Неточные совпадения
То есть,
я говорю, что нашему брату, хуторянину, высунуть нос из своего захолустья в большой свет — батюшки мои!
— Не бойся, серденько, не бойся! —
говорил он ей вполголоса, взявши ее руку, —
я ничего не скажу тебе худого!
«Да,
говорите себе что хотите, — думал про себя отец нашей красавицы, не пропускавший ни одного слова из разговора двух негоциантов, — а у
меня десять мешков есть в запасе».
— Эх, хват! за это люблю! —
говорил Черевик, немного подгулявши и видя, как нареченный зять его налил кружку величиною с полкварты и, нимало не поморщившись, выпил до дна, хватив потом ее вдребезги. — Что скажешь, Параска? Какого
я жениха тебе достал! Смотри, смотри, как он молодецки тянет пенную!..
Пришлось черту заложить красную свитку свою, чуть ли не в треть цены, жиду, шинковавшему тогда на Сорочинской ярмарке; заложил и
говорит ему: «Смотри, жид,
я приду к тебе за свиткой ровно через год: береги ее!» — и пропал, как будто в воду.
— Враг
меня возьми, если
мне, голубко, не представилась твоя рожа барабаном, на котором
меня заставили выбивать зорю, словно москаля, те самые свиные рожи, от которых, как
говорит кум…
— А! Голопупенко, Голопупенко! — закричал, обрадовавшись, Солопий. — Вот, кум, это тот самый, о котором
я говорил тебе. Эх, хват! вот Бог убей
меня на этом месте, если не высуслил при
мне кухоль мало не с твою голову, и хоть бы раз поморщился.
— Ну, дочка! пойдем скорее! Хивря с радости, что
я продал кобылу, побежала, —
говорил он, боязливо оглядываясь по сторонам, — побежала закупать себе плахт и дерюг всяких, так нужно до приходу ее все кончить!
— Не бесись, не бесись, жинка! —
говорил хладнокровно Черевик, видя, что пара дюжих цыган овладела ее руками, — что сделано, то сделано;
я переменять не люблю!
— Плюйте ж на голову тому, кто это напечатал! бреше, сучий москаль.Так ли
я говорил? Що то вже, як у кого черт-ма клепки в голови!Слушайте,
я вам расскажу ее сейчас.
— Какой же ты нетерпеливый, —
говорила она ему вполголоса. — Уже и рассердился! Зачем выбрал ты такое время: толпа народу шатается то и дело по улицам…
Я вся дрожу…
— О, не дрожи, моя красная калиночка! Прижмись ко
мне покрепче! —
говорил парубок, обнимая ее, отбросив бандуру, висевшую на длинном ремне у него на шее, и садясь вместе с нею у дверей хаты. — Ты знаешь, что
мне и часу не видать тебя горько.
— Что? — сказал он, будто проснувшись. — Что
я хочу жениться, а ты выйти за
меня замуж —
говорил.
— Расскажи, расскажи, милый, чернобровый парубок! —
говорила она, прижимаясь лицом своим к щеке его и обнимая его. — Нет! ты, видно, не любишь
меня, у тебя есть другая девушка.
Я не буду бояться;
я буду спокойно спать ночь. Теперь-то не засну, если не расскажешь.
Я стану мучиться да думать… Расскажи, Левко!..
— Левко? Левко еще молокосос! —
говорил хрипло и вполголоса высокий человек. — Если
я встречу его когда-нибудь у тебя,
я его выдеру за чуб…
А
я дивлюсь да передумываю, что б это значило, что он все притворяется глухим, когда станешь
говорить о деле.
— Вот
я и домой пришел! —
говорил он, садясь на лавку у дверей и не обращая никакого внимания на присутствующих. — Вишь, как растянул вражий сын, сатана, дорогу! Идешь, идешь, и конца нет! Ноги как будто переломал кто-нибудь. Достань-ка там, баба, тулуп, подостлать
мне. На печь к тебе не приду, ей-богу, не приду: ноги болят! Достань его, там он лежит, близ покута; гляди только, не опрокинь горшка с тертым табаком. Или нет, не тронь, не тронь! Ты, может быть, пьяна сегодня… Пусть, уже
я сам достану.
— Эге! влезла свинья в хату, да и лапы сует на стол, — сказал голова, гневно подымаясь с своего места; но в это время увесистый камень, разбивши окно вдребезги, полетел ему под ноги. Голова остановился. — Если бы
я знал, —
говорил он, подымая камень, — какой это висельник швырнул,
я бы выучил его, как кидаться! Экие проказы! — продолжал он, рассматривая его на руке пылающим взглядом. — Чтобы он подавился этим камнем…
— Что вы, братцы! —
говорил винокур. — Слава богу, волосы у вас чуть не в снегу, а до сих пор ума не нажили: от простого огня ведьма не загорится! Только огонь из люльки может зажечь оборотня. Постойте,
я сейчас все улажу!
— Добро ты, одноглазый сатана! — вскричала она, приступив к голове, который попятился назад и все еще продолжал ее мерять своим глазом. —
Я знаю твой умысел: ты хотел, ты рад был случаю сжечь
меня, чтобы свободнее было волочиться за дивчатами, чтобы некому было видеть, как дурачится седой дед. Ты думаешь,
я не знаю, о чем
говорил ты сего вечера с Ганною? О!
я знаю все.
Меня трудно провесть и не твоей бестолковой башке.
Я долго терплю, но после не прогневайся…
«Нет, эдак
я засну еще здесь!» —
говорил он, подымаясь на ноги и протирая глаза.
— Посмотри, посмотри! — быстро
говорила она, — она здесь! она на берегу играет в хороводе между моими девушками и греется на месяце. Но она лукава и хитра. Она приняла на себя вид утопленницы; но
я знаю, но
я слышу, что она здесь.
Мне тяжело,
мне душно от ней.
Я не могу чрез нее плавать легко и вольно, как рыба.
Я тону и падаю на дно, как ключ. Отыщи ее, парубок!
— Слышите ли? —
говорил голова с важною осанкою, оборотившись к своим сопутникам, — комиссар сам своею особою приедет к нашему брату, то есть ко
мне, на обед! О! — Тут голова поднял палец вверх и голову привел в такое положение, как будто бы она прислушивалась к чему-нибудь. — Комиссар, слышите ли, комиссар приедет ко
мне обедать! Как думаешь, пан писарь, и ты, сват, это не совсем пустая честь! Не правда ли?
«Ну, —
говорит дед, — тебе во сне,
мне наяву.
Я вам скажу, что на хуторе уже начинают смеяться надо
мною: «Вот,
говорят, одурел старый дед: на старости лет тешится ребяческими игрушками!» И точно, давно пора на покой.
Я всегда люблю приличные разговоры: чтобы, как
говорят, вместе и услаждение и назидательность была), разговорились об том, как нужно солить яблоки.
«Что людям вздумалось расславлять, будто
я хороша? —
говорила она, как бы рассеянно, для того только, чтобы об чем-нибудь поболтать с собою.
— Зачем ты пришел сюда? — так начала
говорить Оксана. — Разве хочется, чтобы выгнала за дверь лопатою? Вы все мастера подъезжать к нам. Вмиг пронюхаете, когда отцов нет дома. О,
я знаю вас! Что, сундук мой готов?
«Чего
мне больше ждать? —
говорил сам с собою кузнец. — Она издевается надо
мною. Ей
я столько же дорог, как перержавевшая подкова. Но если ж так, не достанется, по крайней мере, другому посмеяться надо
мною. Пусть только
я наверное замечу, кто ей нравится более моего;
я отучу…»
— Смейся, смейся! —
говорил кузнец, выходя вслед за ними. —
Я сам смеюсь над собою! Думаю, и не могу вздумать, куда девался ум мой. Она
меня не любит, — ну, бог с ней! будто только на всем свете одна Оксана. Слава богу, дивчат много хороших и без нее на селе. Да что Оксана? с нее никогда не будет доброй хозяйки; она только мастерица рядиться. Нет, полно, пора перестать дурачиться.
— Ради бога, добродетельная Солоха, —
говорил он, дрожа всем телом. — Ваша доброта, как
говорит писание Луки глава трина… трин… Стучатся, ей-богу, стучатся! Ох, спрячьте
меня куда-нибудь!
Вакула между тем, пробежавши несколько улиц, остановился перевесть духа. «Куда
я, в самом деле, бегу? — подумал он, — как будто уже все пропало. Попробую еще средство: пойду к запорожцу Пузатому Пацюку. Он,
говорят, знает всех чертей и все сделает, что захочет. Пойду, ведь душе все же придется пропадать!»
— Ты,
говорят, не во гнев будь сказано… — сказал, собираясь с духом, кузнец, —
я веду об этом речь не для того, чтобы тебе нанесть какую обиду, — приходишься немного сродни черту.
«Ну, так, не
говорил ли
я?..» — подумал про себя Чуб.
«Что за картина! что за чудная живопись! — рассуждал он, — вот, кажется,
говорит! кажется, живая! а дитя святое! и ручки прижало! и усмехается, бедное! а краски! боже ты мой, какие краски! тут вохры,
я думаю, и на копейку не пошло, все ярь да бакан...
— Не забудете
говорить так, как
я вас учил?
— Светлейший обещал
меня познакомить сегодня с моим народом, которого
я до сих пор еще не видала, —
говорила дама с голубыми глазами, рассматривая с любопытством запорожцев. — Хорошо ли вас здесь содержат? — продолжала она, подходя ближе.
— Дьяк? — пропела, теснясь к спорившим, дьячиха, в тулупе из заячьего меха, крытом синею китайкой. —
Я дам знать дьяка! Кто это
говорит — дьяк?
— Отвяжись от
меня, сатана! —
говорила, пятясь, ткачиха.
— Нет! нет!
мне не нужно черевиков! —
говорила она, махая руками и не сводя с него очей, —
я и без черевиков… — Далее она не договорила и покраснела.
Мне чудно,
мне страшно было, когда
я слушала эти рассказы, —
говорила Катерина, вынимая платок и вытирая им лицо спавшего на руках дитяти.
— Не пугайся, Катерина! Гляди: ничего нет! —
говорил он, указывая по сторонам. — Это колдун хочет устрашить людей, чтобы никто не добрался до нечистого гнезда его. Баб только одних он напугает этим! Дай сюда на руки
мне сына! — При сем слове поднял пан Данило своего сына вверх и поднес к губам. — Что, Иван, ты не боишься колдунов? «Нет,
говори, тятя,
я козак». Полно же, перестань плакать! домой приедем! Приедем домой — мать накормит кашей, положит тебя спать в люльку, запоет...
— Про эти дела, тесть, не ее, а
меня спрашивать! Не жена, а муж отвечает. У нас уже так водится, не погневайся! —
говорил Данило, не оставляя своего дела. — Может, в иных неверных землях этого не бывает —
я не знаю.
— Постой, Катерина! ступай, мой ненаглядный Иван,
я поцелую тебя! Нет, дитя мое, никто не тронет волоска твоего. Ты вырастешь на славу отчизны; как вихорь будешь ты летать перед козаками, с бархатною шапочкою на голове, с острою саблею в руке. Дай, отец, руку! Забудем бывшее между нами. Что сделал перед тобою неправого — винюсь. Что же ты не даешь руки? —
говорил Данило отцу Катерины, который стоял на одном месте, не выражая на лице своем ни гнева, ни примирения.
— Снилось
мне, чудно, право, и так живо, будто наяву, — снилось
мне, что отец мой есть тот самый урод, которого мы видали у есаула. Но прошу тебя, не верь сну. Каких глупостей не привидится! Будто
я стояла перед ним, дрожала вся, боялась, и от каждого слова его стонали мои жилы. Если бы ты слышал, что он
говорил…
—
Говорил: «Ты посмотри на
меня, Катерина,
я хорош! Люди напрасно
говорят, что
я дурен.
Я буду тебе славным мужем. Посмотри, как
я поглядываю очами!» Тут навел он на
меня огненные очи,
я вскрикнула и пробудилась.
— Да, сны много
говорят правды. Однако ж знаешь ли ты, что за горою не так спокойно? Чуть ли не ляхи стали выглядывать снова.
Мне Горобець прислал сказать, чтобы
я не спал. Напрасно только он заботится;
я и без того не сплю. Хлопцы мои в эту ночь срубили двенадцать засеков. Посполитство [Посполитство — польские и литовские паны.] будем угощать свинцовыми сливами, а шляхтичи потанцуют и от батогов.
— Постой же, вылезем, а потом пойдем по следам. Тут что-нибудь да кроется. Нет, Катерина,
я говорил тебе, что отец твой недобрый человек; не так он и делал все, как православный.
— Разве
я тебя просил
говорить про это? — И воздушная красавица задрожала. — Где теперь пани твоя?
— Ты помнишь все то, что
я говорил тебе вчера? — спросил колдун так тихо, что едва можно было расслушать.