Как правило, в 
обыденной речи традиция представляется аллегорически, как вневременной свод неявных правил и заповедей, лишь подтверждающийся теми или иными конкретными примерами и всем обретённым опытом.        
     
            
        Даже 
обыденная речь различает два разных значения этого слова, не считая их более широкой и более узкой версией одного и того же значения.        
     
                            
                    
        Но если можно усомниться в их оценке генетики, то естественно усомниться и в том, что они верно оценили и представления 
обыденной речи!        
     
            
        По крайней мере это правдиво в отношении 
обыденной речи, в смысле языка, который мы употребляем в ежедневном общении с людьми.        
     
            
        Личность человека можно описать в 
обыденной речи словами дружелюбный, открытый, легко адаптирующийся, пессимистичный, творческий, доминирующий, гибкий, любознательный, застенчивый, оптимистичный, добросовестный, общительный и т. д.        
     
                    
        
                    
        
    
    
        
            
            Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
            Карту слов. Я отлично
            умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
        
        
            
                    
                    
                        Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
                     
                    
                        Вопрос: гидронавт — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?                    
 
                    
                    
                                 
         
     
                                
        Всякий идеал представляет стремление к тому, что ещё не осуществлено, тогда как слову «утопия» в 
обыденной речи придаётся значение чего-то неосуществимого.        
     
            
        Недопустимо высказываться о героях в субъективном ключе, подобно тому как мы описываем людей в повседневной 
обыденной речи (нравится – не нравится, дурак – умный, хороший – плохой).        
     
            
        Этот термин не имеет общепринятых дефиниций в науке, а в публицистике и в 
обыденной речи употребляется в самых различных и очень часто размытых смыслах.        
            Коллектив авторов, Энциклопедия диссидентства. Восточная Европа, 1956–1989. Албания, Болгария, Венгрия, Восточная Германия, Польша, Румыния, Чехословакия, Югославия, 2022
         
     
                            
                    
        Он представляется термином 
обыденной речи, публицистического текста, в лучшем случае, этического трактата.        
     
            
        Во-первых, оно как бы постоянно опережает себя, выламывается из банальных, стёртых 
обыденной речью значений и тем самым вырывает нас из дремоты обыдёнщины, открывает нам новые горизонты опыта, влечёт к духовному прозрению.        
     
            
        Это как слова, сказанные на языке 
обыденной речи – если вас назвали «дураком», вам необязательно обижаться.        
     
            
        Вы наверняка слышали о том, что в 
обыденной речи понятия «чувства» и «эмоции» часто объединяют, считают синонимами, но это не так.        
     
            
        Данный механизм действует на всех уровнях – в том числе, на уровне 
обыденный речи.        
     
            
        Даже слова 
обыденной речи имеют какую-то материальную часть, ограничивающую возможность свободного манипулирования ими.        
     
            
        Понятно, что к разряду независимых можно отнести все объекты, которые мы в 
обыденной речи называем неодушевлёнными, а также растения, животных и других людей.        
     
            
        Литературный дискурс остраняет и отчуждает 
обыденную речь, но, делая это, он парадоксальным образом приводит нас к обладанию более полным и глубоким опытом.        
     
            
        С одной стороны, это проявляется в закономерной интернационализации осваиваемого терминологического аппарата современной науки, в приобщении к современным технологиям, с другой – в неоправданной американизации 
обыденной речи.        
     
            
        Так, например, значения слов 
обыденной речи входят в оперативную память и извлекаются без осознанных усилий, в то время как редко используемые слова и понятия требуют заметного времени для вспоминания и использования, а в некоторых случаях и обращения к словарям, справочникам и т. д.        
     
            
        Подлинная задача философии заключается в том, чтобы проникнуть за границу внешней ясности 
обыденной речи.        
     
            
        Надо сказать, что и в 
обыденной речи существует большая неопределённость в использовании этих слов.        
     
            
        Учёный, подобно детективу, должен искать процессы взаимных переходов и взаимных опосредований мысли; поэзия же, исходя из навыков, образов и нестрогих ассоциаций 
обыденной речи, делает акцент на стремительное, на дискретное, по пушкинским словам – «глуповатое».        
     
            
        Чувственный способ познания был свойствен эпохе психологического первобытно-религиозного единения человека с природой, которое отразилось в поэтике ритуальной речи, противопоставленной впоследствии 
обыденной речи своей формой (см.: Блок 1962; Зеленин 1930; Топоров 1987: Топоров 1992).        
     
            
        Формально отличить 
обыденную речь от публичной очень трудно.        
     
            
        Примером такой информации может служить 
обыденная речь, которая, оперируя «объектами», не имеет таковых как «вещи-в-себе» (слова «долг», «честь», «красота»…).        
     
            
        Но и в 
обыденной речи немало подобных оборотов.        
     
            
        Иногда в 
обыденную речь пробираются не совсем уместные словечки и выражения.        
     
            
        Однако для того, что создать новую область исследования – пусть даже и не фундаментальную, а прикладную – на мой взгляд, нужен термин и, соответственно, понятие, находящееся в значительной степени за пределами 
обыденной речи и её узуса.        
     
            
        Изданный через четыре года после кончины поэта сборник «Я и город», включавший стихи 1973–1974 и 1978–1981 гг., также напечатан большим тиражом – пять тысяч экземпляров, а выходившие в начале двухтысячных годов сборники имели ничтожные тиражи: «Ангел загадочный» – триста экземпляров, а «Чудо 
обыденной речи» – всего сто.        
     
            
        Это слово было позаимстововано из 
обыденной речи медициной и превратилось в понятие «гуморов», определяющих темперамент, а в современной медицине стало понятием «гуморальной регуляции».        
     
            
        А когда уже стал достаточно бойко на научном языке объясняться, то и 
обыденная речь далась ему.        
     
            
        Слово само должно отделяться от 
обыденной речи непоэтической, называемой прозою, и давать себе прямую гармоническую форму, доходить до стиха; так что процесс образования поэтической речи или стиха совершается тут же, и стих возникает из прозы, как скоро поэтическая сила вдохновения подымает слово.        
     
            
        Возможна ли в самой жизни – ведь человеческая история не что иное, как итоги отдельных огромных жизней, и наша 
обыденная речь находит для них некое «я» или личность, невольно признавая их действующими и мыслящими индивидуумами высшего порядка и называя их «античность», «китайская культура» или «современная цивилизация», – возможно ли отыскать те ступени, которые необходимо пройти, и притом в порядке, не допускающем исключения?        
     
            
        Итак, в фокусе исследования – дискурсивное производство границы между городом и деревней, выраженное представителями сельского сообщества официальным стилем газетных передовиц, стилем моральных суждений школьных сочинений, а также стилем 
обыденной речи, иногда услышанной в чужих разговорах, а иногда специально провоцируемой нами в ходе интервью.        
     
            
        Лишь это второе уяснение, лишь осознание того, что причиной недоразумения стало слово, бессмысленное с точки зрения 
обыденной речи, лишь превращение нелепицы в ничто, – если коротко, лишь оно и вызывает комическое ощущение.        
     
            
        По нескольку словечек из 
обыденной речи жителей пустошей они ежедневно запомнить пытались, в разговорах их между собой использовали.        
     
            
        В 
обыденной речи тема этой перекачки звучит как это увлекает меня, это привлекает моё внимание, меня тянет к кому-то или к чему-то, я стремлюсь к тому-то; это привлечение и стремление означают, что интерес или внимание, то есть энергия сознания, начинает струиться по определённому адресу в психике.        
     
            
        И в 
обыденной речи говорят о «суженом» или что «люди не подходят друг к другу».        
     
            
        Короче говоря, слова литературы в отличие от слов политики или науки занимают по отношению к 
обыденной речи маргинальное положение.        
     
            
        – Да нет, не хотел. Может, идумал, что хотел, однако мозг не проведёшь. Ты ведь, разумеется, читал «Психопатологию 
обыденной речи»?        
     
            
        Однако, несмотря на причуды 
обыденной речи и рекламной, это орудие не смертоносное.        
     
            
        Их губы, перешёптывающие арабские слова, будто и не произносили никогда 
обыденной речи.        
     
            
        Он учил дышать под водой, в глубине, где 
обыденная речь глохнет, сжимаемая чудовищным давлением до густоты поэзии…