Неточные совпадения
— Направо, — сказал мужик. — Это будет
тебе дорога в Маниловку; а Заманиловки никакой нет. Она зовется так, то есть ее прозвание Маниловка, а Заманиловки тут вовсе нет. Там прямо на горе увидишь дом, каменный, в два этажа, господский дом, в котором, то есть, живет сам господин.
Вот это
тебе и есть Маниловка, а Заманиловки совсем нет никакой здесь
и не было.
«Хитри, хитри!
вот я
тебя перехитрю! — говорил Селифан, приподнявшись
и хлыснув кнутом ленивца.
— Ну
вот уж
и дело! уж
и выдумал! Ах
ты, Оподелдок Иванович!
— Ну, душа,
вот это так!
Вот это хорошо, постой же, я
тебя поцелую за это. — Здесь Ноздрев
и Чичиков поцеловались. —
И славно: втроем
и покатим!
— Когда
ты не хочешь на деньги, так
вот что, слушай: я
тебе дам шарманку
и все, сколько ни есть у меня, мертвые души, а
ты мне дай свою бричку
и триста рублей придачи.
— Я
тебе дам другую бричку.
Вот пойдем в сарай, я
тебе покажу ее!
Ты ее только перекрасишь,
и будет чудо бричка.
— Отчего ж неизвестности? — сказал Ноздрев. — Никакой неизвестности! будь только на твоей стороне счастие,
ты можешь выиграть чертову пропасть. Вон она! экое счастье! — говорил он, начиная метать для возбуждения задору. — Экое счастье! экое счастье! вон: так
и колотит!
вот та проклятая девятка, на которой я всё просадил! Чувствовал, что продаст, да уже, зажмурив глаза, думаю себе: «Черт
тебя побери, продавай, проклятая!»
—
Вот тебе постель! Не хочу
и доброй ночи желать
тебе!
Как взглянул он на его спину, широкую, как у вятских приземистых лошадей,
и на ноги его, походившие на чугунные тумбы, которые ставят на тротуарах, не мог не воскликнуть внутренно: «Эк наградил-то
тебя Бог!
вот уж точно, как говорят, неладно скроен, да крепко сшит!..
Да
вот теперь у
тебя под властью мужики:
ты с ними в ладу
и, конечно, их не обидишь, потому что они твои,
тебе же будет хуже; а тогда бы у
тебя были чиновники, которых бы
ты сильно пощелкивал, смекнувши, что они не твои же крепостные, или грабил бы
ты казну!
— А
вот черти-то
тебя и припекут! скажут: «А
вот тебе, мошенница, за то, что барина-то обманывала!», да горячими-то
тебя и припекут!
И вот, давши барину порядочный оброк, завел
ты лавчонку, набрав заказов кучу,
и пошел работать.
И вот лавчонка твоя запустела,
и ты пошел попивать да валяться по улицам, приговаривая: «Нет, плохо на свете!
И вот, вынувши из кармана табакерку,
ты потчеваешь дружелюбно каких-то двух инвалидов, набивающих на
тебя колодки,
и расспрашиваешь их, давно ли они в отставке
и в какой войне бывали.
И вот ты себе живешь в тюрьме, покамест в суде производится твое дело.
И пишет суд: препроводить
тебя из Царевококшайска в тюрьму такого-то города, а тот суд пишет опять: препроводить
тебя в какой-нибудь Весьегонск,
и ты переезжаешь себе из тюрьмы в тюрьму
и говоришь, осматривая новое обиталище: „Нет,
вот весьегонская тюрьма будет почище: там хоть
и в бабки, так есть место, да
и общества больше!“ Абакум Фыров!
ты, брат, что? где, в каких местах шатаешься?
— А, херсонский помещик, херсонский помещик! — кричал он, подходя
и заливаясь смехом, от которого дрожали его свежие, румяные, как весенняя роза, щеки. — Что? много наторговал мертвых? Ведь вы не знаете, ваше превосходительство, — горланил он тут же, обратившись к губернатору, — он торгует мертвыми душами! Ей-богу! Послушай, Чичиков! ведь
ты, — я
тебе говорю по дружбе,
вот мы все здесь твои друзья,
вот и его превосходительство здесь, — я бы
тебя повесил, ей-богу, повесил!
— Поверите ли, ваше превосходительство, — продолжал Ноздрев, — как сказал он мне: «Продай мертвых душ», — я так
и лопнул со смеха. Приезжаю сюда, мне говорят, что накупил на три миллиона крестьян на вывод: каких на вывод! да он торговал у меня мертвых. Послушай, Чичиков, да
ты скотина, ей-богу, скотина,
вот и его превосходительство здесь, не правда ли, прокурор?
Впрочем, обе дамы нельзя сказать чтобы имели в своей натуре потребность наносить неприятность,
и вообще в характерах их ничего не было злого, а так, нечувствительно, в разговоре рождалось само собою маленькое желание кольнуть друг друга; просто одна другой из небольшого наслаждения при случае всунет иное живое словцо:
вот, мол,
тебе! на, возьми, съешь!
А
вот пусть к
тебе повадится черт подвертываться всякий день под руку, так что
вот и не хочешь брать, а он сам сует.
Англичанин стоит
и сзади держит на веревке собаку,
и под собакой разумеется Наполеон: «Смотри, мол, говорит, если что не так, так я на
тебя сейчас выпущу эту собаку!» —
и вот теперь они, может быть,
и выпустили его с острова Елены,
и вот он теперь
и пробирается в Россию, будто бы Чичиков, а в самом деле вовсе не Чичиков.
Поди
ты сладь с человеком! не верит в Бога, а верит, что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта, ясное как день, все проникнутое согласием
и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу,
и ему оно понравится,
и он станет кричать: «
Вот оно,
вот настоящее знание тайн сердца!» Всю жизнь не ставит в грош докторов, а кончится тем, что обратится наконец к бабе, которая лечит зашептываньями
и заплевками, или, еще лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть какой дряни, которая, бог знает почему, вообразится ему именно средством против его болезни.
Хоть бы заикнулся, беспутный, — а
вот теперь к последнему часу
и пригнал! когда уж почти начеку: сесть бы да
и ехать, а? а
ты вот тут-то
и напакостил, а? а?
— А
вот теперь ступай приведи кузнеца, да чтоб в два часа все было сделано. Слышишь? непременно в два часа, а если не будет, так я
тебя, я
тебя… в рог согну
и узлом завяжу! — Герой наш был сильно рассержен.
И вот напечатают в газетах, что скончался, к прискорбию подчиненных
и всего человечества, почтенный гражданин, редкий отец, примерный супруг,
и много напишут всякой всячины; прибавят, пожалуй, что был сопровождаем плачем вдов
и сирот; а ведь если разобрать хорошенько дело, так на поверку у
тебя всего только
и было, что густые брови».
—
Вот я
тебя палашом! — кричал скакавший навстречу фельдъегерь с усами в аршин. — Не видишь, леший дери твою душу: казенный экипаж! —
И, как призрак, исчезнула с громом
и пылью тройка.
Но дышит свежо в самые очи холодное ночное дыхание
и убаюкивает
тебя,
и вот уже дремлешь,
и забываешься,
и храпишь,
и ворочается сердито, почувствовав на себе тяжесть, бедный, притиснутый в углу сосед.
Вот ты у меня постоишь на коленях!
ты у меня поголодаешь!»
И бедный мальчишка, сам не зная за что, натирал себе колени
и голодал по суткам.
Как-то в жарком разговоре, а может быть, несколько
и выпивши, Чичиков назвал другого чиновника поповичем, а тот, хотя действительно был попович, неизвестно почему обиделся жестоко
и ответил ему тут же сильно
и необыкновенно резко, именно
вот как: «Нет, врешь, я статский советник, а не попович, а
вот ты так попович!»
И потом еще прибавил ему в пику для большей досады: «Да
вот, мол, что!» Хотя он отбрил таким образом его кругом, обратив на него им же приданное название,
и хотя выражение «
вот, мол, что!» могло быть сильно, но, недовольный сим, он послал еще на него тайный донос.
А главное дело
вот в чем: «Помилуй, батюшка барин, Кифа Мокиевич, — говорила отцу
и своя
и чужая дворня, — что у
тебя за Мокий Кифович?
— Управитель так
и оторопел, говорит: «Что вам угодно?» — «А! говорят, так
вот ты как!»
И вдруг, с этим словом, перемена лиц
и физиогномии… «За делом! Сколько вина выкуривается по именью? Покажите книги!» Тот сюды-туды. «Эй, понятых!» Взяли, связали, да в город, да полтора года
и просидел немец в тюрьме.
— Жена — хлопотать! — продолжал Чичиков. — Ну, что ж может какая-нибудь неопытная молодая женщина? Спасибо, что случились добрые люди, которые посоветовали пойти на мировую. Отделался он двумя тысячами да угостительным обедом.
И на обеде, когда все уже развеселились,
и он также,
вот и говорят они ему: «Не стыдно ли
тебе так поступить с нами?
Ты все бы хотел нас видеть прибранными, да выбритыми, да во фраках. Нет,
ты полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит».
—
Вот тебе на! Как же вы, дураки, — сказал он, оборотившись к Селифану
и Петрушке, которые оба разинули рты
и выпучили глаза, один сидя на козлах, другой стоя у дверец коляски, — как же вы, дураки? Ведь вам сказано — к полковнику Кошкареву… А ведь это Петр Петрович Петух…
— Подпусти
и брюкву,
и свеклу. А к жаркому
ты сделай мне
вот какую обкладку…
— Да ведь
ты и тогда говорил: в последний раз, а ведь
вот опять привез.
— Я начинаю думать, Платон, что путешествие может, точно, расшевелить
тебя. У
тебя душевная спячка.
Ты просто заснул,
и заснул не от пресыщения или усталости, но от недостатка живых впечатлений
и ощущений.
Вот я совершенно напротив. Я бы очень желал не так живо чувствовать
и не так близко принимать к сердцу все, что ни случается.
«
Вот тебе на! — подумал Леницын. — Это что-то престранное».
И несколько даже отодвинулся со стулом назад, потому что совершенно озадачился.