Ипоходрик

Те же и Прохор Прохорыч.

Прохор Прохорыч (Дурнопечину). Вам, братец, угодно было меня пригласить… (Увидя Соломониду Платоновну, несколько конфузится и кланяется ей низко.) Тетушке Соломониде Платоновне честь имею свидетельствовать мое глубокое почтение и поздравить с приездом.

Соломонида Платоновна. Благодарю вас покорно, и вас с тем же, мой милый, поздравляю.

Прохор Прохорыч (к Дурнопечину). Я, кажется, братец, явился несколько несвоевременно. Вероятно, вы, после такой долгой разлуки, желаете с тетушкой воспользоваться родственным свиданием, а потому позвольте мне удалиться; тем более что я и свои имею очень экстренные дела.

Соломонида Платоновна. Нет уж, вы свои-то дела отложите на этот раз в сторону и побеседуйте с нами. Я хочу с вами потолковать, знаете, как обыкновенно я с вами толкую.

Прохор Прохорыч. Как вам угодно-с; но, впрочем, если только я справедливо понимаю, то, кажется, незачем и не для чего… Наши свидания не могут быть приятны ни для вас, ни для меня. Нас бог будет судить, тетушка, с вами, — конечно, я все забыл, все простил, сколько ни был вами обижен.

Соломонида Платоновна. Да-с, вы прекрасный человек, вы бесподобный человек! Только какой это вы с Николенькой процесс думаете затевать? У вас их и без того очень много. Впору и по чужим плутовать; зачем уж заводить свои…

Прохор Прохорыч. Я не понимаю, к чему вы изволите все это говорить.

Соломонида Платоновна. Я говорю к тому: за что вы Красницу-то с него просите? За что вы с него пятнадцать-то тысяч требуете? Вот я к чему говорю.

Прохор Прохорыч. По духовной бабки Ольги.

Соломонида Платоновна. Что же это: там так и написано?

Прохор Прохорыч. Нет, не написано, а так следует.

Соломонида Платоновна. А, это следует! А мне не следует получить с вас тридцать тысяч серебром, которые отец твой у меня и у матери моей перехватил на свое мотовство; мне этого не следует с вас получить?

Прохор Прохорыч. Если уж вам, тетушка, угодно вызвать меня на откровенный разговор, то я должен прямо вам, при Николае Михайлыче, объяснить, что на вашу часть я и не имею видов-с. Я не зверь бесчувственный и очень хорошо помню благодеяния, оказанные вами нашему семейству; но я говорю только про часть братца.

Дурнопечин. Как вы это только про меня говорите? Что ж вы запираетесь? Вы говорили и про тетушкину часть: вы прямо сказали, что от нее вся и каша заварилась.

Прохор Прохорыч. Никак нет-с, я никогда этого не говорил!.. Тетушка благодетельствовала нашему семейству да и моих птенцов, может быть, не забудет: я не мог этого говорить.

Дурнопечин. Не стыдно ли вам так отказываться от ваших слов? Вы еще сказали, что дай бог тетушке вечную память, — вот что вы говорили!

Прохор Прохорыч. Никогда ничего и в помыслах этого не было.

Соломонида Платоновна (качая головой). Ах ты, лукавый человек! Ах ты, чернильная пиявица! Как тебя не повесят до сих пор, вот ты что мне скажи, а давно бы пора, ей-богу, пора!.. (Стукает по столу пальцем.) Слушай ты, приказная строка: если ты только осмелишься приходить беспокоить его с твоими подлыми процессами, он человек слабый и больной, он мой наследник, — слышишь ли? — я завтра же подам вексель ко взысканию и уморю тебя со всем твоим потрохом в тюрьме; на свой счет буду содержать, а не выпущу.

Прохор Прохорыч (грустно). Обидеть маленьких людей, тетушка, легко; но надобно вспомнить и последний конец: несправедливость вопиет на небо.

Соломонида Платоновна. Особенно за тебя, голубчик мой, за тебя особенно, я думаю, дадим мы ответ богу. Давай-ка посчитаемся: твой распутный родитель захватил тридцать тысяч. Сестрица твоя выханжила еще при жизни у тетки пятьдесят душ, и наконец я тебе, самому, неблагодарному, подарила на свадьбу десять тысяч серебром. Ну-ко, сложи! — Сложенье-то, полагаю, знаешь: тридцать да десять сорок, да за души хоть по сту — пять… Миленькой! Сорок пять серебром, а мы с ним всего получили двести душ! Что, чем пахнет? Как у тебя, бесстыдника, язык повертывается говорить! Хорошо, что я на тебя пугало-то имею… вексель-то сохранила, а то бы совсем обобрал… Что корчишься, не нравится?

Прохор Прохорыч. По вашему векселю, тетушка, вы ничего не получите: у меня состояние все женино!

Соломонида Платоновна. Полно, так ли? А если я знаю, что у тебя ничего женина нет? Да ты скорей удавишься, чем грош жене поверишь; картофель на вес выдаешь — что ты мне говоришь, безобразный человек! а передашь ты жене состояние. Я даже теперь вижу, что в плутовской голове твоей делается. Продать, — думаешь, что ли? Врешь, — завтра же наложу запрещение.

Прохор Прохорыч. Я уж ничего не могу и говорить, а должен только благодарить Николая Михайлыча, что они так восстановили вас против меня…

Дурнопечин. Что вам благодарить меня!.. Вас все очень хорошо знают и без меня…

Соломонида Платоновна (Прохору Прохорычу.) Поди убирайся домой и не трогай нас, а не то худо будет!

Прохор Прохорыч (подходя к ее руке). Я никогда ничего, тетушка, видит бог, никогда ничего не замышлял. Конечно, как отец семейства, желал бы что-нибудь приобресть… и мои дети, тетушка, тоже ваши внуки: если не для меня, так для царя небесного вам бы следовало пощадить сирот… (Подходит к руке Соломониды Платоновны.)

Соломонида Платоновна. Нечего тут лизаться, ступай делай там, как знаешь, а мы будем делать свое.

Вносят полный завтрак, состоящий из колбасы, ветчины, загибенек, фаршированного поросенка, сыра, балыка и двух бутылок вина. Никита и Сергей, оба в белых перчатках, становятся у дверей.

Прохор Прохорыч (со вздохом). Неравное людям дано счастие: одни и семейством обременены, и стараются, и тут ничего не приобретают, а другим все предоставляется: тут уж говорить нечего, а на бога надобно возложить попечение.

Соломонида Платоновна. Кабы на бога ты больше надеялся, так бы было лучше, а то ты только плутовством да разными штуками думаешь жить. Отправляйся, нам пора есть.

Прохор Прохорыч уходит.