Неточные совпадения
— Я
думаю,
думать то же,
что жить…
Но не
думай,
что знакомство состоялось тотчас же…
—
Что с тобой? — обратил наконец граф внимание на выражение лица своего приятеля. — У тебя такой вид,
что я могу
подумать,
что ты мне завидуешь…
Несмотря на пресыщение любовью в банальном значении этого слова, и, может быть, именно вследствие этого пресыщения, близость очаровательной жены-ребенка, чувство собственности над ней, мутило ум графа — он
думал лишь о себе, не понимая,
что эгоизм в деле любви наказывается отсутствием восторга взаимного наслаждения, восторга, который делает обладание женщиной действительным апофеозом любви.
О святая простота честной женщины, которая
думает,
что, отдаваясь, она исполняет свои обязанности… и только!
Вся отдавшаяся своему ребенку, проводившая у его колыбели дни и часть ночей, она, естественно, стала почти чужой для мужа, на которого эта написанная на лице молодой женщины постоянная забота о своей малютке действовала угнетающим образом. Он чувствовал,
что отныне она не принадлежит ему всецело, он шел далее — он был уверен,
что даже в то время, когда он держал ее в своих объятиях, она
думала не о нем, а своей дочери.
— Белавин, ты? Вот судьба… Я только
что думал о тебе… и сегодня же решил разыскать тебя…
Приятели дошли до угла Невского и Морской. Граф вынул записную книжку и на клочке бумаги написал графине несколько слов. Вручив эту сложенную лишь вдвое полуоткрытую записку посыльному, он приказал ему отнести по написанному на ней адресу, не сообразив или же прямо не
думая,
что такая бестактность может оскорбить молодую женщину.
«Нет,
чем дольше я не увижу ее, тем лучше… Надо вырвать из сердца эту любовь, это преступное чувство… Она жена другого, жена его друга… Муж недостоин ее, но он муж… Он может исправиться… она предана ему, она вся — всепрощение, и они могут быть счастливы… —
думал он. — Счастливы! — поймал он себя на этом слове… Они… а я?..»
Так
думал Федор Дмитриевич Караулов и инстинктивно чувствовал,
что так же должна
думать и графиня Конкордия Васильевна Белавина.
—
Чем стоит… — повторила последние слова мужа Конкордия Васильевна. — Неужели ты
думаешь,
что слава не стоит жертв, которые для нее приносят.
— Конечно… — ответил он, выпуская изо рта тоненькое колечко дыма, — славу называют дымом… Она, по-моему, не стоит хорошей папиросы, не говоря уж о сигаре. Да здравствует приятная и легкая жизнь, предоставляющая человеку все радости и удовольствия, в которой только последний час, быть может, труден, ну, да человек так устроен,
что о нем не
думает.
— Они совсем не загадочные, мой друг, — ответил доктор, — когда я узнал из истории литературы,
что гений Шекспира был оценен его соотечественниками лишь два века спустя после его смерти, когда я читал о страданиях и лишениях великих людей: Гомера, Данте, Торквато-Тассо, Велисария, Овидия, умершего в изгнании, Мильтиада, окончившего свои дни в темнице, и всех других, которых я не перечисляю — я сам тоже
подумал,
что слава — это дым, и был готов относиться к ней с таким же, как ты, презрением…
— Я
думаю,
что эта любовь, о которой вы говорите и которая двигает силы великих людей, не может быть сравнена с любовью в банальном значении этого слова, о которой говорит Владимир.
— Даю вам слово, графиня, я поговорю с Владимиром и всеми силами постараюсь повлиять на него. Я даже
думаю,
что самое лучшее, если я буду действовать по русской пословице «куй железо, пока горячо», я заеду в клуб, вызову Владимира под каким-нибудь предлогом, и, поверьте мне,
что я буду очень несчастлив, если мне не удастся сегодня же возвратить к вам его обновленным…
— Да потому,
что, получив твое приглашение, я
думал провести время только с тобою, если не у тебя, то в ресторане, или в клубе…
Она пошла наудачу, ни о
чем не
думая и шатаясь, как пьяная. Вдруг острая боль кольнула ее в сердце.
Пребывание в течение нескольких дней в притоне любви пройдет незамеченным! — так, по крайней мере,
думала она, тем более
что хозяйка притона, считая ее гостьей своей постоянной пансионерки, не спешила с исполнением нужных формальностей, и Феклуша, с чувством необычайного удовольствия, ощупывала в кармане своего платья свой паспорт, который хозяйка не успела у нее взять.
— Ах, черт возьми, какие мне подносили подарки, — продолжал он вслух свои воспоминания. — Эх, горе, мое горе, как
подумаешь,
что все миновало и даже волосы вылезли! Эй, ты, человек, прощелыга, получи, остальное в свою пользу, — указал он слуге на недопитые кружки пива… Ну, идем, товарищ.
Теперь он
думал об этом, и вдруг вспомнил,
что ему место не на кресле.
Читал и перечитывал журналы, зевал, закурил сигару,
подумал,
что окружающие его вели дурацкие разговоры, поминутно глядел на часы. Позвал, наконец, человека, заплатил за пиво и вышел, внутренно упрекая себя,
что не высидел пяти минут до часу.
— И этого я не могу тебе сказать… Знаю,
что где-то на Морских или в прилегающих к ним улицах и переулках… Во всяком случае подожди до вечера, а там увидим…
Подумай на досуге и решись на что-нибудь…
Молодая девушка уже ни о
чем не
думала.
Напрасно ты
думаешь,
что мне не надоела моя жизнь?
Что бы он ни делал, он не переставал
думать о Фанни.
— Ну, так
что бы было? Да неужели же ты
думаешь,
что я слушала все твои россказни. Ты меня выручил из ямы — это правда. Но для
чего — это вопрос… Для того, чтобы я делила с тобой твою скотскую жизнь…
Что касается Леонида, я бы его любила, быть может, если бы он был настоящим мужчиной, если бы он сумел взять меня в руки. Но все равно, я сегодня полюбила до безумия; он презирает меня, и это-то меня и тронуло. О, я не скрою от тебя, я готова была бежать за ним.
Она
подумала,
что она победила.
Можно было
подумать,
что красота графини, под тяжестью в течение восьми лет носимого ею тернового венца супружества, только созревшая, пробудила в нем пламя первой брачной любви. Увы, этому изнуренному наслаждениями человеку необходимо было более сильное бьющее в глаза и нос средство.
— Конечно…
Что же мне здесь делать?.. Единственное близкое мне существо — тетя умерла, и моя жизнь ничем не привязана к столице…
Что же касается нашей связи, то я
думаю,
что она достаточно ослабла для того, чтобы мы расстались друзьями.
— Но я
думаю, граф,
что наша дочь по праву принадлежит матери, которая отдала ей свою жизнь и свои заботы, а не отцу, который только мотал ее состояние и чуть не довел ее до нищеты. Впрочем, я вас считаю настолько порядочным и не могу предположить,
что вы будете настолько бессердечны, чтобы лишить меня этого счастья. Вы очень хорошо знаете,
что в моих руках Кора на своем месте. Наконец, наша сделка еще не оформлена, и вы мне не представили отчетов по распоряжению моими капиталами.
— Я
думала далеко не то,
что говорила… Но довольно, не будем возвращаться к этому разговору… Я тебе повторяю,
что ты не имеешь никакого основания сердиться за твоего друга именно на меня, и если я тебя спросила о нем, то совсем не из желания его обидеть, или над ним насмеяться, далеко нет, напротив…
Смутные мысли волновали ум Федора Дмитриевича, и даже одну минуту он
подумал,
что он жертва галлюцинаций.
Хотя он и ранее понял намерение молодой женщины, но все-таки
думал,
что находится под кровлей друга.
— И вы
думаете,
что я вас так и отпущу от себя! — воскликнула она.
— Вы, может быть,
думаете,
что я лгу,
что я заранее приготовила для вас эту сцену. Вы
думаете,
что я вас не знаю, я все знаю,
что касается до вас, знаю ваше далеко не обеспеченное положение, ваш талант, вашу славу, ваше бескорыстие. Я не жду от вас ни положения, ни помощи. Мне ничего подобного не надо. Я не солгала, сказав вам сейчас,
что вы у меня. Этот дом я купила у вашего друга. Он далеко не в убыток продал его мне, так как я заплатила ему чистыми деньгами.
— Вы не говорите нет? Не правда ли? — заискивающе и нежно спросила она. — О, как приятно знать или, по крайней мере,
думать,
что любима. Вы сами не любите?
— Но
что вы
думаете сделать, чтобы спасти его? — спросила она с наивным, очаровательным недоумением.
Час был действительно его, а о том,
что за этим часом наступят дни, недели, месяцы и годы, он не хотел
думать.
Без фатовства Федор Дмитриевич мог
подумать,
что именно она ищет с ним встречи. Это было видно по красноречивым взглядам ее прекрасных глаз, бросаемым на него при встречах.
Сперва он
подумал,
что это послание его вчерашней неожиданной собеседницы, поспешившей излить на бумаге все свои чувства, которые она не успела выразить во время их свидания накануне.
Можно ли было, кроме того,
думать,
что существо такое безличное, каким казался муж г-жи Ботт, вдруг превратился в мстителя, алчущего крови оскорбителя своей чести.
— О
чем ты
думаешь, моя дорогая? — ласково спросила графиня.
Он
подумал,
что Федор Дмитриевич продолжает жить в гостинице «Гранд-Отель».
— Его сиятельство отдыхает… По предписанию доктора, который его лечит, не приказано его беспокоить… Кроме того, мне приказано сказать,
что если господин
думает,
что он у графа Белавина, то он ошибается.
— И вы
думали, мой друг,
что присутствие даже несчастной, обиженной жены обязательно у изголовья умирающего мужа, даже виновного перед ней? Это великая мысль. Это подвиг, на который не все способны. Благодарю вас за такое высокое обо мне мнение.
— Я это
думал, — отвечал Федор Дмитриевич, — даже при условии,
что для исполнения этого подвига вам придется прикоснуться к той грязи, которой окружил себя ваш муж.
— Вы заставляете меня
думать,
что исполнение этой обязанности будет для меня тяжелее, нежели я предполагаю.
Она
думала,
что он так же, как и она, надеется.
Он
подумал,
что она находится в уборной.