Неточные совпадения
Еще
не утомленная жизненными бурями, она
не искала
тогда тихой пристани, которую восторженно рисовал перед нею ее идеальный друг.
Ей стало казаться, что если бы даже она убедилась, что помогает этому человеку в начертанном им плане исключительно для него, то и
тогда бы она
не постаралась разорвать приковывающую ее к нему цепь, лишь бы быть с ним, около него.
Быть может это происходило оттого, что она сама
не располагала большими деньгами, глядя из рук мужа, но только ему приходилось прибегать к вымышленным рассказам о бедственном положении его семьи, о старых студенческих, его беспокоящих, долгах, о чем будто бы ему сообщают и напоминают в получаемых им из Москвы письмах, и только
тогда княгиня, желая его утешить, раскошеливалась, но при этом, — он это заметил, — на ее лицо всегда набегала какая-то тень.
— Да ведь с тех пор, как вы
тогда на охоту пошли, ее и
не видать, — сообразили домашние.
Ведь
тогда лишение сестры наследства — ближайшая цель, для которой она предприняла работу последних дней, страшную работу,
не достигнет цели.
— Что ты без толку брешешь, — остановил его другой, — долго-ль так невинного человека погубить. Со злости
тогда, что красоту его испортили, сболтнул, а то статочное ли дело на убийство решиться. В уме ли ты, парень. Смотри сам под ответ
не попади. Следственник его уже допрашивал, он сам говорил, что все дотошно показал. Уйди от греха.
— Это случай, счастливый случай;
не представься он, что бы я
тогда делала? — отвечала княгиня.
«
Тогда, несомненно, нежное чувство любви в этой пошлой девчонке к изменившему ей на ее глазах человеку заменится презрением и даже ненавистью, и о свадьбе
не будет и речи».
«Надо показать ей жизнь в истинном свете, надо постепенно спустить ее с облаков,
тогда удар падения
не будет так силен!» — думал Карнеев.
—
Тогда мы придумаем средство помочь ей совершить это далекое путешествие! — с наглым цинизмом ответил Гиршфельд. — Теперь же мой совет потерпеть. Заграница тот нас
не уйдет.
Он загадал. Пальцы, как и
тогда,
не сошлись.
В голосе его, однако, послышалось смущенье. Константин Николаевич
не проявлялся. Он стал пристально смотреть на опущенную портьеру двери кабинета. Из этой самой двери, четыре года тому назад, впервые он увидел выходящею княгиню Зинаиду Павловну Шестову. Ему так живо представилась эта сцена, что он машинально вскочил с кресла и отошел в амбразуру окна, как это сделал
тогда. Константина Николаевича все
не было.
— Хорошо еще, что я
не сделала
тогда завещания, а только обещала! — утешала она себя.
Нижние этажи чуть ли
не шестиэтажных громад были заняты роскошными магазинами, из огромных зеркальных окон которых лились по вечерам ослепительные потоки света: мостовая и тротуары в проезде между домами были сделаны из
тогда только что входившего в моду асфальта, и, кроме газовых фонарей, в проезде поставлены были электрические фонари по системе Яблочкова.
«Что
тогда?
Не лучше ли ему было, чем теперь, в когтях Гариновой и Петухова? В постоянном страхе?» — настойчиво восставали в его уме вопросы.
— Да еще, уж после акта и описи, когда пароход отчалил, на дроги стали покойников, его да арестантку-княжну, класть, — у него из бокового кармана сюртука пакет выпал с какой-то рукописью. Я его взял
тогда, да так никуда
не представлял. Написано по-французски. Один там из ссыльных на этом языке немного мараковал, при мне просматривал, говорит, описание жизни, и подписано Маргарита Шестова. Это, значит, она к нему перед смертью писала.
Надо заметить, что, выходя замуж, она далеко
не любила своего жениха;
не полюбила она его и
тогда, когда он стал ее мужем: она хотела лишь сделаться замужней женщиной, — барыней, хотя бы в миниатюре, чего и достигла.
— Я сжалилась над вами и устроила это, быть может, последнее — это зависит от вас — свидание с вами. Я могла вчера еще сделать то, что вы уже нынче
не могли бы надеть этого честного мундира, который вы клялись
не надевать до тех пор, пока я
не буду, с согласия ваших родителей, объявлена вашей нареченной невестой. «Подлец», говорили вы
тогда, «
не должен позорить мундира». А между тем, князь, вы в нем!..
— Зачем же ты, Стеша, солгала мне
тогда, что он ничего
не знает?
— Поверь мне, что я лично исполню свято мое слово об исповеди княжны; если же я выйду замуж, то
тогда это будет дело моего мужа. От второго мужа у меня тайн
не будет.
— По-моему, Николай Леопольдович прав, я
не знаю, почему бы тебе
не согласиться. Кто знает, при твоей игре — он может увлечься, а
тогда он у тебя всегда на глазах… — заметила Марья Викентьевна.
— Как, что из этого? — вспыхнула Александра Яковлевна. — Если тайна, в силу обладания которой я пользуюсь средствами для порядочной жизни,
не принадлежит мне одной,
тогда я рискую, что эта тайна
не нынче, завтра может обнаружиться и потерять в моих руках всякую цену, в потому требую, чтобы мое молчание было обеспечено и притом обеспечено солидно. Иначе, вы понимаете, что я сделаю?
— Но, во-первых, деньги эти я
не получил от вас в подарок, это было вознаграждение за услугу, и вознаграждение, между нами сказать, небольшое, я бы мог потребовать
тогда от вас сколько мне было угодно, и вы бы беспрекословно исполнили мое требование, но я, я был великодушен!
«Если я начну вместе с бароном Розеном против него дело. Он делец и конечно его затянет и, кто знает, может быть, и окажется правым — я ведь
не читал ни одной бумаги, которые подписывал. Чем же я буду жить? Пусть в таком случае барон выдаст мне эти пять тысяч из моих денег,
тогда я решусь».
— Извольте, но только дайте мне слово, что вы ему об этом
не скажете, я сам скоро постараюсь вывести его на чистую воду.
Тогда вы свободны действовать против него.
Стоит только разыскать пропавшего Князева, и суд заставит его дать отчет по опеке и сдать остальные капиталы,
тогда вы снова богатые люди. Конечно,
не то что прежде, но все-таки будете себе жить да поживать припеваючи. Так говорили Охотников, Кашин и «дедушка» Милашевич. Они действовали с расчетом, им всем была на руку продолжающаяся открытая жизнь Шестова и Зыковой. Было где провести весело время, было где перехватить деньжонок.
Взбешенный этим, князь написал
тогда же Николаю Леопольдовичу второе, уже дерзкое письмо, в котором объявил, что окончательно разрывает с ним всякое знакомство и постарается упечь его в Сибирь, где таким, как он, самое подходящее место. Этим разрывом Шестова с Николаем Леопольдовичем воспользовался барон Розен и продиктовал князю донос на Гиршфельда, который и был послан прокурору. Барон выдал за это своему опекаемому
не в зачет сто рублей, конечно из опекунских сумм.
— Вот, ваше сиятельство, как переменяются на сцене жизни роли… Несколько лет тому назад я на коленях вместе с вашим сыном умоляла вас о согласии на наш брак… Я была
тогда, хотя и опозоренная князем Виктором, но еще совершенно молодая, наивная и неиспорченная женщина, почти ребенок, в моих жилах текла и
тогда, как течет и теперь, такая же княжеская кровь, как и в ваших детях, но вы
не только
не изъявили этого согласия, но выгнали меня со двора, как ненужную собачонку.
— Вы
не так меня поняли, князь, и ввели в заблуждение вашу почтенную матушку, — с иронией произнесла она эпитет, — я
тогда сказала вам, что дам ответ только княгине и сегодня дала его…
Константин Николаевич Вознесенский,
не забывший,
не смотря на то, что уже минуло более года, своего разговора с отцом Варсонофием по поводу ареста Николая Леопольдовича и наглядно вглядываясь пристально в жизнь современного общества, все более и более убеждаясь в правоте высказанного им
тогда взгляда на общую эпидемическую, если можно так выразиться, преступность, положив в карман полученную им газету с сообщением об обвинении Гиршфельда, поехал в Донской монастырь.
—
Не знаю! Он у меня просил, я отказала. Когда он принес, я
тогда же подумала, откуда это?