Неточные совпадения
По соображениям власти, медлительность и нерешительность ее, ввиду
того тревожного, исполненного глухим брожением в
народе времени, которое тогда переживалось, могла отозваться целым рядом беспорядков по обширному краю, если оказать мало-мальское потворство на первых порах, при первом представившемся случае.
Приговорены были к наказанию и к ссылке в Сибирь несколько десятков
народу, вместе с зачинщиками, в числе которых были два старика, подносившие хлеб-соль, молодой парень, вытащенный вчера становым в качестве зачинщика, и
тот десяток мужиков, которые добровольно вышли вперед переговорщиками от мира.
Прискакав на место, он, вопреки своим ожиданиям, не нашел ни площади, залитой массами
народа, ни яростных воплей мятежа, ни кольев, ни дубин с топорами: мужики самым обыденным порядком справлялись у себя, по своим дворам, около домашнего обихода, и ничто ни малейшим образом не подавало намека на
то, о чем столь красноречиво извещало донесение.
— Послушайте, Полояров, я сейчас заглянула в церковь, — обратилась к Ардальону
та самая девица, которой он сделал выговор по поводу перчаток, — вы говорили вчера, что в этом примет участие
народ — там почти никого нет из мужиков?
Он строго и обдуманно расчел, что если в пункте А произошло столкновение между хлопами и быдлом наяздовым,
то до каких географических пределов может и должен распространиться в
народе слух и молва об этом столкновении.
— У него, верно, тут землянка где-нибудь, — сказал старший. — Смотри, входя, не забудь перекреститься, а
то выгонит, пожалуй. С этим
народом надо уметь ладить:
народ нужный; уж я немножко успел изучить их!
— Да; вот как поляки, например,
те тоже так рассуждают, — сказал Свитка. — Их тоже в Польше уж как ведь мучают! И казнят, и огнем жгут, и в Сибирь ссылают тысячами, а они все терпели и терпят… Только собираются всем
народом в церковь Богу молиться за свое горе, чтобы Бог избавил их, а в них тут, в самом же храме Божьем, из ружья стреляют, штыками колют… и женщин, и малых детей, всех без разбору!
Еще издали можно было легко отличить кабак по
той пестрой кучке
народа, которая стояла и галдела перед крылечком…
Заслыша звуки гармоники, в кабак повалила и
та кучка
народа, что галдела пред крылечком. Солдатка приветливо ухмылялась, чуя хорошую выручку. Путники меж
тем, не обращая внимания на новых слушателей, продолжали свое дело. Свитка переменил песню и заиграл новую. Шишкин с
той же молодецкой ухваткой, выразительно подмигивая нескольким молодицам да девкам, ухарски подхватил ее...
Песни, видимо, душевным образом располагали
народ в пользу двух бурлаков. Надо было еще более завладеть этим хорошим, приветливым расположением, чтобы
тем успешнее подготовить начало дела.
Церковь была полнехонька, без различия каких бы
то ни было каст и сословий. Между
народом, поближе к кафедре, затершись в одном уголке, стоял Феликс Подвиляньский вместе с доктором Яроцем. Оба решились выстоять всю службу, чтобы самолично быть свидетелями
того, что произойдет сегодня. Они тоже ожидали чего-то…
Под впечатлением
того сознания, что эта литургия уже последняя, прощальная, предстоящему
народу служба владыки казалась еще величественнее, еще торжественнее.
В
тот же день вечером, перед губернаторским домом, был огромный съезд экипажей. Жандармы на конях, частный пристав пешком, квартальные и полицейские творили порядок и внушали достодолжное почтение толпе
народа, собравшейся поглазеть на ярко освещенные окна. Это был бал по случаю скорого отъезда барона Икс-фон-Саксена, последний маневр, которым правительница губернии намеревалась «добить милого неприятеля».
Студенты меж
тем, несмотря на возрастающее скопище
народа, шли попарно либо по три человека, чтобы не занимать весь тротуар, не производить замешательства на улице, и в некотором расстоянии между парами, дабы, по возможности, менее походить на корпоративное скопище.
Между
тем весть об этом происшествии быстро разнеслась по городу. Толпы
народа всех званий, возрастов и состояний затопили близлежащие улицы. Многие провожали это шествие, многие ограничивались простым любопытным глазеньем. Везде шли самые разноречивые толки. В иных кучках выражали сочувствие студентам, в других сочувствие полиции.
— Нет, это все поляки! Известно, на
то и поляк, чтобы бунтовать! поляк завсегда бунтует! — объясняли другие зипуны и чуйки, и это последнее объяснение было наиболее общим, наиболее распространенным в простом
народе.
Двое из них в
ту ж минуту подхватили под руки студента и почти насильно оттащили его в толпу
народа, на тротуар набережной.
У многих на устах была знаменитая и, как видно, модная в этом кружке фраза «Колокола»: «
народ обманут!» Говорили и о финансовом кризисе, и о
том, что Россия не сегодня-завтра — круглый банкрот.
— Как это «Царство Польское»? — с недоумением перебил его конноартиллерист. — Не Царство разумею я, а всю, всю Польшу, как она есть, — всю, в границах 1772 года! Все
те земли, где масса
народа или говорит по-польски, или привязана к прежней униатской вере, всю Литву, Белоруссию, Волынь, Украйну, Подолию, Малороссию, все это единая и нераздельная Польша. Иной я не признаю и не понимаю.
Во всех этих землях
народ если и не носит официально имени поляков,
то все же он поляк, — поляк до мозга кости своей, потому что в нем жизнь польская, стремления польские, дух польский; потому что этот
народ был польским.
— Но вопрос в
том, захотят ли поляки нашего участия? — возразил Хвалынцев. — У нас к ним одно сочувствие и ни тени ненависти. Но я знаю по трехлетнему университетскому опыту, поляки всегда чуждались нас; у них всегда для нас одно только сдержанное и гордое презрение; наконец, сколько раз приходится слышать нам от поляков слова злорадства и ненависти не к правительству, но к нам, к России, к русскому
народу, так нуждаются ли они в нашем сочувствии?
Вместо
того, чтобы подымать на уровень своих прав всю остальную массу
народа, мы приносили жертву самоотречения и самоуничтожения и думали, что это прогресс.
Лидинька Затц, забравшись сначала в самую середину одного ряда стульев, где она завела громогласную беседу с несколькими своими знакомцами и знакомками, захотела пробраться тоже поближе к кафедре; но так как и в
ту, и в другую сторону проход был весьма затруднителен, по причине множества столпившегося
народу,
то она не долго думая подобрала юбку и зашагала целиком по стульям, валяя напрямик через спинки и крича во весь голос: — «Полояров!
— Ничего себе. Где лучше, где хуже, но в общем довольно порядочно. Уж на что коммунисты: ведь это все
народ, что называется, ni foi, ni loi [Ни стыда, ни совести (фр.).], однако Свитка и с
тех ухитрился слупить малую толику.
Полиция принялась расталкивать
народ —
народ стал растаскивать вещи, а тащить, между
тем, некуда.
Народ еще копошился на
той стороне, пока пожар не дошел до забора; но когда золотые полосы и жилки огня пробились сквозь его щели — жар вдруг сделался невыносим до такой степени, что через минуту на набережной не было уже ни одной души.
— Нет, барин, врешь! Толкучий не купечество, а хищные люди подожгли! Уж они давно на него зарились!
Те самые, что
народ православный по миру пустить хотят да нехорошие бумаги подбрасывают! Это уж мы доподлинно знаем! Это верно!
Вместо этого является масса, сила, мир, нечто единое, или
то, что можно понимать под словом
народ, в самом широком смысле.
Кто поджигает! —
Тьма предположений, но ни одного положительного, верного ответа. Одно только чувство немедленной и беспощадно-страшной мести невидимым, тайным врагам с каждой минутой все более и более разгорается в массах
народа.
И
народ тоже ведь очень хорошо видит и понимает это бессилие, он начнет завтра же презирать
ту власть, которая сегодня не может и не умеет помочь
народу.
Несколько десятков человек самого разношерстного
народа в
ту же минуту плотно окружили со всех сторон чиновника и Моисея.
Иной встречи и быть не могло: у них одна и
та же радость и горе, одни и
те же друзья и недруги, и это высшее единение чувствовалось инстинктивно, само собою, никем и ничем не подсказанное, никаким искусством не прививаемое: оно органически, естественно рождалось из двух близких слов, из двух родных понятий:
народ и царь.
Новые массы, новые живые реки людей отовсюду стремились навстречу государю. Весть о
том, что он сам здесь же, на пожаре, вместе со всем
народом, как электрическая искра, пробегала в массах, и крики «ура» оглашали воздух за версту и более расстояния от
того места, где находился царь. Там его не видели, но чувствовали его присутствие.
— Слышите?.. Слышите эти крики? — говорила Татьяна с невольными восторженными слезами на глазах: она сейчас была свидетельницей этой встречи, этих порывов; она тоже и притом близко видела этот бледный, величественный облик, с медленно катящеюся слезой — и отзывчивое, простое и чуткое сердце ее дрожало
тем же восторгом,
тою же любовью, как и сердце всего этого
народа.
— Да, точно: исполин просыпается! — отозвался ей Устинов! — да только проснется-то он вовсе не так и не за
тем, как ждут и надеются господа Фрумкины!.. Любители
народа!.. Показать бы их теперь этому
народу! Пускай бы послушали, не кричит ли он по их рецепту: «да здравствует молодая Россия и русская социально-демократическая республика!»
1-го же июня были подброшены письма о
том, что пожаров более не будет, так как
народ русский оказался глуп до такой степени, что не мог понять высокой цели, для достижения которой они делались, и что поэтому отныне станут отравлять.
Площадь была полна
народом, и в этой массе слышалось злобное рычанье, ропот на
то, что мало казнить таким образом, а следует вешать, вешать за ребро на железный крюк.
Толпа этого
народа несколько раз собиралась у станций Царскосельской железной дороги и ждала государя, а когда государь выходил на крыльцо, она становилась на колени и кричала «ура!», вопя в
то же время о хлебе и защите.
В
тот же день закрыты все народные читальни. В объявлении говорилось, что «мера эта принята вследствие замеченного вредного направления некоторых из учрежденных в последнее время народных читален, кои дают средства не столько для чтения, сколько для распространения между посещающими их лицами сочинений, имеющих целью произвести беспорядки и волнение в
народе, а также для распространения безосновательных толков».
Масса москалей своим голосом очень может сделать
то, что правительство не осмелится решительно противодействовать нам, оно должно будет уступить, будучи раздавлено общественным мнением своего же собственного
народа,
тем паче, когда оно увидит в рядах наших бойцов своих же собственных, чистокровных русских.
Нужно только бесконечно жалеть и сокрушаться о
том, что есть в жизни
народа такие непримиримые положения, когда отдельная личность, даже помимо собственной воли, насильственно принуждена разрывать самые дорогие свои связи и отношения.