Коронованный рыцарь

Внезапное и главное совершенно бесследное исчезновение фрейлины Зинаиды Владимировны Похвисневой произвело переполох не только в ее семье, при дворе и в великосветских гостиных Петербурга, но и буквально по всему городу.

Не было дома из конца в конец столицы, где в течение почти полугода не шли бы толки об исчезновении как в воду канувшей красавицы.

Народная молва прикрашивала эти толки с присущей ей пылкой фантазией, создала множество совершенно разнообразных и друг на друга непохожих романов, легенд, которые, впрочем, все сводились к близкому к истине указанию.

Как на месте, где в последний раз была исчезнувшая бесследно девушка, указывали на Таврический сад.

В нем надо искать разгадку роковой тайны.

Произошло это вследствие того, что в ночь исчезновения Зинаиды Владимировны из дома, скрылась, ушедшая от присмотра служанок, и сумасшедшая Полина.

Когда обнаружен был уход из дома в ночную пору обеих сестер, то слуги были разосланы кругом дома и Полина была найдена гуляющей в Таврическом саду.

Ее-то, если припомнит читатель, и видел горбун идущею по Кулибинскому мостику и, приняв, вследствие ее сходства с сестрой, за призрак похороненной им убитой девушки, в паническом страхе бежал в сторожку.

Зинаиды Владимировны в саду не нашли.

На вопросы о сестре, Полина, вернувшаяся домой, в сопровождении слуг, упорно повторяла: «В саду».

Видела ли несчастная, действительно, как сестра ее прошла в калитку Таврического сада, или же она только передавала впечатление своей собственной прогулки — осталось неизвестным.

Никаких более указаний от больной добиться не удалось.

На утро была поставлена на ноги вся полиция.

Начались тщательные розыски, при чем было принято во внимание даже указание Полины.

Таврический сад тщательно обыскали, но не нашли ничего, что бы могло навести хотя бы на малейший след в этой таинственной истории.

Полиция работала в течение нескольких месяцев, были исписаны груды бумаги, сообщены во все города России приметы «бежавшей из родительского дома, — как значилось в официальных бумагах тайного советника девицы Зинаиды Владимировны Похвисневой, — 20 лет от роду»; вошли даже в сношение по этому поводу с русскими посольствами за границей, но несмотря на все эти принятые меры, розыски были совершенно безуспешны.

Было, конечно, как это всегда бывает, захвачено ретивыми провинциальными полицейскими чинами несколько «подозрительных девиц», одна даже была привезена в Петербург, но оказалась дочерью московского купца, бежавшей из-под родительского крова с избранником своего сердца и частью мошны своего родителя, причем избранник воспользовался последнею, бросил предмет своей страсти на произвол судьбы в одном из губернских городов.

Дело о бежавшей из родительского дома девицы Посвихневой принуждены были, в конце концов, «предать воле Божией».

В Петербурге толки стали несколько стихать.

Они перешли в глубь России, приняв уже совершенно сказочную, фантастическую форму.

На берегу Невы появились другие злобы дня: о несчастной Похвисневой забыли.

Забыл о ней даже и граф Казимир Нарцисович.

Совершив свое страшное дело и скрывшись в глубь Таврического сада, он этим счастливо избежал встречи с выбежавшей из дома Полиной, так как другой дорогой, через обрушившийся забор, успел вернуться в дом Похвисневых.

Его отсутствие даже не заметили.

Он остался дольше других и после отъезда гостей принял самое горячее участие в розысках пропавших сестер.

Он имел мужество обойти Таврический сад вместе со слугами и встретить там Полину.

Первое мгновение появления несчастной, как две капли воды похожей на сестру девушки в конце одной из аллей сада произвело на графа такое же впечатление, как и на горбуна, но он силой воли заставил себя пойти вперед, тем более, что его сопровождало двое слуг.

Возвратив Полину в дом, он поехал к генерал-губернатору Палену и изложил таинственное происшествие в семье Похвисневых.

Казимир Нарцисович казался убитым безысходным горем.

Вернувшись домой, он застал у себя горбуна, которому передал условленные деньги, а от него получил вынутую им из шеи покойной Зинаиды Владимировны роковую иглу.

Граф около двух недель безвыходно сидел дома.

Он действительно заболел от перенесенной им нравственной ломки.

— Свалит такое горе… Накануне свадьбы вдруг беследно пропадет красавица-невеста… Как они любили друг друга… Каково-то ему, бедному… И как раз это случилось в день ее рождения… при нем… — сожалели о графе в обществе, узнав о его болезни.

Первый визит совершенно оправившийся и пришедший в себя граф сделал Ирене Станиславовне, которой и возвратил, как было условлено, иглу.

Оленина приняла его с обворожительной любезностью и наградила серьезным согласием на его предложение быть его женою.

Решено было выждать время, когда, во-первых, она сделается матерью, а во-вторых, когда толки об исчезновении его первой невесты несколько поулягутся.

Прошло, как мы уже сказали, несколько месяцев.

У Олениной родился сын, которого она, в честь отца, назвала Виктором.

Месяца через три после этого в петербургском обществе разнесся слух, что граф Казимир Нарцисович Свенторжецкий женится на красавице-вдове Олениной.

Вскоре слух этот подтвердился.

В июле 1800 года состоялась пышная великосветская свадьба графа Свенторжецкого и Ирены Олениной.

Ирена Станиславовна, пользуясь правами вдовы капитана мальтийской гвардии, успела проникнуть в высший петербургский свет и даже быть представленной ко двору.

Повсюду она сумела обворожить собой и мужчин, и женщин.

Эта свадьба была первая злоба для великосветского Петербурга, заставившая отойти на второй план таинственное исчезновение Зинаиды Похвисневой.

Молодые супруги переехали в собственный великолепный дом на Английской набережной.

Относительно Ивана Павловича Кутайсова Ирена оказалась права.

Исчезновение фрейлины Похвисневой, конечно, произвело и на него сильное впечатление и он несколько дней ходил, как потерянный, но вскоре позабыл о своем увлечении и окончательно утешился у ног своей ненаглядной Генриетты Шевалье, удвоившей свои ласки, перемешанные с капризами, которые придавали первым особую пикантность.

Граф, таким образом, остался в руках католической партии вообще, и иезуитов в частности.

Второй петербургской злобой дня был переезд высочайшего двора во вновь отстроенный Михайловский замок.

Постройка его началась, по повелению императора Павла Петровича, в 1796 году.

Известно, что Павел Петрович принадлежал к масонству, — он был введен в несколько масонских лож своим наставником графом Паниным, который был членом во многих масонских ложах.

Мистик по натуре, государь верил в сны и предзнаменования. Мы упоминали уже о видении ему его прадеда, Петра I.

Известен также и его сон перед днем вступления на престол. Ему снилось, что его три раза поднимает к небесам какая-то невидимая сила.

О постройке дворца рассказывали в Петербурге следующее.

Однажды, солдату, стоявшему в карауле при Летнем дворце, явился в сиянии юноша и сказал оторопевшему часовому, что он, архангел Михаил, приказывает ему идти к императору и сказать, чтобы на месте этого старого Летнего дворца был построен храм во имя архистратига Михаила.

Солдат донес о бывшем ему видении по начальству, и когда об этом доложили императору, он ответил:

— Мне уже известно желание архангела Михаила; воля его будет исполнена.

Вслед за тем государь распорядился о постройке нового дворца при котором должна быть построена и церковь во имя архистратига Михаила, а самый дворец было приказанно называть Михайловским замком.

Закладка замка происходила 26 февраля 1797 года, а готов был он в 1800 и 8 ноября состоялось его освящение, одновременно с освящением и его церкви.

Освящение отличалось большою торжественностью.

Государь и великие князья ехали верхом.

Государыня, великие княгини и первые чины двора ехали в церемониальных каретах от Зимнего дворца к замку, между выстроенными полками, при колокольном звоне по всему городу.

Церковь освящал митрополит Амвросий, в сослужении со всем святейшим синодом.

Митрополит после освящения удостоился получить от Павла в награду бриллиантовый иерусалимский крест.

Наружный вид замка при основании его был великолепен.

На всех фасадах красовались мраморные статуи, вазы и разные фигурки, служашие теперь украшением Зимнего дворца.

Замок представлял образец архитектуры итальянского возрождения; его окружали рвы с подъемными мостами, брустверы, чугунные решетки и прочее.

Замок имел двадцать бронзовых пушек двадцатифунтового калибра со всеми нарядами, расставленных в разных местах на платформах.

Внешний вид замка — четыреугольник, в поперечнике сорок девять сажен.

Внутри замка три двора, в середине главный, в виде восьмиугольника, в Фонтанке — имеющий форму пятиугольника, и на углу к Царицыну лугу — треугольника.

Вход в замок через трое ворот: Воскресенские, с портиками и колоннами полированного гранита, с украшениями из пудожского камня, ведут в главный двор; на этот двор позволялось въезжать лишь членам императорского семейства и посланникам, Рождественские — чугунные со стороны Большой Садовой улицы, и Зачатьевские — с Фонтанки.

Наружные фасады замка не одинаковы, каждый принадлежит к особому ордену.

Главный фасад из красного и серого мрамора, подвал и нижний этаж выстроены из тесаного гранита.

Остальные части стен окрашены в красноватый цвет, происхождение которого приписывалось современниками рыцарской любезности императора.

Говорили, что одна из придворных дам явилась однажды в перчатках такого цвета и император послал одну из этих перчаток в образец составителю этой краски.

После окраски замка в этот цвет, многие петербургские домовладельцы поспешили окрасить и свои дома в такой колер.

По сторонам Воскресенских ворот стояли две большие пирамиды с трофеями, вензелями и медальонами.

Сверх карниза возвышался фронтон, украшенный историческими барельефами из пудожского камня; над фронтоном мраморный аттик и императорский герб, поддерживаемый двумя фигурами Славы.

Две ниши в нижнем этаже, по обеим сторонам среднего выступа украшены двенадцатью колоннами ионического ордена.

Главный карниз и парапет из разноцветных мраморов, как и фриз, на котором бронзовыми буквами надпись:

«Дому твоему подобает святыня Господня в долготу дней».

Противоположный этому главному фасаду, обращен к Летнему саду, имеет большое крыльцо из сердобского мрамора, на котором размещены десять дорических колонн, поддерживающих балкон.

На самой середине фасада возвышается аттик с лепными украшениями; по сторонам спуска назначено было поставить колоссальные бронзовые статуи Венеры и Геркулеса Фарнезского.

На третьем фасаде, к Фонтанке, сделан полуциркульный выступ с шестью колоннами дорического ордена, архитравом, карнизом, фризом и баллюстрами, окружающими балкон.

Над выступом купол и сторожевая башня с древками, которая была назначена для поднятия штандарта, когда государь находился в замке.

К Большой Садовой улице четвертый фасад был с обширным высоким крыльцом из серого гранита, длиною в 14 сажен, шириною в пять, служащим для входа в церковь.

На двух углах крыльца поставлены были вазы, по бокам входа — четыре мраморные половинчатые колонны; в нишах первого этажа лепные украшения, а второго — статуи, изображающие Веру и Надежду; над окном второго этажа — барельефы четырех евангелистов из белого каррарского мрамора, а по бокам изображение святых апостолов Петра и Павла, а посредине вызолоченный крест, на карнизе лепнины ангельские головки.

Купол, четыре канделябра над колонною и шпиль были вызолочены.

Михайловский замок окружала каменная стена вышиною в сажень; к замку от Большой Садовой вели три липовые и березовые аллеи, посаженные еще при императрице Анне; каждая из них упиралась в железные ворота, украшенные императорскими вензелями.

Перед замком расстилался обширный плац, окаймленный с обеих сторон садами.

На плащу был поставлен и освящен вместе с Михайловским замком памятник Петру Великому.

Император изображен в римской тоге, с лавровым венком на голове и с фельдмаршальским жезлом в правой руке. На монументе надпись:

ПРАДЕДУ — ПРАВНУК

1800 г.

Мысль соорудить этот памятник принадлежит императрице Анне Ивановне, предполагавшей поставить его на Васильевском острове, на площади коллегии, отлит он был в царствование Елизаветы Петровны графом Растрелли, или вернее литейщиком Мартилли.

В царствование Екатерины II он лежал на берегу Невы у Николаевского моста под навесом, и только по повелению Павла Петровича поставлен на настоящее место.

На другой стороне плаца возвышаются два каменных двухэтажных павильона, предназначенных тогда для жилья дворцовых служителей.

Теперь в них помещается фехтовальная зала и гальваническое заведение.

От павильонов шла широкая кленовая аллея, разделяя с одной стороны Михайловский манеж, а с другой здание бывшей берейтерской школы.

Оба эти здания принадлежат к времени императора Павла; они тогда входили в черту решетки, отделявшей пространство, занятое садами и дворцом императорским, простиравшееся от Симеоновского моста по Караванной и Итальянской до Екатерининского канала. [М. И. Пыляев. «Старый Петербург».]

Внутренняя отделка и меблировка замка вполне соответствовали его внешней отделке.

Понятно, что весь Петербург заговорил об этом чуде архитектуры и декоративного искусства.

Переезд императорской фамилии в Михайловский замок состоялся почти через три месяца после его освящения, а именно 29 января 1801 года.

Император был очень доволен новосельем, несмотря на то, что в замке было несколько мрачно и очень сыро.

На другой день, 30 января, был дан по случаю переезда большой бал, в числе приглашенных на котором был граф Казимир Нарцисович и графиня Ирена Станиславовна Свенторжецкие.

Все любовались на выдающихся красотой молодых и счастливых супругов.

На этом же балу были супруги Похвисневы, исхудавшие, состарившиеся до неузнаваемости.

Их печальные лица только и напоминали кое-кому из присутствующих о бесследно исчезнувшей более полутора года тому назад их дочери — тоже выдающейся красавицы, Зинаиды Владимировны.