Неточные совпадения
— Способы
есть, но надо выбрать лучший и выгоднейший. Можно уничтожить завещание еще при жизни князя, похитив его, но это рисковано, так как князь может хватиться и
не найдя написать
новое; можно, наконец, похитить его и уничтожить после смерти, но, во-первых, смерти этой надо ждать, а он, кажется, умирать и
не собирается.
Новые встречи,
новые люди успели на время заглушить в ней зародившееся к нему чувство, но он уверен, что оно еще тлеет под пеплом и
будет время, когда оно разгорится, если
не в пожар (он этого
не хотел, он даже боялся этого), то в скромный приветливый костерок семейного счастья.
Долго, под наплывом
новых ощущений,
не могла заснуть в эту ночь княжна Лида. Ей представлялось, как обрадуется дядя, узнав о счастии своей любимицы, как
будет довольна ее ненаглядная Марго.
Последних
не трудно
был отличать от вторых, по громадным
новым, с иголочки, портфелям, неизменно находящимся под мышкой, высоко поднятым головам и дельному, серьезному выражению порой даже еще безусых лиц. Так и казалось, что эти юнцы, эти мальчики, только что сорвавшиеся со школьной скамьи, сразу заиграли в больших. Так ходят, с инстинктивным сознанием самой природой данного им назначения, вылупившиеся птенцы орлов-стервятников и коршунов.
— Нет, это
не то, я думал, что это
будет новая звезда, а это гнилушка, светящаяся в потемках! — определил он Гиршфельда на своем образном языке.
Я понял, что
есть другая, высшая любовь — любовь к Богу, который
есть Сам любовь, как говорит Апостол, и эта любовь, если
не вытеснила из моего сердца ту, все-таки греховную любовь, — я говорю откровенно, — то очистила ее от всего земного и я чувствую, что эта
новая, высшая, переполнившая мое сердце любовь способна поглотить первую и в ней одной я найду успокоение моей измученной душе.
— Кстати, — заметил Гиршфельд, когда Николай Ильич уже
был у двери, —
новая газета, при нужде,
не откажется, конечно, служить моим интересам?..
— Я помню, они говорили мне, — перебила ее Львенко, но в то время мне
было не до
новых ангажементов.
Весть о принятии
новой артистки с быстротой молнии распространилась
не только за кулисами, но и в собравшейся в громадном числе на спектакль публике. Александра Яковлевна перезнакомилась со всеми бывшими на лицо своими будущими товарищами по сцене. Со многими из них, и в том числе с Писателевым и Васильевым-Рыбаком, ома
была знакома ранее. Первый
был даже в числе ее поклонников.
Много
было выпито за этим ужином, много
было предложено тостов: за процветание искусства, за успех
новой артистки и за другие приличные случаи оказии, как и всегда доказывающие
не искренность пожеланий, а лишь живучесть древнего изречения святого князя Владимира: «Руси
есть веселие пити». По окончании ужина, дамы удалились, но попойка продолжалась до утра. Сам отличавшийся воздержанностью, Шмуль напился до положения риз и наелся ветчины и трефного мяса, совершенно забыв о Моисеевом законе.
Добродушный Андрей Николаевич и
не подумал, впрочем, интриговать против
новой артистки, несмотря на образ ее действий, далеко
не гармонировавший с
новым ее званием, во-первых потому, что интрига
не была в его характере, а во-вторых он знал, что его друг Писателев — без ума влюблен в нее.
— Отдать-то отдали, только уж перед самым отъездом.
Новый окружной суд в Томске присудил, а при прежних порядках канителили, да и до сих пор бы все писали, а право на моей стороне
было: умер он, как оказалось по вскрытию,
не в душевном помрачении, по публикациям наследников
не явилось, ну, в мою, значит пользу и порешили.
Нередко с тех пор, по-прежнему закутанная густой вуалью,
новая артистка и жена адвоката посещала Николая Леопольдовича и эти посещения, вероятнее всего,
были не для бесед об исповеди покойной княжны Маргариты Дмитриевны Шестовой.
Но как ни тлетворно
было влияние на юношу его
нового друга, оно, к счастью князя Виктора,
не могло
быть глубоким, а могло лишь усыпить его хорошие инстинкты, — эти драгоценные перлы души, присущие ранней молодости, — но
не вырвать их с корнем.
— Вы, ваше сиятельство, — начала она снова насмешливым тоном, — приехали в Москву полюбоваться, а может
быть и поухаживать за
новою актрисою, Пальм-Швейцарскою, и
не ожидали, что встретите в ней дело ваших грязных рук, обманутую вами, когда-то любимую и любившую вас девушку… Вы вчера смутлись от неожиданности такой встречи… Я заметила ваше смущение и порадовалась за вас. Значит, у вас еще
есть совесть, и она способна хотя временно просыпаться… Я от вас
не ожидала и этого…
Виктор Гарин, вернувшись из Москвы,
был неузнаваем: он видимо
не находил себе места в родном Петербурге и
был в каком-то чаду. С отпуском и без отпуска ездил он то и дело в Москву поклониться
новому кумиру — Пальм-Швейцарской, терся в ее гостиных, в кругу ее многочисленных обожателей, видное место среди которых стал за последнее время занимать актер Матвей Иванович Писателев. Его отличала «божественная». Злые языки шли даже далее в точном определении их отношений и этого отличия.
Он припал к ней горячим поцелуем. Она долго
не отнимала ее. В ее сердце закралась
было жалость к этому гибнущему из-за нее юноше, но она переломила себя. Враждебное чувство к роду Гариных с
новой силой проснулось в побочной дочери князя Ивана.
«Нам пишут из Т-а, — так гласила заметка, — что в городе носятся упорные слухи, будто бы наделавшее несколько лет тому назад шуму дело по обвинению княжны Маргариты Шестовой в отравлении своих дяди и тетки, за что она
была присуждена к каторжным работам, но умерла на пути следования в Сибирь —
будет возбуждено вновь, в силу открывшихся
новых обстоятельств, хотя и
не оправдывающих обвиненную, но обнаруживающих ее пособника и подстрекателя, до сих пор гулявшего на свободе и безнаказанно пользовавшегося плодами совершенных преступлений.
По возвращении в гостиницу, Николая Леопольдовича ожидал
новый сюрприз.
Не успел он войти в номер, как служащий в коридоре лакей подал ему письмо, на конверте которого
был бланк редакции «петуховской газеты». Гиршфельд разорвал конверт и прочел письмо следующего содержания, написанное тоже на редакционном бланке.
Николай Ильич Петухов жил уже
не на набережной Москвы-реки, а в одном из переулков, прилегающих к Воздвиженке, занимая две квартиры — внизу помещалась редакция и контора, а в бельэтаже жил он сам со своим семейством. Николай Ильич занимал большую квартиру, зала, гостиная и кабинет
были убраны комфортабельно, хотя немного безвкусно, так как
новая блестящая бронза и картины в золоченых рамах неведомых миру художников резали глаз.
— У скрывшегося неизвестно куда Князева опекунских денег, по моему расчету, — продолжал Николай Леопольдович, — должно
было остаться тысяч тридцать; но, во-первых, я его
не могу разыскать уже недели две, а во-вторых, он обязан
будет их передать
новому опекуну.
Смерть Князева, являвшегося и в этом деле для него опасным свидетелем,
была очень и очень кстати. Барон Розен
не преминул, впрочем, написать на Николая Леопольдовича
новый донос, обвиняя его в убийстве Князева, но дело
было устроено слишком чисто, чтобы Гиршфельда это обеспокоило.
Стоило для этого только Адольфу Адольфовичу попасть к ним в то время, когда полученная
не особенно давно подачка от Николая Леопольдовича
была истрачена, а просил
новую было рано, и предложить с своей стороны несколько десятков рублей.
Неточные совпадения
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому
не учите, это я делаю
не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что
есть нового на свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем в «Московских ведомостях»!
— По-нашему ли, Климушка? // А Глеб-то?.. — // Потолковано // Немало: в рот положено, // Что
не они ответчики // За Глеба окаянного, // Всему виною: крепь! // — Змея родит змеенышей. // А крепь — грехи помещика, // Грех Якова несчастного, // Грех Глеба родила! // Нет крепи — нет помещика, // До петли доводящего // Усердного раба, // Нет крепи — нет дворового, // Самоубийством мстящего // Злодею своему, // Нет крепи — Глеба
нового //
Не будет на Руси!
Хозяйка
не ответила. // Крестьяне, ради случаю, // По
новой чарке
выпили // И хором песню грянули // Про шелковую плеточку. // Про мужнину родню.
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала я, // За дело принялась. // Три года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. //
Поешь — когда останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый
новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти
не избыть!
— По времени Шалашников // Удумал штуку
новую, // Приходит к нам приказ: // «Явиться!»
Не явились мы, // Притихли,
не шелохнемся // В болотине своей. //
Была засу́ха сильная, // Наехала полиция,