В основе работы
историка искусства лежат описание и анализ памятника.
Глобальная история искусств, которую американские
историки искусства открыли для себя в начале 2000-х годов, была не так уж нова.
Можно предположить, что знаменитая инаугурационная речь, прочитанная им в 1983 году, была в какой-то степени инспирирована встречей с австрийским
историком искусства.
Детская пустячность спора заслуживает упоминания лишь в связи с тем, что этот спор не упрощает задачу
историков искусства.
Грамотный
историк искусства знает, что маслом пишут, акварелью – рисуют, гравюру – режут, а потом печатают, статую из мрамора – высекают, в бронзе – отливают, из глины – лепят, затем её обжигают.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: недослушивать — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Историк искусства объяснит, что суть дела – в изменении отношения к рисунку, к противостоянию линии и пятна, то есть графичности и живописности как основ стиля.
Мои эссе не претендуют на систему координат, которую ни с того ни с сего примут
историки искусства, дизайнеры или культурологи.
Зато историку религии и особенно
историку искусства трудно переоценить значение всего того, что обнаружено в гробнице.
Художественная география (Kunstgeographie) возникла в 1920-е годы в среде немецких
историков искусств в противовес истории искусств, воспринимаемой как история стилей.
Иногда обаяние соседних муз столь велико, что
историк искусства уже изучает не произведение, а «рецепцию», «перцепцию», «суггестивность», «коммуникацию» и «репрезентацию».
Некоторые из факторов, определяющих стиль произведения, происходят то из самых потаённых глубин памяти и чувств индивида, то из умышленных заимствований из эстетического словаря, который
историк искусства должен постараться реконструировать.
Кроме того, бытующая в профессиональной среде лексика отчасти восходит к проверенному временем опыту четырёх поколений отечественных
историков искусства, отчасти же пополняется за счёт не всегда удачных ка́лек с иностранных языков, из не всегда продуманных переводов вполне добротной искусствоведческой литературы.
Зачастую описание памятника стушёвывает кардинальные различия в языке визуальных форм и в речи с помощью на первый взгляд невинной метафорики: мы «читаем» картину, она, словно в ответ, «высказывается», скульптура и архитектура «говорят», а если «молчат», то за этой оценкой
историка искусства может стоять тот простой факт, что памятник ему непонятен или безразличен.
В дальнейшем эта оппозиция исторического и эстетического воспроизводилась в разных идеологических формах, например в том, как на переломе XX века археологи и
историки искусства спорили о том, что такое исторический или художественный памятник: определять ли его историческую ценность исходя из свойств материала археологической находки или из признаков эпохи, стиля, направления, которые различаются в его формах.
Если она всё же своего добьётся, то я пойду по её стопам и стану
историком искусства или реставратором.
Для прояснения этих немаловажных для автора обстоятельств обратимся к двум томам по истории искусства и архитектуры мусульман, написанным четырьмя выдающимися
историками искусства современности.
Начав свой поиск в середине XIX века, которую многие
историки искусства считают периодом безвременья, они пробили заметную брешь в инерционном слое академизма.
Это – мнение
историка искусства, которому доступен ретроспективный взгляд на художественные произведения.
Царящую здесь атмосферу итальянские
историки искусства определяют как «elegante feminismo di Venezia».
Во-первых, как выяснилось, большинство
историков искусства до сих пор не имеют чёткого представления о том, специалисты какого профиля должны обязательно участвовать в полноценном исследовании материальной части произведения.
По лени, или же из чувства самосохранения, я не следил за развитием современной искусствоведческой мысли, в надежде, что явление крупного
историка искусства (буде такой возникнет), подводящего философский итог брожению моды, однажды станет самоочевидным.
Между тем, несмотря на несомненную убедительность аргументов ученого-филолога, термины, которые описывают фигуры речи, сохраняют свою особую привлекательность для искусствоведов и продолжают упорно мелькать в трудах
историков искусства.
Нашей задачей в данном случае будет изучение развития творческого метода
историка искусства на примере одного из самых интересных периодов развития науки об искусстве.
Например, в ходе долгих исследований
историки искусств обнаружили, что на многих художественных полотнах используется пропорция, названная «золотым сечением», которая рассчитывается математически, при делении холста на части.
Очевидно, это суждение следует понимать в том смысле, что он не является
историком искусства в традиционном и претенциозном смысле слова.
Морда его может быть мордой дракона, тигра или человека;
историки искусства называют её «маской людоеда».
И вот задача искусства заключается вовсе не в правдивом воспроиз ведении действительности, – искусство имеет свою собственную логи ку, своё собственное движение форм, свои зрительные формулы, ко торые в изобразительном искусстве тяготеют к глазу, и, собственно, в этом-то и заключается то основное, что должен делать
историк искусства, исследователь искусства, когда он занимается этими художественными произведениями.
Но существенно другое: указанные концептуальные построения принадлежат именно
историкам искусства и, значит, способны питать и методологию науки об искусстве.
Но в оценке ряда
историков искусства, это – подлинное произведение XVI столетия.
На кафедре работали
историки искусства, представлявшие цвет отечественного искусствознания, которое не подверглось такой тяжёлой идеологической проработке и контролю, как философия.
Имена большинства из них ныне известны лишь узкому кругу
историков искусства, а произведения отнюдь не отмечены «печатью вечности».
Одна из многочисленных трудностей, с которыми сталкивается
историк искусства памяти, состоит в том, что чаще всего трактат, посвящённый ars memorativa, хотя и стремится изложить его правила, редко приводит примеры конкретного применения этих правил, иными словами, редко предоставляет вниманию читателя систему мнемонических образов, расставленных по своим местам.
Надо же как-то применять диплом
историка искусств.
Когда
историки искусства применяют термин «сакральное искусство» ко всякому произведению, посвящённому религиозной тематике, они забывают о том, что искусство по существу формально.
Достаточно современному
историку искусства заметить какое-либо сходство в произведениях данного мастера с кем-нибудь из современников или предшественников, как возникает гипотеза о заимствовании, будто бы художник был не способен ни самостоятельно выработать манеру, ни создать свой репертуар пластических мотивов – поз, жестов и прочего.
Через пятьдесят или сто лет, когда жизнь и творчество остальных будут изучены до дыр, внимание
историков искусства обязательно привлечёт этот невыразительный художник, и интерес их будет обусловлен исключительно его безвестностью.
Вольно сейчас
историкам искусства начинать XX век с выставки фовистов, Пикассо, Матисса и экспрессионизма.
Так во всяком случае
историки искусства датируют эту картину – 1669 годом, годом его смерти.
Следует признать, что для нумизмата, технолога или
историка искусства существует весьма мало отличий между пятифранковой монетой до и после приостановки свободы перечеканки серебра.
И как звук расшатывает установленные компетенции
историков искусства и кураторов?
Если же, напротив, его взгляд всегда привязан к хронологии, истории, последовательному развитию образов и стилей во времени, он скорее
историк искусства.
Историк искусства отличается от умного посетителя музея и культурного туриста тем, что задаётся вопросом о сохранности того, что мы видим, и, следовательно, о его подлинности.
Техническая терминология, связанная с производством и бытованием произведений, так богата, что вряд ли найдётся
историк искусства, владеющий ею в полном объёме.
Иногда, напротив,
историк искусства переводит, зная терминологию и предмет, но не зная приёмов перевода.
Историк искусства стремится передать своё переживание-понимание, свою интеллектуальную эмпатию.
Подобно тому, как историк решает, что в изучаемом предмете значительно, а что второстепенно, как литературовед отделяет лучшие произведения от менее важных,
историк искусства выстраивает систему координат.
Историк искусства редко может претендовать на единственно верную интерпретацию памятника независимо от его масштаба.