Неточные совпадения
Завтра меня уже
не будет здесь —
тогда возвращайся.
Воспитание Веры Павловны было очень обыкновенное. Жизнь ее до знакомства с медицинским студентом Лопуховым представляла кое-что замечательное, но
не особенное. А в поступках ее уже и
тогда было кое-что особенное.
Однажды, — Вера Павловна была еще
тогда маленькая; при взрослой дочери Марья Алексевна
не стала бы делать этого, а
тогда почему было
не сделать? ребенок ведь
не понимает! и точно, сама Верочка
не поняла бы, да, спасибо, кухарка растолковала очень вразумительно; да и кухарка
не стала бы толковать, потому что дитяти этого знать
не следует, но так уже случилось, что душа
не стерпела после одной из сильных потасовок от Марьи Алексевны за гульбу с любовником (впрочем, глаз у Матрены был всегда подбитый,
не от Марьи Алексевны, а от любовника, — а это и хорошо, потому что кухарка с подбитым глазом дешевле!).
Ну, в теперешнюю пору мне бы мало горя, а
тогда не так легко было, — меня пуще злость взяла!
Тогда было
не за что, — а за то, Верочка, что
не была злая.
— Я говорю с вами, как с человеком, в котором нет ни искры чести. Но, может быть, вы еще
не до конца испорчены. Если так, я прошу вас: перестаньте бывать у нас.
Тогда я прощу вам вашу клевету. Если вы согласны, дайте вашу руку, — она протянула ему руку: он взял ее, сам
не понимая, что делает.
Марья Алексевна долго бесновалась, но двери
не ломала; наконец устала кричать.
Тогда Верочка сказала...
— Маменька, прежде я только
не любила вас; а со вчерашнего вечера мне стало вас и жалко. У вас было много горя, и оттого вы стали такая. Я прежде
не говорила с вами, а теперь хочу говорить, только когда вы
не будете сердиться. Поговорим
тогда хорошенько, как прежде
не говорили.
Что нужно мне будет, я
не знаю; вы говорите: я молода, неопытна, со временем переменюсь, — ну, что ж, когда переменюсь,
тогда и переменюсь, а теперь
не хочу,
не хочу,
не хочу ничего, чего
не хочу!
— Я и
не употребляла б их, если бы полагала, что она будет вашею женою. Но я и начала с тою целью, чтобы объяснить вам, что этого
не будет и почему
не будет. Дайте же мне докончить.
Тогда вы можете свободно порицать меня за те выражения, которые
тогда останутся неуместны по вашему мнению, но теперь дайте мне докончить. Я хочу сказать, что ваша любовница, это существо без имени, без воспитания, без поведения, без чувства, — даже она пристыдила вас, даже она поняла все неприличие вашего намерения…
Но теперь чаще и чаще стали другие случаи: порядочные люди стали встречаться между собою. Да и как же
не случаться этому все чаще и чаще, когда число порядочных людей растет с каждым новым годом? А со временем это будет самым обыкновенным случаем, а еще со временем и
не будет бывать других случаев, потому что все люди будут порядочные люди.
Тогда будет очень хорошо.
«Однако же — однако же», — думает Верочка, — что такое «однако же»? — Наконец нашла, что такое это «однако же» — «однако же он держит себя так, как держал бы Серж, который
тогда приезжал с доброю Жюли. Какой же он дикарь? Но почему же он так странно говорит о девушках, о том, что красавиц любят глупые и — и — что такое «и» — нашла что такое «и» — и почему же он
не хотел ничего слушать обо мне, сказал, что это
не любопытно?
— Но ведь это
не может так продолжаться много времени. К вам начнут приставать. Что
тогда?
— Ничего. Я думала об этом и решилась. Я
тогда не останусь здесь. Я могу быть актрисою. Какая это завидная жизнь! Независимость! Независимость!
Что это? учитель уж и позабыл было про свою фантастическую невесту, хотел было сказать «
не имею на примете», но вспомнил: «ах, да ведь она подслушивала!» Ему стало смешно, — ведь какую глупость
тогда придумал! Как это я сочинил такую аллегорию, да и вовсе
не нужно было! Ну вот, подите же, говорят, пропаганда вредна — вон, как на нее подействовала пропаганда, когда у ней сердце чисто и
не расположено к вредному; ну, подслушала и поняла, так мне какое дело?
Со стороны частного смысла их для нее самой, то есть сбережения платы за уроки, Марья Алексевна достигла большего успеха, чем сама рассчитывала; когда через два урока она повела дело о том, что они люди небогатые, Дмитрий Сергеич стал торговаться, сильно торговался, долго
не уступал, долго держался на трехрублевом (
тогда еще были трехрублевые, т. е., если помните, монета в 75 к...
С амурных дел они, или так встречались? Как бы с амурных дел, он бы был веселый. А ежели бы в амурных делах они поссорились, по ее несоответствию на его желание,
тогда бы, точно, он был сердитый, только
тогда они ведь поссорились бы, —
не стал бы ее провожать. И опять она прошла прямо в свою комнату и на него
не поглядела, а ссоры незаметно, — нет, видно, так встретились. А черт их знает, надо глядеть в оба.
— Кутнем ныне, Марья Алексевна. Хочу пропить ссору с родными. Почему
не кутнуть, Марья Алексевна? Дело с невестой на лад идет.
Тогда не так заживем, — весело заживем, — правда, Марья Алексевна?
«И я бы оставила ему записку, в которой бы все написала. Ведь я ему
тогда сказала: «нынче день моего рождения». Какая смелая
тогда я была. Как это я была такая? Да ведь я
тогда была глупенькая, ведь я
тогда не понимала.
— Простите меня, Вера Павловна, — сказал Лопухов, входя в ее комнату, — как тихо он говорит, и голос дрожит, а за обедом кричал, — и
не «друг мой», а «Вера Павловна»: — простите меня, что я был дерзок. Вы знаете, что я говорил: да, жену и мужа
не могут разлучить.
Тогда вы свободны.
— Милый мой, и я
тогда же подумала, что ты добрый. Выпускаешь меня на волю, мой милый. Теперь я готова терпеть; теперь я знаю, что уйду из подвала, теперь мне будет
не так душно в нем, теперь ведь я уж знаю, что выйду из него. А как же я уйду из него, мой милый?
— Ах, мой милый, нам будет очень, очень мало нужно. Но только я
не хочу так: я
не хочу жить на твои деньги. Ведь я и теперь имею уроки. Я их потеряю
тогда — ведь маменька всем расскажет, что я злодейка. Но найдутся другие уроки. Я стану жить. Да, ведь так надобно? Ведь мне
не не должно жить на твои деньги?
— Да, мой друг, это правда:
не следует так спрашивать. Это дурно. Я стану спрашивать только
тогда, когда в самом деле
не знаю, что ты хочешь сказать. А ты хотела сказать, что ни у кого
не следует целовать руки.
Тогда ему представлялось, что
не отказывается, а инстинкт уже говорил: «откажешься, отсрочки
не будет».
И если бы уличить Лопухова, как практического мыслителя, в тогдашней его неосновательности «
не отказываюсь», он восторжествовал бы, как теоретик, и сказал бы: «вот вам новый пример, как эгоизм управляет нашими мыслями! — ведь я должен бы был видеть, но
не видел, потому что хотелось видеть
не то — и нашими поступками, потому что зачем же заставил девушку сидеть в подвале лишнюю неделю, когда следовало предвидеть и все устроить
тогда же!»
Но ничего этого
не вспомнилось и
не подумалось ему, потому что надобно было нахмурить лоб и, нахмурив его, думать час и три четверти над словами: «кто повенчает?» — и все был один ответ: «никто
не повенчает!» И вдруг вместо «никто
не повенчает» — явилась у него в голове фамилия «Мерцалов»;
тогда он ударил себя по лбу и выбранил справедливо: как было с самого же начала
не вспомнить о Мецалове? А отчасти и несправедливо: ведь
не привычно было думать о Мерцалове, как о человеке венчающем.
— Так вот, чтобы
не было
тогда слишком стыдно, поцелуемся теперь.
Когда он кончил, то Марья Алексевна видела, что с таким разбойником нечего говорить, и потому прямо стала говорить о чувствах, что она была огорчена, собственно, тем, что Верочка вышла замуж,
не испросивши согласия родительского, потому что это для материнского сердца очень больно; ну, а когда дело пошло о материнских чувствах и огорчениях, то, натурально, разговор стал представлять для обеих сторон более только тот интерес, что, дескать, нельзя же
не говорить и об этом, так приличие требует; удовлетворили приличию, поговорили, — Марья Алексевна, что она, как любящая мать, была огорчена, — Лопухов, что она, как любящая мать, может и
не огорчаться; когда же исполнили меру приличия надлежащею длиною рассуждений о чувствах, перешли к другому пункту, требуемому приличием, что мы всегда желали своей дочери счастья, — с одной стороны, а с другой стороны отвечалось, что это, конечно, вещь несомненная; когда разговор был доведен до приличной длины и по этому пункту, стали прощаться, тоже с объяснениями такой длины, какая требуется благородным приличием, и результатом всего оказалось, что Лопухов, понимая расстройство материнского сердца,
не просит Марью Алексевну теперь же дать дочери позволения видеться с нею, потому что теперь это, быть может, было бы еще тяжело для материнского сердца, а что вот Марья Алексевна будет слышать, что Верочка живет счастливо, в чем, конечно, всегда и состояло единственное желание Марьи Алексевны, и
тогда материнское сердце ее совершенно успокоится, стало быть,
тогда она будет в состоянии видеться с дочерью,
не огорчаясь.
— И он ничего. Да ты
не тому дивись, что ушла, а ты тому дивись: оделась, пошла; он говорит: погоди; оделся,
тогда говорит: войди. Ты про это говори: какое это заведенье?
— Когда удастся сделать,
тогда и
не мне дашь целовать руку,
тогда и Кирсанов, и Алексей Петрович, и все поцелуют. А теперь пока я один. И намерение стоит этого.
— Вы знаете, старых друзей
не вспоминают иначе, как
тогда, когда имеют в них надобность. У меня к вам большая просьба. Я завожу швейную мастерскую. Давайте мне заказы и рекомендуйте меня вашим знакомым. Я сама хорошо шью, и помощницы у меня хорошие, — да вы знаете одну из них.
По обыкновению, шел и веселый разговор со множеством воспоминаний, шел и серьезный разговор обо всем на свете: от тогдашних исторических дел (междоусобная война в Канзасе, предвестница нынешней великой войны Севера с Югом, предвестница еще более великих событий
не в одной Америке, занимала этот маленький кружок: теперь о политике толкуют все,
тогда интересовались ею очень немногие; в числе немногих — Лопухов, Кирсанов, их приятели) до тогдашнего спора о химических основаниях земледелия по теории Либиха, и о законах исторического прогресса, без которых
не обходился
тогда ни один разговор в подобных кружках, и о великой важности различения реальных желаний, которые ищут и находят себе удовлетворение, от фантастических, которым
не находится, да которым и
не нужно найти себе удовлетворение, как фальшивой жажде во время горячки, которым, как ей, одно удовлетворение: излечение организма, болезненным состоянием которого они порождаются через искажение реальных желаний, и о важности этого коренного различения, выставленной
тогда антропологическою философиею, и обо всем, тому подобном и
не подобном, но родственном.
Моя мать часто сердилась, иногда бивала меня, но
тогда, когда у нее, как она говорила, отнималась поясница от тасканья корчаг и чугунов, от мытья белья на нас пятерых и на пять человек семинаристов, и мытья полов, загрязненных нашими двадцатью ногами,
не носившими калош, и ухода за коровой; это — реальное раздражение нерв чрезмерною работою без отдыха; и когда, при всем этом, «концы
не сходились», как она говорила, то есть нехватало денег на покупку сапог кому-нибудь из нас, братьев, или на башмаки сестрам, —
тогда она бивала нас.
— Да, Верочка, после так
не будет. Когда добрые будут сильны, мне
не нужны будут злые, Это скоро будет, Верочка.
Тогда злые увидят, что им нельзя быть злыми; и те злые, которые были людьми, станут добрыми: ведь они были злыми только потому, что им вредно было быть добрыми, а ведь они знают, что добро лучше зла, они полюбят его, когда можно будет любить его без вреда.
Впрочем, пение уже
не дурачество, хоть иногда
не обходится без дурачеств; но большею частью Вера Павловна поет серьезно, иногда и без пения играет серьезно, и слушатели
тогда сидят в немой тишине.
Дмитрий Сергеич, а
тогда уж поневоле и ригорист, последовали его примеру: танцовать
не танцовали, но в горелки играли.
И так пойдет до тех пор, пока люди скажут: «ну, теперь нам хорошо»,
тогда уж
не будет этого отдельного типа, потому что все люди будут этого типа, и с трудом будут понимать, как же это было время, когда он считался особенным типом, а
не общею натурою всех людей?
Когда он ушел, они припомнили, что уж несколько дней до своего явного опошления он был странен;
тогда они
не заметили и
не поняли, теперь эти прежние выходки объяснились: они были в том же вкусе, только слабы.
А теперь опасность была больше, чем
тогда: в эти три года Вера Павловна, конечно, много развилась нравственно;
тогда она была наполовину еще ребенок, теперь уже
не то; чувство, ею внушаемое, уже
не могло походить на шутливую привязанность к девочке, которую любишь и над которой улыбаешься в одно и то же время.
И точно: от вина лицо портится, и это
не могло вдруг пройти, а
тогда уж прошло, и цвет лица у меня стал нежный, и глаза стали яснее; и опять то, что я от прежнего обращения отвыкла, стала говорить скромно, знаете, мысли у меня скоро стали скромные, когда я перестала пить, а в словах я еще путалась и держала себя иногда в забывчивости, по прежнему неряшеству; а к этому времени я уж попривыкла и держать себя, и говорить скромнее.
И как это
не устанет, он целовать глаза, руки, потом станет целовать грудь, ноги, всю, и ведь мне
не стыдно: а ведь я и
тогда была потом уж такая же, как теперь.
— Ах, пустяки! Мне только и приснилось, что я тебе сказала, что ты мало ласкаешь меня. А теперь мне хорошо. Зачем мы
не жили с тобою всегда так?
Тогда мне
не приснился бы этот гадкий сон, страшный, гадкий, я
не хочу помнить его!
— Милый мой, если б
не только, разве я
не сказала бы тебе? Ведь я это
тогда же тебе сказала.
Он может сам обманываться от невнимательности, может
не обращать внимания н факт: так и Лопухов ошибся, когда Кирсанов отошел в первый раз;
тогда, говоря чистую правду, ему
не было выгоды, стало быть, и охоты усердно доискиваться причины, по которой удалился Кирсанов; ему важно было только рассмотреть,
не он ли виноват в разрыве дружбы, ясно было — нет, так
не о чем больше и думать; ведь он
не дядька Кирсанову,
не педагог, обязанный направлять на путь истинный стопы человека, который сам понимает вещи
не хуже его.
— Ты когда-то
не боялся терять мое уважение, — помнишь? Теперь ведь ясно все. Я
тогда не обратил внимания.
Это будет похвала Лопухову, это будет прославление счастья Веры Павловны с Лопуховым; конечно, это можно было сказать,
не думая ровно ни о ком, кроме Мерцаловых, а если предположить, что он думал и о Мерцаловых, и вместе о Лопуховых,
тогда это, значит, сказано прямо для Веры Павловны, с какою же целью это сказано?
А тут, кроме того, действительно, был очень осязательный факт, который таил в себе очень полную разгадку дела: ясно, что Кирсанов уважает Лопуховых; зачем же он слишком на два года расходился с ними? Ясно, что он человек вполне порядочный; каким же образом произошло
тогда, что он выставился человеком пошлым? Пока Вере Павловне
не было надобности думать об этом, она и
не думала, как
не думал Лопухов; а теперь ее влекло думать.
— Маша, вы, пожалуйста, погодите подавать на стол, пока я опять скажу. Мне что-то Нездоровится, надобно принять лекарство перед обедом. А вы
не ждите, обедайте себе, да
не торопясь: успеете, пока мне будет можно. Я
тогда скажу.
Это мы узнали после, а
тогда полагали, конечно, что он одной фамилии с теми Рахметовыми, между которыми много богатых помещиков, у которых, у всех однофамильцев вместе, до 75 000 душ по верховьям Медведицы, Хопра, Суры и Цны, которые бессменно бывают уездными предводителями тех мест, и
не тот так другой постоянно бывают губернскими предводителями то в той, то в другой из трех губерний, по которым текут их крепостные верховья рек.
Сказать, что он хочет быть бурлаком, показалось бы хозяину судна и бурлакам верхом нелепости, и его
не приняли бы; но он сел просто пассажиром, подружившись с артелью, стал помогать тянуть лямку и через неделю запрягся в нее как следует настоящему рабочему; скоро заметили, как он тянет, начали пробовать силу, — он перетягивал троих, даже четверых самых здоровых из своих товарищей;
тогда ему было 20 лет, и товарищи его по лямке окрестили его Никитушкою Ломовым, по памяти героя, уже сошедшего
тогда со сцены.