Неточные совпадения
Потом, уже достигнув зрелого возраста, прочла она несколько книг содержания романтического, да недавно еще, через посредство господина Лебезятникова, одну книжку «Физиологию» Льюиса [«Физиология» Льюиса — книга английского философа и физиолога Д. Г. Льюиса «Физиология обыденной жизни»,
в которой популярно излагались естественно-научные идеи.] — изволите знать-с? — с большим интересом прочла, и даже нам отрывочно вслух сообщала: вот и
все ее просвещение.
И видел я тогда, молодой человек, видел я, как затем Катерина Ивановна, так же ни слова не говоря, подошла к Сонечкиной постельке и
весь вечер
в ногах у ней на коленках простояла, ноги ей целовала, встать не хотела, а
потом так обе и заснули вместе, обнявшись… обе… обе… да-с… а я… лежал пьяненькой-с.
Но
в идущей женщине было что-то такое странное и с первого же взгляда бросающееся
в глаза, что мало-помалу внимание его начало к ней приковываться, — сначала нехотя и как бы с досадой, а
потом все крепче и крепче.
Несмотря на эти странные слова, ему стало очень тяжело. Он присел на оставленную скамью. Мысли его были рассеянны… Да и вообще тяжело ему было думать
в эту минуту о чем бы то ни было. Он бы хотел совсем забыться,
все забыть,
потом проснуться и начать совсем сызнова…
А Миколка намахивается
в другой раз, и другой удар со
всего размаху ложится на спину несчастной клячи. Она
вся оседает
всем задом, но вспрыгивает и дергает, дергает из
всех последних сил
в разные стороны, чтобы вывезти; но со
всех сторон принимают ее
в шесть кнутов, а оглобля снова вздымается и падает
в третий раз,
потом в четвертый, мерно, с размаха. Миколка
в бешенстве, что не может с одного удара убить.
Впоследствии, когда он припоминал это время и
все, что случилось с ним
в эти дни, минуту за минутой, пункт за пунктом, черту за чертой, его до суеверия поражало всегда одно обстоятельство, хотя,
в сущности, и не очень необычайное, но которое постоянно казалось ему
потом как бы каким-то предопределением судьбы его.
Итак, стоило только потихоньку войти, когда придет время,
в кухню и взять топор, а
потом, чрез час (когда
все уже кончится), войти и положить обратно.
Он стоял, смотрел и не верил глазам своим: дверь, наружная дверь, из прихожей на лестницу, та самая,
в которую он давеча звонил и вошел, стояла отпертая, даже на целую ладонь приотворенная: ни замка, ни запора,
все время, во
все это время! Старуха не заперла за ним, может быть, из осторожности. Но боже! Ведь видел же он
потом Лизавету! И как мог, как мог он не догадаться, что ведь вошла же она откуда-нибудь! Не сквозь стену же.
Наконец, вот и переулок; он поворотил
в него полумертвый; тут он был уже наполовину спасен и понимал это: меньше подозрений, к тому же тут сильно народ сновал, и он стирался
в нем, как песчинка. Но
все эти мучения до того его обессилили, что он едва двигался.
Пот шел из него каплями, шея была
вся смочена «Ишь нарезался!» — крикнул кто-то ему, когда он вышел на канаву.
Он взглянул:
в правой руке у него отрезанные куски бахромы, носок и лоскутья вырванного кармана. Так и спал с ними.
Потом уже, размышляя об этом, вспоминал он, что и полупросыпаясь
в жару, крепко-накрепко стискивал
все это
в руке и так опять засыпал.
Он бросился
в угол, запустил руку под обои и стал вытаскивать вещи и нагружать ими карманы.
Всего оказалось восемь штук: две маленькие коробки, с серьгами или с чем-то
в этом роде, — он хорошенько не посмотрел;
потом четыре небольшие сафьянные футляра. Одна цепочка была просто завернута
в газетную бумагу. Еще что-то
в газетной бумаге, кажется орден…
Но вошедший господин мало-помалу стал возбуждать
в нем
все больше и больше внимания,
потом недоумения,
потом недоверчивости и даже как будто боязни.
— А правда ль, что вы, — перебил вдруг опять Раскольников дрожащим от злобы голосом,
в котором слышалась какая-то радость обиды, — правда ль, что вы сказали вашей невесте…
в тот самый час, как от нее согласие получили, что
всего больше рады тому… что она нищая… потому что выгоднее брать жену из нищеты, чтоб
потом над ней властвовать… и попрекать тем, что она вами облагодетельствована?
— То-то и есть, что они
все так делают, — отвечал Заметов, — убьет-то хитро, жизнь отваживает, а
потом тотчас
в кабаке и попался. На трате-то их и ловят. Не
все же такие, как вы, хитрецы. Вы бы
в кабак не пошли, разумеется?
Он вошел
в дом, прошел
всю подворотню,
потом в первый вход справа и стал подниматься по знакомой лестнице,
в четвертый этаж.
Меж тем комната наполнилась так, что яблоку упасть было негде. Полицейские ушли, кроме одного, который оставался на время и старался выгнать публику, набравшуюся с лестницы, опять обратно на лестницу. Зато из внутренних комнат высыпали чуть не
все жильцы г-жи Липпевехзель и сначала было теснились только
в дверях, но
потом гурьбой хлынули
в самую комнату. Катерина Ивановна пришла
в исступление.
— Эх, батюшка! Слова да слова одни! Простить! Вот он пришел бы сегодня пьяный, как бы не раздавили-то, рубашка-то на нем одна,
вся заношенная, да
в лохмотьях, так он бы завалился дрыхнуть, а я бы до рассвета
в воде полоскалась, обноски бы его да детские мыла, да
потом высушила бы за окном, да тут же, как рассветет, и штопать бы села, — вот моя и ночь!.. Так чего уж тут про прощение говорить! И то простила!
Он развернул, наконец, письмо,
все еще сохраняя вид какого-то странного удивления;
потом медленно и внимательно начал читать и прочел два раза. Пульхерия Александровна была
в особенном беспокойстве; да и
все ждали чего-то особенного.
В ту минуту, когда
все трое, Разумихин, Раскольников и она, остановились на два слова на тротуаре, этот прохожий, обходя их, вдруг как бы вздрогнул, нечаянно на лету поймав слова Сони: «и спросила: господин Раскольников где живет?» Он быстро, но внимательно оглядел
всех троих,
в особенности же Раскольникова, к которому обращалась Соня;
потом посмотрел на дом и заметил его.
А
потом опять утешится, на вас она
все надеется: говорит, что вы теперь ей помощник и что она где-нибудь немного денег займет и поедет
в свой город, со мною, и пансион для благородных девиц заведет, а меня возьмет надзирательницей, и начнется у нас совсем новая, прекрасная жизнь, и целует меня, обнимает, утешает, и ведь так верит! так верит фантазиям-то!
Но
в то же время он узнал теперь, и узнал наверно, что хоть и тосковала она и боялась чего-то ужасно, принимаясь теперь читать, но что вместе с тем ей мучительно самой хотелось прочесть, несмотря на
всю тоску и на
все опасения, и именно ему,чтоб он слышал, и непременно теперь — « что бы там ни вышло
потом!»…
— А знаете что, — спросил он вдруг, почти дерзко смотря на него и как бы ощущая от своей дерзости наслаждение, — ведь это существует, кажется, такое юридическое правило, такой прием юридический — для
всех возможных следователей — сперва начать издалека, с пустячков, или даже с серьезного, но только совсем постороннего, чтобы, так сказать, ободрить, или, лучше сказать, развлечь допрашиваемого, усыпить его осторожность, и
потом вдруг, неожиданнейшим образом огорошить его
в самое темя каким-нибудь самым роковым и опасным вопросом; так ли?
Ну кто же, скажите, из
всех подсудимых, даже из самого посконного мужичья, не знает, что его, например, сначала начнут посторонними вопросами усыплять (по счастливому выражению вашему), а
потом вдруг и огорошат
в самое темя, обухом-то-с, хе! хе! хе!
в самое-то темя, по счастливому уподоблению вашему! хе! хе! так вы это
в самом деле подумали, что я квартирой-то вас хотел… хе! хе!
Негодование-то
в вас уж очень сильно кипит-с, благородное-с, от полученных обид, сперва от судьбы, а
потом от квартальных, вот вы и мечетесь туда и сюда, чтобы, так сказать, поскорее заговорить
всех заставить и тем
все разом покончить, потому что надоели вам эти глупости и
все подозрения эти.
Потом, при воспоминании об этой минуте, Раскольникову представлялось
все в таком виде...
В эту минуту прибыли вы (по моему зову) — и
все время у меня пребывали
потом в чрезвычайном смущении, так что даже три раза, среди разговора, вставали и спешили почему-то уйти, хотя разговор наш еще не был окончен.
Петр Петрович даже как будто вздрогнул. Это заметили
все. (
Потом об этом вспоминали.) Лебезятников шагнул
в комнату.
Ну, да мало ль мне мыслей тогда пришло
в голову, так что я положил
все это обдумать
потом, но все-таки почел неделикатным обнаружить перед вами, что знаю секрет.
— Которую
все проливают, — подхватил он чуть не
в исступлении, — которая льется и всегда лилась на свете, как водопад, которую льют, как шампанское, и за которую венчают
в Капитолии и называют
потом благодетелем человечества.
Он рассказал до последней черты
весь процесс убийства: разъяснил тайну заклада(деревянной дощечки с металлическою полоской), который оказался у убитой старухи
в руках; рассказал подробно о том, как взял у убитой ключи, описал эти ключи, описал укладку и чем она была наполнена; даже исчислил некоторые из отдельных предметов, лежавших
в ней; разъяснил загадку об убийстве Лизаветы; рассказал о том, как приходил и стучался Кох, а за ним студент, передав
все, что они между собой говорили; как он, преступник, сбежал
потом с лестницы и слышал визг Миколки и Митьки; как он спрятался
в пустой квартире, пришел домой, и
в заключение указал камень во дворе, на Вознесенском проспекте, под воротами, под которым найдены были вещи и кошелек.