Он представляет собой яркий пример своеобразного синтеза различных
историографических традиций своего времени.
Однако наука не стоит на месте, поэтому в данном издании появились новые
историографические обзоры современных исследований.
Построение этой структуры стало возможным только на основе
историографического анализа, который будет представлен отдельно.
Но тогда это не историческое, а
историографическое исследование.
Примеры использования этого издания в качестве репрезентанта
историографической ситуации известны.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: перетруженный — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Её перу принадлежит и несколько
историографических работ, посвященныX в.
Ведь учебник, с одной стороны, представляет собой своеобразный исторический и
историографический источник, отражающий уровень развития науки своего времени и общее направление государственной образовательной политики.
Однако прежде чем представлять результаты, необходимо сделать ещё ряд пояснений относительно собственного понимания особенностей работы с
историографическим материалом.
Третий новый
историографический аспект – это исследование неолиберализма как политического и вместе с тем интеллектуального движения.
Каждый очерк я начинаю, анализируя различные взгляды на тот или иной вопрос, а в выводах – резюмирую моё понимание
историографических проблем, изложенных в начале.
Здесь не место для подробного
историографического очерка, но стоит назвать хотя бы важнейшие из исторических источников на эту тему.
Украинские историки на этом этапе
историографических трудов не писали.
Однако попытка объединить дореволюционные и послереволюционные
историографические концепции столкнулась с противоречием.
Попутно в очередной раз актуализировалась и одна из болевых проблем теории
историографического процесса – взаимодействие экстерналистских и интерналистских факторов.
Об их влиянии на различные сферы жизни общества, в том числе и на историческую науку, уже достаточно много сказано, хотя точно уловить и определить момент завершения советской
историографической эпохи непросто.
Второй
историографический период – конец 1920‐х – конец 1980‐х годов – совпадает с советской эпохой.
При ответе на этот вопрос в
историографической литературе отсутствует однозначное решение.
Научно-популярная работа, выполненная в биографическом жанре, не может представить все шлейфы
историографических дискуссий, которые тянутся за большинством из исторических героев.
Эта тенденция характерна для нескольких вновь сложившихся или же переживающих глубокую внутреннюю перестройку
историографических школ.
Уваров сформулировал основные положения теории официального национализма, которые начали транслироваться в общество через прессу,
историографические сочинения, публичные зрелища и образовательную систему.
Но доныне не осуществлялась систематическая попытка переоценить целую
историографический парадигму.
Однако на уровне
историографической практики ситуация складывалась несколько иначе.
Ведь в
историографических текстах вне зависимости от симпатий или пристрастий их авторов приоритет до сих пор безусловно принадлежит нарративу кумулятивного и внутренне беспроблемного накопления знания.
Но всё же
историографическое значение летописей для русского национального самосознания сильно недооценивалось, особенно в советской историографии.
В
историографической части особое внимание уделено взглядам российских и советских историков, которые до сих пор имеют значительное влияние на восточноевропейские и западные интерпретации истории региона.
При этом ведущим было также понимание зависимости картины
историографических представлений о том или ином регионе либо периоде от круга уже известных и распространённых источников.
Именно здесь происходит разграничение во взглядах между советской и западной историографиями, т. е. становление двух противоположных метадискурсивных
историографических практик.
Кроме того, автор внимательно изучила историографию проблемы, свидетельством чему – обширный и обстоятельный
историографический раздел во «Введении» в монографии.
Она исключает чрезмерно детальные описания и интерпретации
историографических фактов, но сохраняет те, в которых отражаются состояние науки, её развитие и присущие ей закономерности, а также исторические представления, характерные для каждого конкретного периода истории нашей страны.
Так и появляется в качестве ближайших соседей и ориентиров «Казуса» весь тот спектр
историографических направлений, который обозревает статья «Что за „Казус“?», ставшая обоснованием – да и манифестом – предлагавшегося подхода: немецкая история повседневности, итальянская микроистория и особенно французский «прагматический поворот».
Глобальный пересмотр старых
историографических схем в отечественной науке стал возможен только в постперестроечный период.
Они отмечали, что исследования сил контрреволюции и их роли в гражданской войне является серьёзной
историографической задачей.
Иными словами, эта не обработанная историками сфера интеллектуальной активности дворян региона фактически не повлияла на
историографический образ периода, что, я уверена, мешает взглянуть на него по-другому и таким образом попытаться поискать ответы на целый ряд непростых вопросов.
Выявление и характеристика соотношения общего и особенного, универсального и локального с помощью
историографического метода позволяет определить взаимодействие (или противостояние) разных традиций в исторической науке.
Даже удивительно, с какой лёгкостью в зависимости от решения, казалось бы, мелкого
историографического вопроса о происхождении выражения «мрачная наука», «чёрное» и «белое» в оценке противоборствующих идейных течений середины XIX в. меняются местами!
Таким образом исследователь оказался в плену «пропаганды» елизаветинского времени и стойкого
историографического мифа об «иностранном засилье».
Что касается
историографического подхода, то мы, не придерживаясь ни каузального, ни телеологического методов, сознательно ограничиваем себя дескриптивным изложением событий, составивших двухсотлетнюю историю рецепции русской литературы в странах немецкого языка – восприятия этой литературы, сближения с нею и её усвоения.
Поэтому украинские историки, несмотря на декларации о необходимости взять от марксизма всё лучшее, одновременно более радикально, чем российские, разрывая с советским
историографическим наследием и приоритетной для него тематикой, в очередной раз тратили энергию не на пересмотр, а на (вос)создание «большого нарратива», в котором первенство отдавалось национально-освободительной борьбе, общественно-политической составляющей исторического процесса.
Сам момент зарождения национального
историографического процесса для нас едва ли уловим.
Необходима взвешенная
историографическая оценка позитивных и негативных сторон истории присоединения и распада государств, формирования этнических и полиэтнических территорий внутри государств, изменений государственных границ, политико-административного деления в историческом прошлом, размещения и численности полиэтничного населения, картографирования названных процессов и территорий.
Как уже отмечалось, вопросы
историографического плана, с учётом объёма и специфики привлечённой литературы, выделяются в особую структурообразующую часть, а также по мере необходимости включаются в конкретно-содержательные разделы.
Приведём сначала одно из высказываний, имеющее с
историографической точки зрения важное значение, а затем обратимся в качестве примера к некоторым книгам с более чем сорокалетней историей.
Здесь по-другому прозвучали уже хорошо известные сюжеты, обращалось внимание на темы, обойдённые советской исторической наукой, а также почти в каждой статье подводился
историографический итог изучения отдельных аспектов.
Точкой, завершавшей «мемориальный» и начинавшей научно-критический, собственно
историографический период, здесь стала революция 1905 года.
Употребление этого словосочетания в современном исследовательском поле не является следствием самостоятельных выводов историка, его наблюдений за определённым кругом источников, а лишь результатом принадлежности к определённой
историографической традиции или определённому дискурсу либо субдискурсу.
При этом смысл
историографических экскурсов заключается не столько в поиске лакун, которые доказывают необходимость, правомерность изучения тех или иных сюжетов, сколько в том, чтобы получить в результате анализа (даже работ с явной идеологической окраской) «сплав» информации, оценок, подходов, представляющихся ценностными.
Данная работа полезна не только при изучении творчества отдельного автора, но и при целенаправленном изучении роли конкретного
историографического источника в истории науки.
Наряду с ним в книгу включены в качестве приложения (часть III) ряд
историографических очерков, характеризующих развитие источниковедческой и историко-социологической мысли по вопросам, тесно связанным с трактовкой сущности иммунитета, крепостного права и феодализма вообще.