, что скупой сам по себе Марко Данилыч за всякую ласку дочери не пожалеет ничего. Добрались они, наконец, до его квартиры.
— К ним вот и пошли мои, — молвил Марко Данилыч. — Девицы-то подруги Дунюшке, одна ровесница,
другая годком постарше. Вместе-то им,
знаете, охотнее. Каждый день либо моя у них, либо они у нас. Молодое дело, нельзя.
Матушка-то Манефа, сами
знаете, старица строгая и над
другими обителями держит верх.
С восторгом
узнала, что ее сердечный
друг и добрая советница завтра с нею увидится.
—
Знаешь что, Груня? — наконец чуть слышно промолвила Дуня, еще крепче прижавшись к сердечному
другу.
Не
знает, за что взяться Татьяна Андревна, не придумает, что сказать, кидается из стороны в сторону, хватается то за одно, то за
другое — вконец растерялась, бедная. Стала, наконец, у дивана, наклонилась и окропила слезами обнаженную шею дочери.
А старая ханша свое продолжает: «Верно я
знаю, сын мой любезный, что на
другой день джу́мы, вечером поздно, будет у ней в гостях собака-гяур, ее полюбовник.
«А ежели разлюбила?.. Прямо спрошу у нее, как только увижусь… не по ответу — а по лицу правду
узнаю. На словах она не признается — такой уж нрав… Из гордости слова не вымолвит, побоится, не сочли б ее легкоумной, не назвали бы ветреницей… Смолчит, все на душе затаит… Сторонние про сватовство
знают. Если Митеньке сказано, отчего и
другим было не сказать?.. Хоть бы этому Смолокурову?.. Давний приятель Зиновью Алексеичу… Нет ли сына у него?..»
— Вот что я хотел сказать тебе… — снова начал Дмитрий Петрович. — Так как, значит, мы с тобой приятели… Не
знаю, как у тебя, а у меня вот перед Богом, опричь тебя,
другого близкого человека нет в целом свете… И люблю я тебя, Никита, ото всей души.
Чуть-чуть отлегло от сердца у Петра Степаныча, но не совсем успокоили его слова Сурмина.
Знал он, что Фленушка, если захочет, нá людях будет одна, дома
другая.
— Не перебивая, слушай, что я говорю, — сказала она. — Вот икона Владычицы Корсунской Пресвятой Богородицы… — продолжала она, показывая на божницу. — Не раз я тебе и
другим говаривала, что устроила сию святую икону тебе на благословенье. И хотела было я благословить тебя тою иконой на смертном моем одре… Но не так, видно, угодно Господу. Возьми ее теперь же… Сама возьми… Не коснусь я теперь… В затыле тайничок. Возьми же Царицу Небесную,
узнаешь тогда: «игуменьино ли то дело».
— Не я, Петя, пью, — заговорила она с отчаяньем в голосе. — Горе мое пьет!.. Тоска тоскучая напала на меня, нашла со всего света вольного… Эх ты, Петя мой, Петенька!.. Беды меня поро́дили, горе горенское выкормило, злая кручинушка вырастила… Ничего-то ты не
знаешь, мил сердечный
друг!
— Зачем нам, ваше степенство, твой уговор забывать? Много тогда довольны остались вашей милостью. Потому и держим крепко заказ, — бойко ответил ямщик. — Ежели когда лишняя муха летает, и тогда насчет того дела молчок… Это я тебе только молвил, а
другому кому ни-ни, ни гугу. Будь надежен, в жизни от нас никто не
узнает.
Веденеев на
другой же день обещал съездить и в гостиницу, и к дяде Петра Степаныча, хоть и
знал наперед, что от старика Самоквасова толку ему не добиться, разве что на хитрости какие-нибудь подняться.
На
другой день отправился он в гостиницу, но там ничего не мог разузнать. «Съехал, говорят, а куда съехал, не
знают, не ведают. Много-де всякого звания здесь людей перебывает, где тут
знать, кто куда с ярманки выехал».
На
другой день Дарья Сергевна за каким-то делом завернула к Дорониным, и Татьяна Андревна все рассказала ей, что накануне
узнала про Самоквасова.
Ах, если бы вы
знали, сколько хороших людей оттого пропадает, сколько из чистых и непорочных делается
друзьями и служителями врага Божия!
— За мной оставь, Герасим Силыч, пожалуйста за мной, — стал он просить Чубалова. — А ежели
другому уступишь, и
знать тебя не хочу, и на глаза тогда мне не кажись… Слышишь?
— Насчет
других двух месяцов, опричь апреля «минеи», теперь не могу сказать вам доподлинно, — молвил Чубалов. — Достанется ли она мне, не достанется ли, сам еще не
знаю. Больно дорого просят за все-то книги, а рознить не хотят. Бери все до последнего листа.
И хозяин вдруг встревожится, бросится в палатку и почнет там наскоро подальше прибирать, что не всякому можно показывать. Кто понял речи прибежавшего паренька, тот, ни слова не молвив, сейчас же из лавки вон. Тут и
другие смекнут, что чем-то нездоровым запахло, тоже из лавки вон. Сколько бы кто ни учился, сколько бы ни
знал языков, ежели он не офеня или не раскольник, ни за что не поймет, чем паренек так напугал хозяина. А это он ему по-офенски вскричал: «Начальство в лавку идет бумаги читать».
— Истинную правду вам сказываю, вот как перед самим Христом, — вскликнул Терентий и перекрестился. — Опричь меня,
других выходцев из хивинского полона довольно есть — кого хотите спросите; все они
знают Мокея Данилыча, потому что человек он на виду — у хана живет.
Но через несколько лет,
узнав, что об лесных ее сборищах дошли вести до Петербурга, она решилась переехать на житье в
другую губернию.
— Нет,
друг, нельзя, — решительным голосом сказал Израиль. — Боюсь. Ну, как вдруг владыка
узнает?.. Не тебя и не Марью Ивановну станет тазать. Так али нет, отец Анатолий?
— Не
знаю,
друг, что и сказать тебе, — покачивая в раздумье головой, сказал отец Израиль.
— На светика на моего, на Самойла Иваныча сел! — говорила недавно схоронившая мужа старушка. — Хорошо, надо быть,
другу моему советному на том свете у Христа, у батюшки! Веселится,
знать, мой Самойло Иваныч во светлом раю! Недаром сел на могилку его блаженненький.
Хоть и
знали люди Божьи, что Софронушка завел известную детскую песню, но все-таки слушали его с напряженным вниманием… Хоть и
знали, что «из песни слова не выкинешь», но слова: «нашли пророки книгу» возбудили в них любопытство. «А что, ежели вместо зюзюки он
другое запоет и возвестит какое-нибудь откровение свыше?»
— А в
другое время? — спросила, подумавши, Дуня. — Тоскуешь? Ведь ежели кто
узнал хорошее и потом нет его, тогда и скорбь, и грусть, и тоска.
Читывали они про них в мистических книгах,
знали, что тотчас после падения Бонапарта духовные супруги явились в высшем прусском обществе между придворными, принявшими секту мукеров;
знали, что есть духовные жены у сектантов Америки,
знали, что из Пруссии духовное супружество проникло и в Петербург, но не могли понять, как это учение проникло за Кавказские горы и как ссыльный крестьянин Комар мог усвоить учение кенигсбергского архидиакона Эбеля, графини Гребен и
других знатных дам и государственных людей Пруссии…
— Не
знаю, что напредки будет, а доселева еще ни одной ярманки не бывало, чтоб ты кого-нибудь не подкузьмил, — сказал ему Марко Данилыч и захохотал на всю комнату. — На всех шлюсь, на всех, сколько здесь нас ни есть, — продолжал он. — Нечего узоры-то разводить, любезный
друг!.. Достаточно все тебя
знаем. Всем известно, что ловок ты на обманы-то.
— Ошиблись. В
другой раз не будет этого, — сказал Веденеев. — Если б
знали мы, что на
другой же день, как с вами мы покончили, явится
другой покупатель и все триста тысяч наличными на стол выложит, не так бы распорядились, не согласились бы отдать вам третью долю товара на векселя…
Никто не
знал и о том, сколько у него наличного капитала, сколько и на ком в долгах, сколько сам он должен
другим.
Уж после отправки к Дуне письма вспомнила Дарья Сергевна про Аграфену Петровну. Хоть в последнее время Дуня и переменилась к своему «
другу любезному», стала к ней холодна и почти совсем избегала разговоров с ней, однако,
зная доброе сердце Аграфены Петровны, Дарья Сергевна послала к ней нарочного. Слезно просила ее приехать к больному вместе с Иваном Григорьичем и со всеми детками, самой съездить за Дуней, а Ивана Григорьича оставить для распорядков по делам Марка Данилыча…
— Самый первый и доверенный приказчик, — бойче прежнего промолвил Фадеев. — Он больше
других про хозяйские дела
знает.
Больше всех хочется Дуне
узнать, что такое «духовный супруг». Вот уж год почти миновал, как она в первый раз услыхала о нем, но до сих пор никто еще не объяснил ей, что это такое. Доходили до Луповиц неясные слухи, будто «араратский царь Максим», кроме прежней жены, взял себе
другую, духовную, а последователям велел брать по две и по три духовные жены. Егор Сергеич все
знает об этом, он расскажет, он разъяснит. Николай Александрыч и семейные его мало верили кавказским чудесам.
— Недолго придется нам пожить с тобой, — сказала она. — Скоро надо будет распрощаться… Когда-то в
другой раз увидимся? Кто
знает?.. Может быть, навсегда распростимся, на всю жизнь.