Как покажет дальнейшее развитие
советской историографии, эти предостережения вскоре репрессированного публициста существенного влияния на неё не оказали.
Необходимо проанализировать особенности исследований методологического и источниковедческого характера о периодике, начиная с изучения
советской историографии проблемы.
Какие направления исследований считались наиболее важными и актуальными на этом начальном этапе
советской историографии?
После провала баллотировки в 1939 г. стало очевидно, что ему не удастся претендовать на центральные позиции в
советской историографии древности.
Восстание древлян в 945 г. в
советской историографии считалось одним из первых народных выступлений против власти.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: панч — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Основой
советской историографии выступал исторический материализм в его догматизированной форме, которую он приобрёл в советском обществознании.
Более того, даже в
советской историографии долгое время буры описывались с самых комплиментарных позиций.
Другие исследования переосмысливают на новой источниковой базе прежние положения
советской историографии.
Вопросы о сотрудничестве жителей региона с противником в
советской историографии второй половины 1950-х – конца 1980-х гг. не разрабатывались.
Итак, финиш украинской
советской историографии в изучении крестьянского вопроса, шире – аграрной истории, истории общественной мысли мало чем отличался от стартовых позиций.
Но главное – признанный историк реформы на уже хорошо известном материале расставила такие акценты, которые существенно подрывали основы закреплённого в
советской историографии образа событий рубежа 1850–1860‐х годов.
Перечисленные принципиальные элементы коренной ревизии научных представлений, нового масштабного пересмотра историографической парадигмы действительно оказались более или менее предметно затронуты на современном этапе исследований (впрочем, ростки новых представлений, как это часто бывает, уже содержались как в досоветских исследованиях, так и в некоторых работах периода
советской историографии, что, как мы надеемся, можно заметить из настоящего очерка).
Но важен не только набор отдельных характеристик, но и характерные черты внутреннего пути: искреннее выполнение тех задач, которые казались насущно необходимыми для ранней
советской историографии, неготовность следовать за изменившейся модой и стремление отстаивать своё понимание истории даже в неблагоприятной ситуации.
Именно на выводах этой работы базируются многие спорные тезисы
советской историографии, такие как коррупция в политической полиции, массовая фабрикация дел, пресловутая вездесущность жандармов, провокация, якобы составлявшая всю соль жандармско-полицейской работы.
Но на деле вся последующая
советская историография (вообще-то довольно консервативная и отличавшаяся чинопочитанием как в военном, так и в военно-историческом аспекте) проявила в данном вопросе непонятную «строптивость».
Напрашивается упрёк в адрес представителей
советской историографии: может быть, тема оказалась табу?
Такое же представление об украинизации сохранялось в официальной
советской историографии вплоть до конца 1980-х гг.
Как-то само собой предполагалось, что пороки
советской историографии будут изжиты, если диаметрально изменить отношение к предмету исследования и точку наблюдения.
На втором этапе развития
советской историографии темы, который охватывает 1930-е – первую половину 1950-х годы, происходит унификация оценок, как в отношении гражданской войны в целом, так и в отношении взаимоотношений государства и крестьянства.
Эти работы являются своеобразным «эталоном» послевоенной
советской историографии в освещении проблем азербайджанской истории 1917-1918 гг., поскольку все последующие работы по данной проблеме в той или иной степени были повторением основных постулатов этих двух работ.
Утратив привычное равновесие в силу вынужденного отказа от марксизма, представители традиционной
советской историографии охотно говорят о «кризисе исторической науки», не давая себе труда разрабатывать вопросы методологии гуманитарного познания на уровне понимания смысла и с нескрываемым раздражением встречая все попытки такого рода.
Отметим, что в
советской историографии революции 1917 г., как известно, с определённого времени речь шла о двух революциях: буржуазно-демократической февральской и пролетарской, т.е. социалистической, произошедшей в октябре.
Все смехотворные мифы
советской историографии получили второе дыхание, а малейшая критика немедленно пресекается.
Поэтому с конца 1980-х гг. в тогда ещё
советской историографии развернулись оживлённые дискуссии по ряду вопросов, связанных с войной.
Вывод об эффективности в целом фашистской пропаганды шёл вразрез с традицией
советской историографии.
Надо отметить, что внимание к проблемам коллаборационизма появилось в нашей стране чуть более четверти века назад, когда учёные получили доступ к закрытым ранее архивам и коллекциями, смогли иначе взглянуть на целый комплекс вопросов, не получивших в рамках
советской историографии объективного и должного освещения.
Основой
советской историографии являлось материалистическое понимание исторического процесса, в основе которого лежала смена общественно-экономических формаций.
По версии
советской историографии, отчаявшиеся россияне сделали царём самого ничтожного и худородного избояр, совсем ещё мальчишку, абсолютно ничего не смыслящего в искусстве управления страной, дабы иметь на престоле куклу,которой можно было бы вертеть по своему усмотрению.
Предшествующий этому тому сборника период в
советской историографии получил название «застоя».
Следовательно, характерные для
советской историографии утверждения о том, что февральская революция «была совершена под руководством партии большевиков», полностью противоречит историческим фактам.
Специфической чертой
советской историографии была ориентация на марксистско-ленинскую теорию как на единственно верную методологическую парадигму.
Конечно, отчасти это было компенсацией одностороннего подхода
советской историографии, которая рассматривала проблемы крепостного права преимущественно в аспекте насилия, не слишком углубляясь в многогранный характер этого явления.
Советская историография пыталась доказывать, что это «стихийное движение» было по своей сути «классовым» и вскоре пошло-де за большевиками.
Положительно оценивая достижения
советской историографии, необходимо, однако, отметить и недоработки.
Достоинством
советской историографии середины 50-х годов стало обстоятельное изучение фактической истории народнического движения.
Из этого краткого обзора видно, что тема польской политической эмиграции XIX в. в русской и
советской историографии оказалась недостаточно исследованной, она не была освещена в полном объёме как с точки зрения проблематики, так и хронологии.
Вокруг указанного второго этапа иранской революции, ассоциируемого со становлением исламского режима, в
советской историографии сложилась полемика относительно её классового содержания.
Советская историография довольно убедительно сформировала у жителей республики представления о том, что всё прогрессивное трудовое население края ждало прихода советской власти и надеялось на скорейшее освобождение от оков капитализма.
Становление
советской историографии напрямую связано с утверждением марксизма как методологии научных исследований и в первый период, в 20-х годах почти исключительно – с одним направлением, представители которого именовали себя «историками-марксистами».
Страх перед обвинениями в «буржуазном перерождении» правящей партии сеял панику среди исследователей, поскольку подрывал исходную для
советской историографии парадигму «революции-прототипа».
Массовое дезертирство 1917 г. в большевистской пропаганде, а потом и в
советской историографии неоднократно трактовалось как симптом тяжкой болезни государства, как прогрессивное и революционное (пусть и в большинстве своём стихийно-бессознательное) действо.
Следующим моментом в вопросе о протестном движении семинаристов, является представление
советской историографии о том, что революционная деятельность семинаристов концентрировалось в основном вокруг социал-демократического движения.
Официальная
советская историография придерживалась такой же позиции, исходя из данных о развитии не правящей элиты, а простого народа.
Выделяя некоторые особенности развития партизанского движения в западных областях республики, автор в русле
советской историографии делает вывод о том, что здесь борьба против германских войск переплеталась с борьбой классово чуждых элементов.
Моим принципом в отношении
советской историографии было и остаётся фокусирование на позитиве, на том, что замысливалось и делалось.
Высказывания исследователя самостоятельны и порой противоречат общепринятому в
советской историографии взгляду на те или иные вопросы – в частности, об общественно-политическом направлении газеты «Неделя» в изучаемый период.
Белочехи, как их называла
советская историография, совершали ужасающие зверства на российской земле.