Неточные совпадения
Да, вот было
и позабыл самое главное: как будете, господа, ехать ко мне,
то прямехонько берите путь по столбовой дороге на Диканьку.
Да, лет тридцать будет назад
тому, когда дорога, верст за десять до местечка Сорочинец, кипела народом, поспешавшим со всех окрестных
и дальних хуторов на ярмарку.
— Ну, так: ему если пьяница
да бродяга, так
и его масти. Бьюсь об заклад, если это не
тот самый сорванец, который увязался за нами на мосту. Жаль, что до сих пор он не попадется мне: я бы дала ему знать.
— Нет, это не по-моему: я держу свое слово; что раз сделал,
тому и навеки быть. А вот у хрыча Черевика нет совести, видно,
и на полшеляга: сказал,
да и назад… Ну, его
и винить нечего, он пень,
да и полно. Все это штуки старой ведьмы, которую мы сегодня с хлопцами на мосту ругнули на все бока! Эх, если бы я был царем или паном великим, я бы первый перевешал всех
тех дурней, которые позволяют себя седлать бабам…
— Э, кум! оно бы не годилось рассказывать на ночь;
да разве уже для
того, чтобы угодить тебе
и добрым людям (при сем обратился он к гостям), которым, я примечаю, столько же, как
и тебе, хочется узнать про эту диковину. Ну, быть так. Слушайте ж!
— Я не злопамятен, Солопий. Если хочешь, я освобожу тебя! — Тут он мигнул хлопцам,
и те же самые, которые сторожили его, кинулись развязывать. — За
то и ты делай, как нужно: свадьбу! —
да и попируем так, чтобы целый год болели ноги от гопака.
Н.В. Гоголя.)]
да еще
и языком таким, будто ему три дня есть не давали,
то хоть берись за шапку
да из хаты.
Но все бы Коржу
и в ум не пришло что-нибудь недоброе,
да раз — ну, это уже
и видно, что никто другой, как лукавый дернул, — вздумалось Петрусю, не обсмотревшись хорошенько в сенях, влепить поцелуй, как говорят, от всей души, в розовые губки козачки,
и тот же самый лукавый, — чтоб ему, собачьему сыну, приснился крест святой! — настроил сдуру старого хрена отворить дверь хаты.
Очнувшись, снял он со стены дедовскую нагайку
и уже хотел было покропить ею спину бедного Петра, как откуда ни возьмись шестилетний брат Пидоркин, Ивась, прибежал
и в испуге схватил ручонками его за ноги, закричав: «Тятя, тятя! не бей Петруся!» Что прикажешь делать? у отца сердце не каменное: повесивши нагайку на стену, вывел он его потихоньку из хаты: «Если ты мне когда-нибудь покажешься в хате или хоть только под окнами,
то слушай, Петро: ей-богу, пропадут черные усы,
да и оселедец твой, вот уже он два раза обматывается около уха, не будь я Терентий Корж, если не распрощается с твоею макушей!» Сказавши это, дал он ему легонькою рукою стусана в затылок, так что Петрусь, невзвидя земли, полетел стремглав.
Увидел Корж мешки
и — разнежился: «Сякой, такой Петрусь, немазаный!
да я ли не любил его?
да не был ли у меня он как сын родной?» —
и понес хрыч небывальщину, так что
того до слез разобрало.
Вот одного дернул лукавый окатить ее сзади водкою; другой, тоже, видно, не промах, высек в
ту же минуту огня,
да и поджег… пламя вспыхнуло, бедная тетка, перепугавшись, давай сбрасывать с себя, при всех, платье…
—
Да, голову. Что он, в самом деле, задумал! Он управляется у нас, как будто гетьман какой. Мало
того что помыкает, как своими холопьями, еще
и подъезжает к дивчатам нашим. Ведь, я думаю, на всем селе нет смазливой девки, за которою бы не волочился голова.
— Покажем! — закричали парубки. —
Да если голову,
то и писаря не минуть!
— Так бы,
да не так вышло: с
того времени покою не было теще. Чуть только ночь, мертвец
и тащится. Сядет верхом на трубу, проклятый,
и галушку держит в зубах. Днем все покойно,
и слуху нет про него; а только станет примеркать — погляди на крышу, уже
и оседлал, собачий сын, трубу.
— Скажи, пожалуйста, — с такими словами она приступила к нему, — ты не свихнул еще с последнего ума? Была ли в одноглазой башке твоей хоть капля мозгу, когда толкнул ты меня в темную комору? счастье, что не ударилась головою об железный крюк. Разве я не кричала тебе, что это я? Схватил, проклятый медведь, своими железными лапами,
да и толкает! Чтоб тебя на
том свете толкали черти!..
— Свадьбу? Дал бы я тебе свадьбу!.. Ну,
да для именитого гостя… завтра вас поп
и обвенчает. Черт с вами! Пусть комиссар увидит, что значит исправность! Ну, ребята, теперь спать! Ступайте по домам!.. Сегодняшний случай припомнил мне
то время, когда я… — При сих словах голова пустил обыкновенный свой важный
и значительный взгляд исподлобья.
Другие же прибавили, что когда черт
да москаль украдут что-нибудь,
то поминай как
и звали.
Там
и увидишь кого нужно;
да не позабудь набрать в карманы
того, для чего
и карманы сделаны…
«Уже, добродейство, будьте ласковы: как бы так, чтобы, примерно сказать,
того… (дед живал в свете немало, знал уже, как подпускать турусы,
и при случае, пожалуй,
и пред царем не ударил бы лицом в грязь), чтобы, примерно сказать,
и себя не забыть,
да и вас не обидеть, — люлька-то у меня есть,
да того, чем бы зажечь ее, черт-ма [Не имеется.
К счастью еще, что у ведьмы была плохая масть; у деда, как нарочно, на
ту пору пары. Стал набирать карты из колоды, только мочи нет: дрянь такая лезет, что дед
и руки опустил. В колоде ни одной карты. Пошел уже так, не глядя, простою шестеркою; ведьма приняла. «Вот тебе на! это что? Э-э, верно, что-нибудь
да не так!» Вот дед карты потихоньку под стол —
и перекрестил: глядь — у него на руках туз, король, валет козырей; а он вместо шестерки спустил кралю.
И, видно, уже в наказание, что не спохватился тотчас после
того освятить хату, бабе ровно через каждый год,
и именно в
то самое время, делалось такое диво, что танцуется, бывало,
да и только.
«
Да, парубки, вам ли чета я? вы поглядите на меня, — продолжала хорошенькая кокетка, — как я плавно выступаю; у меня сорочка шита красным шелком. А какие ленты на голове! Вам век не увидать богаче галуна! Все это накупил мне отец мой для
того, чтобы на мне женился самый лучший молодец на свете!»
И, усмехнувшись, поворотилась она в другую сторону
и увидела кузнеца…
— Что ж ты, в самом деле, так раскричался? — произнес он
тем же голосом, — я хочу колядовать,
да и полно!
Тут заметил Вакула, что ни галушек, ни кадушки перед ним не было; но вместо
того на полу стояли две деревянные миски: одна была наполнена варениками, другая сметаною. Мысли его
и глаза невольно устремились на эти кушанья. «Посмотрим, — говорил он сам себе, — как будет есть Пацюк вареники. Наклоняться он, верно, не захочет, чтобы хлебать, как галушки,
да и нельзя: нужно вареник сперва обмакнуть в сметану».
Положим, что они набиты гречаниками
да коржами,
и то добре.
— Это дьяк! — произнес изумившийся более всех Чуб. — Вот тебе на! ай
да Солоха! посадить в мешок… То-то, я гляжу, у нее полная хата мешков… Теперь я все знаю: у нее в каждом мешке сидело по два человека. А я думал, что она только мне одному… Вот тебе
и Солоха!
Обрадованный таким благосклонным вниманием, кузнец уже хотел было расспросить хорошенько царицу о всем: правда ли, что цари едят один только мед
да сало,
и тому подобное; но, почувствовав, что запорожцы толкают его под бока, решился замолчать;
и когда государыня, обратившись к старикам, начала расспрашивать, как у них живут на Сечи, какие обычаи водятся, — он, отошедши назад, нагнулся к карману, сказал тихо: «Выноси меня отсюда скорее!» —
и вдруг очутился за шлагбаумом.
—
Да, сны много говорят правды. Однако ж знаешь ли ты, что за горою не так спокойно? Чуть ли не ляхи стали выглядывать снова. Мне Горобець прислал сказать, чтобы я не спал. Напрасно только он заботится; я
и без
того не сплю. Хлопцы мои в эту ночь срубили двенадцать засеков. Посполитство [Посполитство — польские
и литовские паны.] будем угощать свинцовыми сливами, а шляхтичи потанцуют
и от батогов.
Да вот лучше: когда увидите на дворе большой шест с перепелом
и выйдет навстречу вам толстая баба в зеленой юбке (он, не мешает сказать, ведет жизнь холостую),
то это его двор.
— А! Иван Федорович! — закричал толстый Григорий Григорьевич, ходивший по двору в сюртуке, но без галстука, жилета
и подтяжек. Однако ж
и этот наряд, казалось, обременял его тучную ширину, потому что пот катился с него градом. — Что же вы говорили, что сейчас, как только увидитесь с тетушкой, приедете,
да и не приехали? — После сих слов губы Ивана Федоровича встретили
те же самые знакомые подушки.
Но деду более всего любо было
то, что чумаков каждый день возов пятьдесят проедет. Народ, знаете, бывалый: пойдет рассказывать — только уши развешивай! А деду это все равно что голодному галушки. Иной раз, бывало, случится встреча с старыми знакомыми, — деда всякий уже знал, — можете посудить сами, что бывает, когда соберется старье: тара, тара, тогда-то
да тогда-то, такое-то
да такое-то было… ну,
и разольются! вспомянут бог знает когдашнее.