Неточные совпадения
Старики рассказывают, что однажды Потемкин зимой
в Москве проживал; подошел Григорий Богослов — его именины; как
раз к концу обеда прискакал от Поташова нарочный с
такими плодами, каких ни
в Москве, ни
в Петербурге никто и не видывал.
Каждый год не по одному
разу сплывал он
в Астрахань на рыбные промыслá, а
в уездном городке, где поселился отец его, построил большой каменный дом,
такой, что и
в губернском городе был бы не из последних…
Говорено это было Великим постом, и после того Смолокуров ни
разу вида не подавал, намеку никакого не сделал насчет этого, сам же с собой
таку думу раздумывал: «Где ж
в нашем городе Дуне судьбу найти?..
— Да как же я по ярманке-то без шапки пойду? Там казаки по улицам
так и шныряют, — пожалуй, как
раз заподозрят
в чем да стащут меня…
И по Волге плывешь,
так без догади-то как
раз в заманиху попадешь.
— Да, ихнее дело, говорят, плоховато, — сказал Смолокуров. — Намедни у меня была речь про скиты с самыми вернейшими людьми. Сказывают, не устоять им ни
в каком
разе, беспременно, слышь, все порешат и всех черниц и белиц по разным местам разошлют. Супротив
такого решенья никакими, слышь, тысячами не откупишься. Жаль старух!.. Хоть бы дожить-то дали им на старых местах…
— Ничего, всей рыбы
в Оке не выловишь. С нас и этой довольно, — молвил Петр Степаныч. — А вот что, мо́лодцы. Про вас, про здешних ловцов, по всему нашему царству идет слава, что супротив вас ухи никому не сварить. Состряпайте-ка нам получше ушицу. Лучку, перчику мы с собой захватили, взяли было мы и кастрюли, да мне сказывали, что из вашего котелка уха
в тысячу
раз вкуснее выходит.
Так уж вы постарайтесь! Всю мелкоту вали на привар. Жаль, что ершей-то больно немного поймали.
— Этого никак невозможно, — сказал, ломаясь, Василий Фадеев. — Самого хозяина вам
в караване видеть ни
в каком
разе нельзя. А ежели у вас какая есть к нему просимость,
так просим милости ко мне
в казенку; мы всякое дело можем
в наилучшем виде обделать, потому что мы самый главный приказчик и весь караван на нашем отчете.
Долго, до самой полночи ходил он по комнате, думал и сто
раз передумывал насчет тюленя. «Ну что ж, — решил он наконец, — ну по рублю продам, десять тысяч убытку, опричь доставки и других расходов; по восьми гривен продам — двадцать тысяч убытку. Убиваться не из чего — не по миру же,
в самом деле, пойду!.. Барышу наклад родной брат, то один, то другой на тебя поглядит… Бог даст, поправимся, а все-таки надо скорей с тюленем развязаться!..»
Живучи
в Москве и бывая каждый день у Дорониных, Никита Федорыч ни
разу не сказал им про Веденеева, к слову как-то не приходилось. Теперь это на большую досаду его наводило, досадовал он на себя и за то, что, когда писал Зиновью Алексеичу, не пришло ему
в голову спросить его, не у Макарья ли Веденеев, и, ежели там,
так всего бы вернее через него цены узнать.
— Никита Сокровенный, — весело улыбаясь, ответил Веденеев. —
Так его у нас
в дружеском кружке зовут: Никита Сокровенный да Никита Сокровенный, а иной
раз просто Сокровенный. Он уж знает свою кличку.
— Церковь-то от них далеконько, Василий Петрович, — сказала Марья Ивановна. — А зимой ину пору
в лесу-то из сугробов и не выберешься. А не случалось ли вам когда-нибудь говорить про Сергеюшку с нашим батюшкой, с отцом Никифором? Знаете ли, что Сергеюшка-то не меньше четырех
раз в году у него исповедуется да приобщается… Вот какой он колдун! Вот как бегает от святой церкви. И не один Сергеюшка, а и все, что
в лесу у меня живут — и мужчины, и женщины, — точно
так же. Усердны они к церкви, очень усердны.
— Это я точно слыхал, и не один даже
раз разговаривал про них с отцом Никифором, — молвил Василий Петрович. —
В том только у меня сумнительство на ихний счет, что ведь с чего-нибудь взял же народ про Сергея
так рассказывать. Без огня дыма, матушка, не бывает.
—
В эти два месяца сколько
раз соглашалась ты приять ангельский чин? — продолжала Манефа. — Шесть
раз решалась, шесть
раз отдумывала…
Так али нет?
— Не перебивая, слушай, что я говорю, — сказала она. — Вот икона Владычицы Корсунской Пресвятой Богородицы… — продолжала она, показывая на божницу. — Не
раз я тебе и другим говаривала, что устроила сию святую икону тебе на благословенье. И хотела было я благословить тебя тою иконой на смертном моем одре… Но не
так, видно, угодно Господу. Возьми ее теперь же… Сама возьми… Не коснусь я теперь…
В затыле тайничок. Возьми же Царицу Небесную, узнаешь тогда: «игуменьино ли то дело».
— Третье лето
так прошло у нас, каждое лето пуще и пуще он ко мне приставал, бежала бы я с ним и уходом повенчалася, а я каждый
раз злее да злее насмехалась над ним. Только
в нынешнем году, вот как
в Петровки он был здесь у нас, стало мне его жалко… Стала я тогда думать: видно, вправду он сильно меня полюбил… Больно, больно стала жалеть его — и тут-то познала я, что сама-то люблю его паче всего на свете.
Не мало время сидел Петр Степаныч у Манефы. Прежде, бывало,
в ее келье то Фленушка с Марьюшкой, то из матерей кто-нибудь сидит — теперь никого. Даже Евдокея келейница, поставивши на стол самовар, хоть бы
раз потом заглянула. Никогда
так прежде не важивалось.
Все из книг узнал и все воочию видел Герасим, обо всем горячий искатель истины сто
раз передумал, а правой спасительной веры так-таки и не нашел. Везде заблужденье, всюду антихрист… И запала ему на душу тяжелая дума: «Нет, видно, больше истинной веры, все, видно, растлено прелестью врага Божия. Покинул свой мир Господь вседержитель, предал его во власть сатаны…» И
в душевном отчаянье,
в злобе и ненависти покинул он странство…
А упустить
такого редкого случая неохота: знает Герасим, что
такие собранья и
такая сходная покупка, может быть,
в двадцать,
в тридцать лет один
раз выпадут на долю счастливому старинщику и что, ежли эти книги продать любителям старины да
в казенные библиотеки, — втрое, вчетверо выручишь, а пожалуй, и больше того…
— Книги все, — отвечал Герасим. — Редкостные и довольно их.
Такие, я вам скажу, Марко Данилыч, книги, что просто на удивленье. Сколько годов с ними вожусь, а иные сам
в первый
раз вижу. Вещь дорогая!
— Не «Цветником», что сам, может, написал, а от Писания всеобдержного доказывай. Покажи ты мне
в печатных патриарших книгах, что ядение дрождей мерзость есть перед Господом… Тем книгам только и можно
в эвтом
разе поверить. —
Так говорил, с горячностью наступая на совопросника, молодой поповец. — Можешь ли доказать от Святого Писания? — с жаром он приставал к нему.
— Нет, не все, — немножко смутясь, ответила Дуня. — По вашим словам, я каждую книгу по многу
раз перечитывала и до тех пор читала одну и ту же, пока не казалось мне, что я немножко начинаю понимать. А все-таки не знаю, правильно ли понимаю. Опять же
в иных книжках есть иностранные слова, а я ведь неученая, не знаю, что они значат.
— А насчет Терентья, будучи
в Астрахани, я
так рассудил: слышу — на каждом базаре он всякому встречному и поперечному рассказывает про свои похожденья и ни
разу не обойдется без того, чтобы Мокея Данилыча не помянуть.
Опять-таки прежнее тебе скажу, не знаю уж
в который
раз, помни слова Писания: «Безумное Божие премудрей человеческой мудрости…» Да, во всем, во всем у людей Божьих для языческого греховного мира тайна великая.
Не знала еще Дуня, чем кончилась поездка к ней Самоквасова, и хоть всячески старалась забыть былое, но каждый
раз, только что вспомнится ей Фленушка, ревность
так и закипит
в ее сердце.
«Рубль на рубль! — подумал каждый из рыбников. — Да ведь это золотое дно, сто лет живи,
такого случáя
в другой
раз не выпадет. Только вот беда — складчину кому поручить?… Кому ни поручи — всяк надует…»
Не к тому говорю, чтобы
в самом деле
такое доверие вы мне сделали, — человек я махонький, и мне этого ни
в каком
разе нельзя ожидать.
— Ошиблись.
В другой
раз не будет этого, — сказал Веденеев. — Если б знали мы, что на другой же день, как с вами мы покончили, явится другой покупатель и все триста тысяч наличными на стол выложит, не
так бы распорядились, не согласились бы отдать вам третью долю товара на векселя…
—
Так и есть, — проворчал под нос Смолокуров и,
в досаде вскочив со стула, прошелся
раза три взад и вперед по каюте.
Тут только вспомнил он про брата полоняника да про татарина Субханкулова.
В ярманочных хлопотах они совсем у него из ума и памяти вон, а ежели когда и вспоминал о Мокее,
так каждый
раз откладывал
в долгий ящик — «успею да успею».
Так дело и затянулось до самого отъезда.
— Каждая по-своему распорядилась, — отвечал Патап Максимыч. — Сестрица моя любезная три дома
в городу-то построила, ни одного не трогает, ни ломать, ни продавать не хочет. Ловкая старица. Много
такого знает, чего никто не знает. Из Питера да из Москвы
в месяц
раза по два к ней письма приходят. Есть у нее что-нибудь на уме, коли не продает строенья. А покупатели есть, выгодные цены дают, а она и слышать не хочет. Что-нибудь смекает. Она ведь лишнего шага не ступит, лишнего слова не скажет. Хитрая!
А он
в первый
раз еще был
в доме у Марка Данилыча, да и Марко Данилыч ни
в Осиповке, ни
в Красной Рамени у Чапурина не бывал никогда. Были
в знакомстве, но
таких знакомств у Патапа Максимыча было многое множество. Хлеб-соль меж собой водили, но всегда где-нибудь на стороне.
— Земля холодная, неродимая, к тому ж все лето туманы стоят да холодные росы падают. На что яблоки, и те не родятся. Не
раз пытался я того, другого развести, денег не жалел, а не добился ни до чего. Вот ваши места
так истинно благодать Господня. Чего только нет? Ехал я сюда на пароходе, глядел на ваши береговые горы: все-то вишенье, все-то яблони да разные ягодные кусты. А у нас весь свой век просиди
в лесах да не побывай на горах, ни за что не поймешь, какова на земле Божья благодать бывает.
Больше всех хочется Дуне узнать, что
такое «духовный супруг». Вот уж год почти миновал, как она
в первый
раз услыхала о нем, но до сих пор никто еще не объяснил ей, что это
такое. Доходили до Луповиц неясные слухи, будто «араратский царь Максим», кроме прежней жены, взял себе другую, духовную, а последователям велел брать по две и по три духовные жены. Егор Сергеич все знает об этом, он расскажет, он разъяснит. Николай Александрыч и семейные его мало верили кавказским чудесам.
— Нет, — молвила Марья Ивановна. — Видела я
в прошлом году у него большого его приятеля Доронина,
так он где-то далеко живет, на волжских, кажется, низовьях, а сам ведет дела по хлебной торговле. Нет близких людей у Смолокурова, нет никого. И Дуня ни про кого мне не говорила, хоть и было у нас с ней довольно об этом разговоров. Сказывала как-то, что на Ветлуге есть у них дальний сродник — купец Лещов,
так с ним они
в пять либо
в шесть лет
раз видаются.
— Ну, не знаю, — покачав головой, молвил Николай Александрыч. — Не такова она, чтобы вдруг поворотить ее на прежний путь. Ежели
в такую горячую, восторженную голову запало сомненье — кончено… Нечего себя обманывать — улетела золотая пташка из нашей клеточки,
в другой
раз ее не изловишь.
Когда
в первый
раз увидала она Егора Сергеича при его входе
в дом, он показался ей как две капли воды похожим на Петра Степаныча, и вот захотела она теперь увидать его, чтобы убедиться
в таком сходстве.
Пришла и Дуня, но не надела она радельной рубахи и села у входных дверей. Сильно была она взволнована. Егор Сергеич обещал ей тотчас после раденья открыть тайну духовного супружества. Марья Ивановна также не сняла обыкновенного своего платья и села рядом с Дуней.
Так же точно сидели они теперь, как
в тот
раз, когда Дуня
в первый еще
раз была
в сионской горнице.
— Экая досада! — вскричал Андрей Александрыч, садясь на диван
в передней горнице. — А я было к нему за делом. Как-то
раз батюшка говорил мне, что у вас и домик и надворные службы обветшали, и я обещал ему сделать поправки. А теперь хочу нанимать плотников, теплицы поправить надо, застольную, а скотный двор заново поставить.
Так я было и пришел с конторщиком осмотреть, какие поправки нужно сделать у вас, чтоб заодно плотников-то рядить.
— Хоть все лазы облазил, а не нашел. Пришлет ли, нет ли леску, Бог его знает, а красненькую пожаловал. Нам и то годится… А ведь Авдотья-то Марковна богачка страшная, к тому и добра и милостива, как заметила я. Поди, не десять рублей даст Петровичу. Соверши, Господи, во благо ее возвращение
в дом родительский!
Такой богачки ни
разу еще не приводилось Петровичу выручать из этого дома.
—
Так уж, пожалуйста. Я вполне надеюсь, — сказал отец Прохор. — А у Сивковых как будет вам угодно — к батюшке ли напишите, чтобы кто-нибудь приезжал за вами, или одни поезжайте. Сивковы дадут старушку проводить — сродница ихняя живет у них
в доме, добрая, угодливая, Акулиной Егоровной зовут. Дорожное дело знакомо ей — всю, почитай, Россию не
раз изъездила из конца
в конец по богомольям. У Сивковых и к дороге сготовитесь, надо ведь вам белья, платья купить. Деньги-то у вас есть на покупку и на дорогу?
Несколько
раз посылал его Патап Максимыч по своим делам
в дальние места, и Никифор Захарыч
так исполнял их, как не всякому удается.
Не придумала вдруг Дарья Сергевна, на кого указать. Приходилось либо ей самой «читать погребение», либо просить Аграфену Петровну взять на себя
такой труд. Она грамотная,
в скитах обучалась, пригляделась там к порядкам и не откажется
в останный
раз послужить Марку Данилычу и тем хоть сколько-нибудь утешить совсем убитую Дуню.
—
Так это хлысты. Фармазонами их еще
в народе зовут, — ответил Чубалов. — Нет, Бог миловал, никогда на их проклятых сборищах не бывал. А встречаться встречался и не
раз беседовал с ними.
—
Так и сказал, — ответила Аграфена Петровна. — Терзается, убивается, даже рыдает навзрыд. «Один, — говорит, — свет, одна услада мне
в жизни была, и ту по глупости своей потерял».
В последний
раз, как мы виделись, волосы даже рвал на себе… Да скажи ты мне, Дуня, по истинной правде, не бывало ль прежде у вас с ним разговоров о том, что ты ему по душе пришлась? Не сказывал ли он тебе про свои намеренья?
— И он тебя жалеет, и он по тебе сокрушается, — тихонько молвила Аграфена Петровна. — С того времени сокрушается, как летошний год уехал
в скиты.
Так говорил он
в последнее наше свиданье и до того
такие же речи не
раз мне говаривал… Свидеться бы вам да потолковать меж собой.
— На первый
раз пока довольно. А приметила ль ты, какой он робкий был перед тобой, — молвила Аграфена Петровна. — Тебе словечка о том не промолвил, а мне на этом самом месте говорил, что ежель ты его оттолкнешь,
так он на себя руки наложит. Попомни это, Дунюшка… Ежели он над собой
в самом деле что-нибудь сделает, это всю твою жизнь будет камнем лежать на душе твоей… А любит тебя, сама видишь, что любит. Однако ж пойдем.
— Сами
в ту пору мы
в Комарове проживали, — ответила отецкая дочь. — У Глафириных гостили. Хоша с Манефиными наши не видаются, а все-таки издалечка не один
раз видала я вас.
И до самого расхода с посиделок все на тот же голос, все
такими же словами жалобилась и причитала завидущая на чужое добро Акулина Мироновна. А девушки пели песню за песней, добры молодцы подпевали им. Не один
раз выносила Мироновна из подполья зелена вина, но питье было неширокое, нешибкое,
в карманах у парней было пустовато, а
в долг честная вдовица никому не давала.
— Тише, — сказала, — тише, услышит матушка, беда будет мне, да и тебе неладно. Нынче у нас
такие строгости пошли, что и рассказать нельзя, слова громко не смей сказать, улыбнуться не смей, как
раз матушка на поклоны поставит. Ты ступай покамест вот
в эту келью, обожди там, пока она позовет тебя. Обожди, не поскучай,
такие уж ноне порядки.