Важность групп и организаций для жизни современных
либеральных демократий остаётся краеугольным камнем огромного корпуса литературы по гражданскому обществу.
Быстрой или лёгкой победе
либеральной демократии препятствует именно тот факт, что, в отличие от всех известных альтернатив, это система чрезвычайно распылённой власти.
Целью формальных институтов
либеральной демократии является разделение сфер.
Таким образом, использование языка
либеральных демократий косвенным образом подразумевает структуру и логику государств западного типа.
Современную так называемую
либеральную демократию не интересуют никакие инстинкты и никакое массовое сознание.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: дефолианты — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
В пользу
либеральной демократии существует много аргументов, но один стоит отметить особо.
То есть режимы, для описания которых используется этот язык, имеют общие характерные черты, определённый набор элементов и внутреннюю динамику
либеральных демократий.
Кроме того, в
либеральных демократиях идеального типа лоббирование, как правило, является законным и регулируемым, что делает реляцию прозрачной для общественности.
Фундаментальные принципы
либеральных демократий – такие как разделение властей, система сдержек и противовесов, принципы федерализма, механизмы контроля гражданским обществом деятельности корпораций и государства – находятся в соответствии со структурой городов, что наиболее чётко видно на примере крупных многонациональных политических образований.
Но этот оптимизм, по крайней мере в его безоговорочной форме, сталкивается с очевидной проблемой: во многих странах
либеральная демократия ещё не восторжествовала.
В 1906 г. по инициативе правительства была начата реформа прав собственности, точнее говоря, начато движение в сторону
либеральной демократии, но движение это инициировало правительство, которое никто не назвал бы ни либеральным, ни демократическим.
Напротив, формальные институты
либеральной демократии основаны на разделении сфер и представляют собой различные контрольные механизмы, не позволяющие политическим акторам учитывать собственные экономические и межличностные интересы при принятии решений.
Если цели акторов в большинстве совпадают с целями институтов, то есть если неформальное понимание этих целей большинством акторов заключается в разделении сфер социального действия,
либеральная демократия может стабильно функционировать.
Например, финансирование и предоставление услуг здравоохранения и образования в большинстве
либеральных демократий остаются заповедником, в котором преобладает государство, причём даже незначительные попытки допуска в эти сферы рыночных сил приводят лишь к небольшому продвижению вперёд.
Доведённый до совершенства механизм
либеральной демократии идеально отбраковывает таковых, оставляя наверху политкорректную посредственность: именно «политиков», в смысле – негосударственных деятелей.
Но при этом я не нашёл ни общего обзора реформ, предназначенного интеллигентному гражданину, которого интересуют права собственности и развитие
либеральной демократии, ни последовательного рассмотрения этих реформ с позиций современного экономико‐правового движения [law‐and‐economics movement].
Этой истории можно придать и совсем уж мрачный вид, если припомнить случайные факторы, сыгравшие ключевую роль в успехе
либеральной демократии: наследие древнегреческих городов‐государств; грубая демократичность и индивидуализм скандинавских завоевателей; разделение власти между церковью и государством; особенности протестантизма; география, побуждавшая европейские страны к соперничеству, но препятствовавшая их слиянию в рамках мощной империи, и т. п.
Но его аргумент, несомненно, подразумевал, что западная
либеральная демократия является единственным жизнеспособным идеалом, к которому должны стремиться реформаторы во всём мире.
По его мысли, распространение в мире
либеральной демократии западного образца свидетельствует о конечной точке социокультурной эволюции человечества.
Кризис
либеральной демократии проявляется не только в парламентах и на избирательных участках – он затрагивает функционирование наших мозговых нейронов и синапсов.
Перспективы развития связывались в социально-экономической области с утверждением модели капитализма, а в общественно-политической – модели
либеральной демократии.
Во-первых, позволяет избежать этноцентризма, свойственного теории модернизации, и избавляет от уверенности, что в конечном счёте все страны придут к западному идеалу
либеральной демократии и рыночного капитализма.
Коротко говоря, предположение, что
либеральная демократия приводит к обществу прямого доступа, мне кажется спорным.
Однако
либеральная демократия сегодня достигает своих пределов – чтобы работать, она должна быть дополнена…
Если мы сможем выработать понимание того, как эволюционировала эта двойственная природа, у нас получится по-новому подойти к социальной и политической поляризации, которая угрожает
либеральной демократии во всём мире.
Однако в начале нынешнего века в публичной риторике
либеральных демократий вновь произошла перемена, если не сказать разворот на 180 градусов.
С окончанием холодной войны окончилось грандиозное идеологическое противостояние
либеральной демократии и коммунизма.
Впрочем, следует отдать ему должное, он не разделял восторгов политиков и впоследствии осаживал их критическим замечанием о том, что «провозглашение “конца истории” является номинативным, но не эмпирическим» и означает не свершившийся факт, а лишь констатирует «отсутствие жизнеспособных альтернатив
либеральной демократии» [Fukuyama 1995].
В 1989 году глобальное распространение
либеральной демократии представлялось чем-то вроде версии сказки «Спящая красавица», в которой принцу свободы достаточно было убить дракона тирании и поцеловать принцессу, чтобы разбудить ранее почивавшее либеральное большинство.
Популярная теперь идеология
либеральной демократии в основе своей имеет как раз отказ человека от ответственности, непризнание греховности индивидуальной человеческой жизни и жизни человечества в целом.
Если формирование свойств «среды» не определяется конечными целями истории – идеями мирового коммунизма или торжеством
либеральной демократии и рыночной экономики, – то тогда возникает вопрос: что идёт им на смену?
Но подразумевал в отличие от последнего не триумф
либеральной демократии западного образца, а её закат вслед за коммунистической идеологией.
Человеку, для его гармоничного физического и духовного развития, для устойчивого бесконфликтного существования общества, для выхода современного человека из плена мерзкого общества неограниченного потребления и низменных страстей, именуемых ныне ценностями
либеральной демократии.
В условиях
либеральной демократии хорошие споры – это не просто то, что общество должно реализовать; это то, каким оно должно быть.
Пока другие озабочены политической апатией и цинизмом, я бы хотел рассказать о своего рода выходе из политической формы
либеральной демократии и создании альтернативных автономных политических пространств и практик и даже о возможности новых форм политического сообщества.
Достаточно вспомнить критику «исламской демократии» со стороны сторонников
либеральной демократии, рассматривающих последнюю в качестве демократии единственно возможной.
При этом он пытается объяснить глобальное утверждение
либеральной демократии динамикой влияния среднего класса.
Особенно самодовольным нарративом было то, что доминировавшие тогда американские социологи напридумывали о конце идеологии, добродетелях американской
либеральной демократии и торжестве американского экономического предпринимательства.
Либеральная демократия оказалась ширмой олигархизма, где всё решают деньги и интересы большого бизнеса.
Сейчас очевидно, что считающаяся наиболее передовой западная
либеральная демократия уже не может стать основой будущего глобального человечества, так как обладает рядом недостатков, именно с точки зрения адекватного и этичного отношения к природе.
Таким путём политики получают в условиях
либеральной демократии поддержку дополнительных сотен тысяч избирателей, лишь демонстрируя своё «сочувствие».
Нарратив глобальной
либеральной демократии столкнулся не с равномощным проектом, как это было на протяжении почти трёх четвертей XX века, а с сопротивлением пёстрой мозаики контранарративных и антинарративных идеологем и альтернативных взглядов, которые вместе сформировали концепт постглобализма.
Вот с этой универсализации
либеральной демократии или капитализма начинается глобализация в собственном смысле слова.
Другими словами, национализм и
либеральная демократия вместе занимают видное положение по двум причинам: либеральное понимание политической легитимности вносит важный, даже если и непреднамеренный, вклад в подъём национализма, а лояльность к нации помогает либералам усилить принцип легитимности, на который опираются их политические цели.
Признание наличия таких кибератак привело к тому, что
либеральные демократии предоставили своим службам безопасности доступ к мощным методам цифровой разведки со строгими гарантиями, чтобы иметь возможность осуществлять массовый поиск данных о тех, кто нападает на нас.
Будем исходить из того, что, если гражданское общество (в данном понимании) где-либо есть, то скорее всего мы обнаружим его в странах устойчивой
либеральной демократии.
Особенно его заинтересовали идеи о необходимости силового свержения «декадентской
либеральной демократии».
Если в традиционном или тоталитарном обществе единственная государственная идеология является цементирующей силой, а выражения сомнения в ней рассматриваются как преступление и жёстко подавляются, то в
либеральной демократии конкуренция идеологий и их взаимное обогащение – есть отражение свободы политического выбора индивида.
Уроки этой книги сформировали повестку дня для поддержания ценностей, которые придают легитимность
либеральной демократии: это – верховенство закона, терпимость, использование разума в общественных делах и поиск рациональных объяснений окружающего мира, а также наша способность принимать свободное и осознанное решение.