Вот так мы теперь живем

Энтони Троллоп, 1875

Впервые на русском (не считая архаичных и сокращенных переводов XIX века) – один из главных романов британского классика, современная популярность которого в англоязычном мире может сравниться разве что со славой Джейн Остин (и Чарльза Диккенса). «Троллоп убивает меня своим мастерством», – писал в дневнике Лев Толстой. В Лондон из Парижа прибывает Огастес Мельмотт, эсквайр, владелец огромного, по слухам, состояния, способный «покупкой и продажей акций вознести или погубить любую компанию», а то и по своему усмотрению поднять или уронить котировку национальной валюты; прошлое финансиста окутано тайной, но говорят, «якобы он построил железную дорогу через всю Россию, снабжал армию южан во время Войны Севера и Юга, поставлял оружие Австрии и как-то раз скупил все железо в Англии». Он приобретает особняк на Гровенор-сквер и пытается купить поместье Пикеринг-Парк в Сассексе, становится председателем совета директоров крупной компании, сулящей вкладчикам сказочные прибыли, и баллотируется в парламент. Вокруг него вьются сонмы праздных аристократов, алчных нуворишей и хитроумных вдовушек, руки его дочери добиваются самые завидные женихи империи – но насколько прочно основание его успеха?.. Роман неоднократно адаптировался для телевидения и радио; наиболее известен мини-сериал Би-би-си 2001 г. (на российском телевидении получивший название «Дороги, которые мы выбираем») в постановке Дэвида Йейтса (впоследствии прославившегося четырьмя фильмами о Гарри Поттере и всеми фильмами о «фантастических тварях»). Главную роль исполнил Дэвид Суше, всемирно известный как Эркюль Пуаро в сериале «Пуаро Агаты Кристи» (1989-2013).

Глава XXIII. Да, я баронет

Легко представить, как сильно леди Карбери хотела, чтобы ее сын немедленно отправился к отцу Мари со своим предложением.

— Мой дорогой Феликс, — сказала она, стоя у его кровати незадолго до полудня, — умоляю тебя, не откладывай. Мы не знаем, по скольким причинам все может сорваться.

— Тут первое дело — подгадать время, когда он будет в хорошем расположении духа, — возразил сэр Феликс.

— Однако, если тянуть, девушка обидится.

— Не обидится. Что мне говорить про деньги? Вот в чем главный вопрос.

— Думаю, Феликс, не надо ничего требовать.

— Ниддердейл в прошлый раз назвал сумму, ниже которой не согласится. Или не он, а его отец. Столько-то должны были выплатить еще до свадьбы, а разладилось все потому, что Ниддердейл хотел получить деньги в свое полное распоряжение.

— Но ты же согласишься с запретом тратить основной капитал?

— Да. Соглашусь при условии, что мне гарантируют доход семь-восемь тысяч годовых. На меньшее я не согласен, матушка, оно того не стоит.

— Но у тебя ничего своего нет.

— У меня есть горло, которое можно перерезать, и лоб, чтобы пустить в него пулю, — ответил сын, прибегнув к доводу, который вернее всего подействует на мать; впрочем, если бы она лучше его знала, то поняла бы, что угроза совершенно пустая.

— Ах, Феликс, мне больно, когда ты так говоришь.

— Может, и больно, но ты знаешь, матушка, дело есть дело. Ты хочешь, чтобы я женился на этой девице ради ее денег.

— Ты сам хочешь на ней жениться.

— У меня к этому отношение философское. Я хочу ее денег, а значит, надо понять, сколько именно я хочу получить — и точно ли их получу.

— Думаю, тут нет причин сомневаться.

— Если я на ней женюсь, а денег не окажется, у меня будет один выход — перерезать себе горло. Когда играешь и проигрываешь, можно отыграться, но если женишься ради денег и получаешь жену без гроша, то остаешься связанным по рукам и ногам, ты не согласна?

— Разумеется, он заплатит вперед.

— Легко сказать. Разумеется, он должен заплатить вперед, но попробуй, когда уже назначена свадьба, не пойти в церковь из-за того, что деньги еще не выплачены. Он такой продувной, что я не сумею понять, выплачены они или нет. Десять тысяч годовых в карман не положишь. Если ты уйдешь, матушка, я, возможно, подумаю о том, чтобы встать.

Леди Карбери сознавала опасность и всячески прокручивала в голове этот вопрос. Однако она видела дом на Гровенор-сквер, неограниченные расходы, скопление герцогинь, общую принятость в свете и коммерческую славу Мельмотта. И она могла сопоставить это все с абсолютной безденежностью своего сына-баронета. Ему неоткуда ждать избавления. Трудности таких, как лорд Ниддердейл, — временные. Есть фамильные поместья, и маркизат, и золотое будущее, а у Феликса впереди нет решительно ничего. Все, чем он когда-либо будет располагать, есть у него сейчас — положение в обществе, титул, красивое лицо. Уж конечно, он может рискнуть! Даже обломки нынешнего богатства Гровенор-сквер лучше нищеты. И опять-таки, хотя старый Мельмотт в будущем может обанкротиться, сейчас он несомненно богат, так что, надо полагать, обеспечит благосостояние своей дочери. На следующее утро, в воскресенье, леди Карбери вновь зашла к сыну и еще раз попыталась его убедить.

— Думаю, тебе стоит пойти на небольшой риск, — сказала она.

В субботу вечером сэру Феликсу не везло в карты, и он, возможно, немного перепил вина. Так или иначе, он был зол и не настроен никого слушать.

— Я сам разберусь со своими делами, — сказал он.

— Разве это и не мое дело тоже?

— Нет. Не ты на ней женишься и не тебе придется терпеть этих людей. Я сам решу, что мне делать, и никому не позволю мне указывать.

— Неблагодарный!

— Известное дело, я неблагодарный, когда не бегу выполнять каждый твой каприз. Ты только хуже делаешь. Из-за тебя мне еще меньше этого хочется.

— На что ты в таком случае собираешься жить? Будешь вечно сидеть на шее у меня и у твоей сестры? Не понимаю, как тебе не стыдно. Твой кузен Роджер прав. Я уеду из Лондона насовсем, и живи на что хочешь.

— Это тебе Роджер так советует? Я ничего другого от него не ждал.

— Он мой самый близкий друг.

Интересно, что подумал бы Роджер, услышь он эти слова?

— Он сварливый и назойливый скупердяй, и, если он снова полезет в мои дела, я ему прямо скажу, что о нем думаю. Право слово, матушка, эти споры у меня в спальне очень утомительны. Разумеется, это твой дом, но, раз уж ты отвела мне комнату, думаю, хотя бы в ней меня можно оставить в покое.

В своем нынешнем состоянии и в его нынешнем состоянии леди Карбери не могла объяснить сыну, что в другое время и в другом месте его не застать. Если она дожидалась, когда Феликс сойдет к завтраку, он ускользал через пять минут и возвращался под утро. Она, как пеликаниха, кормила жадного птенца собственной кровью, но ждала хоть чего-то за свою самоотверженность, за свои жертвы. Птенец был с ней, пока оставалась хоть капля крови, и тут же ускользал, не разрешая даже себя приголубить. Снова и снова ей думалось, что Роджер Карбери прав. И все же она знала, что не сумеет проявить суровость, почти ненавидела себя за слабость, но понимала, что ничего не может с собой поделать. Если он погибнет, она погибнет вместе с ним. Пусть он черств и равнодушен к ней, пусть собственными руками себя губит, не желая думать о будущем, она будет с ним до конца. Все, что она делала и терпела — все, что делает и терпит сейчас, — разве это не для него?

С возвращения из Карбери сэр Феликс бывал на Гровенор-сквер и видел мадам Мельмотт и Мари, но ни разу еще не оставался с Мари наедине, так что до сих пор о помолвке ни слова сказано не было. Он не знал, как подступиться к старшей женщине. Мадам Мельмотт держалась с ним как прежде; впрочем, она никогда не была особенно любезной. Она сказала ему, что к ней приедет мисс Лонгстафф и что это очень неприятно, потому что молодая дама «fatigante»^[3]. На это Мари объявила, что намерена любить гостью всей душой. «Пфу! — ответила мадам Мельмотт. — Ты никогда никого не любишь». Тут Мари глянула на своего милого и улыбнулась. «Ах, да, это замечательно — пока не кончилось, но приятельниц у тебя никогда не было». Отсюда Феликс заключил, что мадам Мельмотт по крайней мере знает о его предложении и не находит его совсем уж неприемлемым. В субботу ему принесли в клуб записку от Мари. «Приходи в воскресенье в половине третьего. Ты застанешь папеньку после ланча». Когда мать зашла к нему в спальню, записка была у него и он намеревался идти к Мельмоттам, но не сказал об этом, потому что накануне выпил слишком много вина и чувствовал себя скверно.

В воскресенье около трех он постучал в дверь на Гровенор-сквер и спросил, можно ли пройти к дамам. До того, как постучать, и даже после того, как дородный швейцар распахнул дверь, он собирался спросить, дома ли мистер Мельмотт, однако в последний миг дрогнул, и его проводили в гостиную. Там он нашел мадам Мельмотт, Мари, Джорджиану Лонгстафф и… лорда Ниддердейла. Мари взволнованно глянула на своего избранника, думая, что тот уже поговорил с ее отцом. Феликс опустился в кресло рядом с мадам Мельмотт и принял беспечный вид. Лорд Ниддердейл продолжал заигрывать с мисс Лонгстафф — та отвечала полушепотом, совершенно не обращая внимания на хозяйку и ее дочь.

— Мы знаем, что вас сюда привело, — сказала она.

— Я пришел, чтобы увидеть вас.

— Я уверена, лорд Ниддердейл, что вы не ожидали меня здесь застать.

— Помилуй бог, конечно, я знал заранее, потому и пришел. Великолепный дом, не правда ли?

— И вы намерены в него войти — навсегда.

— О нет. Я подумывал об этом, как люди думают вступить в адвокатскую коллегию или в армию, но не смог. Счастливец — вон тот молодой человек. Я буду приходить сюда, потому что здесь вы. Не думаю, что вам тут понравится.

— И я не думаю, лорд Ниддердейл.

Через некоторое время Мари исхитрилась переговорить с женихом у окна неслышно для остальных.

— Папенька внизу в библиотеке, — шепнула она. — Когда пришел лорд Альфред, тому сказали, что папенька вышел.

Сэр Феликс понял, что для него все подготовили.

— Иди вниз, — продолжала Мари, — и попроси лакея проводить тебя в библиотеку.

— Подняться мне сюда снова?

— Нет, но оставь мне записку на имя мадам Дидон.

Сэр Феликс уже вполне освоился в доме и знал, что мадам Дидон — камеристка мадам Мельмотт и женщины в доме называют ее просто Дидон.

— Или пришли по почте — на то же имя. Так будет лучше. Иди прямо сейчас, скорее.

Сэру Феликсу подумалось, что за последнее время характер девушки совершенно переменился. Он ушел, пожав руку мадам Мельмотт и поклонившись мисс Лонгстафф.

Через несколько минут он был с мистером Мельмоттом в комнате, удостоенной названия «библиотека». Великий финансист проводил здесь воскресные вечера, обычно в обществе лорда Альфреда Грендолла. Можно предположить, что он размышлял о миллионах и устанавливал цены на государственную монету и облигации для нью-йоркской, парижской и лондонской бирж. Однако в данном случае он дремал с сигарой во рту.

— Здравствуйте, сэр Феликс, — сказал великий человек. — Я думал, вы пришли к дамам.

— Я был в гостиной, но решил заглянуть к вам на обратном пути.

Мельмотт немедленно подумал, что баронет пришел спросить насчет своей доли поживы, и тут же решил держаться сурово, даже, если потребуется, грубо. Он счел за лучшее на корню пресекать любое вмешательство в свою финансовую политику, полагая, что его положение в концерне это позволяет, и по опыту знал, что те, кто только храбрится, быстро пасуют перед хамским апломбом. Вдобавок у Мельмотта обычно бывало то преимущество, что он понимал игру целиком, а те, с кем он имел дело, — в лучшем случае наполовину, а чаще не понимали совсем. Таким образом он мог бить либо на робость, либо на неосведомленность партнера, а если оба подхода не срабатывали, то на его алчность. Ему нравилось вести дела с юнцами, потому что они трусливее старших и не такие корыстные. Лорда Ниддердейла он осадил в два счета и не ждал особых трудностей с сэром Феликсом. Лорд Альфред оказался покрепче — от него пришлось откупаться.

— Я, конечно, очень рад вас видеть, сэр Феликс, и все такое, — сказал Мельмотт, поднимая брови, что, как знали все его партнеры, не сулило ничего приятного, — но обыкновенно я не занимаюсь делами по воскресеньям… и у себя дома.

Как же сэру Феликсу захотелось очутиться в «Медвежьем садке»! Он, безусловно, пришел по делу — по делу особого свойства, однако Мари говорила, что из всех дней воскресенье предпочтительнее, поскольку отец скорее будет в хорошем расположении духа. У сэра Феликса не было впечатления, что его приняли доброжелательно.

— Я не хотел вам мешать, мистер Мельмотт, — сказал он.

— Понимаю, что не хотели, просто счел за лучшее вас предупредить. Полагаю, вы пришли говорить про железную дорогу.

— О нет, конечно.

— Ваша мать в разговоре со мной выразила надежду, что вы усердно занимаетесь делами. Я ответил ей, что заниматься там нечем.

— Моя мать ничего в этом не смыслит, — ответил сэр Феликс.

— Как все женщины. Итак, чем я могу быть вам полезен, раз уж вы здесь?

— Мистер Мельмотт, я пришел… я пришел, чтобы… короче, мистер Мельмотт, я хочу посвататься к вашей дочери.

— Фу-ты ну-ты! Посвататься!

— Да, и мы надеемся, что вы дадите свое согласие.

— Так она знает, что вы ко мне обратитесь?

— Да.

— А моя жена — она знает?

— Я никогда с ней об этом не говорил. Возможно, говорила мисс Мельмотт.

— И давно вы промеж себя столковались?

— Я полюбил ее с первого взгляда, — сказал сэр Феликс. — Честное слово. Иногда я с ней говорил. Вы знаете, как такое бывает.

— Понятия не имею. Я знаю, как должно быть. Я знаю, что, когда речь идет о крупных суммах, молодой человек, прежде чем обращаться к девушке, должен поговорить с отцом. В противном случае он дурак, если хочет получить отцовские деньги. Она дала вам слово?

— Я не могу такого утверждать.

— Считаете ли вы, что помолвлены с нею?

— Нет, если она передумает, — ответил сэр Феликс, надеясь таким образом подольститься к отцу. — Разумеется, меня это чрезвычайно огорчит.

— Она согласилась, чтобы вы пошли ко мне?

— Да, в каком-то смысле. Разумеется, она знает, что все зависит от вас.

— Ничего подобного. Она совершеннолетняя. Хочет выйти за вас — скатертью дорога. Если ничего другого вам не нужно, довольно ее согласия. Вы баронет, если не ошибаюсь?

— О да, я баронет.

— И стало быть, у вас есть собственность. Вам не надо ждать, когда умрет ваш отец, и, полагаю, деньги вас не волнуют.

Это заблуждение сэр Феликс счел необходимым развеять даже с риском вызвать недовольство.

— Не совсем так, — сказал он. — Я полагаю, вы дадите вашей дочери приданое.

— Тогда я не понимаю, отчего вы прежде не спросили меня. Если моя дочь выйдет замуж в угоду мне, я, разумеется, дам ей деньги. Сколько — сейчас не важно. Если она выйдет замуж в угоду себе, не думая про меня, я не дам ей и фартинга.

— Я надеялся, что вы согласитесь, мистер Мельмотт.

— Я еще ничего об этом не сказал. Может, и соглашусь. Вы человек светский, у вас есть титул — и, без сомнения, собственность. Если вы докажете, что ваших доходов хватит, чтобы содержать мою дочь, я по крайней мере об этом подумаю. Какая у вас собственность, сэр Феликс?

Что для такого, как Мельмотт, три-четыре тысячи годовых? Или даже пять-шесть? Так смотрел на дело сэр Феликс Карбери. Обладатель бессчетных миллионов не должен спрашивать о крохах. Однако вопрос прозвучал и был со стороны предполагаемого тестя вполне законным. Во всяком случае, на него требовалось ответить. На миг сэру Феликсу подумалось, что можно сказать правду. Да, в первое мгновение будет неприятно, зато худшее сразу останется позади. Мельмотт не сможет допросом с пристрастием затягивать его все глубже в трясину. Пусть даже прямой ответ покончит с его надеждами, но и мучениям тоже придет конец. Однако ему не хватило духа.

— Не очень большая, — ответил он.

— Не как у маркиза Вестминстерского, полагаю, — произнес жирный богатый негодяй.

— Да, не совсем такая. — Сэр Феликс выдавил жалкий смешок.

— Но ее довольно, чтобы поддерживать титул баронета?

— Зависит от того, как именно его поддерживать, — ответил сэр Феликс, оттягивая неизбежное.

— Где ваше фамильное имение?

— Наше старое фамильное имение — Карбери, в Суффолке, рядом с Лонгстаффами.

— Оно принадлежит не вам, — очень резко сказал Мельмотт.

— Да, еще не принадлежит. Но я наследник.

Человеку, родившемся и выросшему вне Англии, вероятно, труднее всего понять, как и титул, и собственность переходят вместе либо по разным линиям. Юрисдикция наших судов сложна, и устройство парламента тоже, однако правила, которым они подчинены, хоть и своеобразны, но просты в сравнении с двойным своеобразием титула и майората. Те, кто вырос внутри этой системы, усваивают ее вместе с языком, но иностранцам, приступившим к ее изучению в сознательном возрасте, она дается плохо. Мельмотту было жизненно важно понимать обычаи новой родины, а когда он их не понимал, то ловко прятал неведение. Сейчас он был озадачен. Он знал, что сэр Феликс — баронет, и потому считал его главой семейства. Еще он знал, что Карбери принадлежит Роджеру Карбери, и по названию заключил, что это должно быть старое фамильное имение. И теперь баронет объявляет себя наследником простого эсквайра.

— Так вы наследник? Но как он получил имение вперед вас? Вы глава семейства?

— Да, — соврал сэр Феликс. — Правда, имение отойдет ко мне лишь после его смерти. Долго объяснять.

— Он еще молод, если не ошибаюсь.

— Нет, молодым его не назовешь. Но и не особо старый.

— Если он женится и у него будут дети, то тогда?

Феликс решил осторожно сказать правду.

— Не знаю, как тогда будет. Мне всегда говорили, что наследник — я. И он вряд ли женится.

— А какова ваша собственность на сегодня?

— Отец оставил мне средства в государственных бумагах и железнодорожных акциях. И я наследник моей матери.

— Вы оказали мне честь сообщить, что хотите жениться на моей дочери.

— Да, конечно.

— В таком случае вы не откажетесь назвать источник и размер дохода, на который вы намерены содержать дом, когда женитесь? Как я понимаю, ваше положение оправдывает мой вопрос.

Жирный мошенник, гнусный делец самым бессовестным образом третировал молодого охотника за приданым. Так думал про себя сэр Феликс. Разве он не баронет, не джентльмен, не писаный красавец, не светский человек, служивший в модном полку? Если этот самодовольный денежный мешок, этот ненасытный коммерческий баклан хочет для своей дочери большего, отчего не скажет это прямо, без гаденьких вопросов, на которые джентльмену невозможно ответить? Разве непонятно, что джентльмен может посвататься к дочери такого, как Мельмотт, лишь от полной финансовой безысходности? Однако этот вульгарный негодяй пользуется своей якобы властью, чтобы задавать ужасные вопросы! Сэр Феликс стоял молча, пытаясь смотреть собеседнику в лицо, но то и дело отводил глаза и мечтал сбежать отсюда в «Медвежий садок».

— По-видимому, вы не очень хорошо знаете свои денежные обстоятельства, сэр Феликс. Быть может, вы попросите своего адвоката мне написать.

— Наверное, так будет лучше всего, — ответил жених.

— Либо так, либо откажитесь от своей затеи. Моя дочь, безусловно, получит деньги; но деньги тянутся к деньгам.

Тут в комнату вошел лорд Альфред.

— Сегодня вы очень припозднились, Альфред. Почему не пришли, когда обещали?

— Я заходил час назад, и мне сказали, что вас нет дома.

— Я не выходил из комнаты весь день — кроме как на ланч. До свидания, сэр Феликс. Позвоните слуге, Альфред, мы выпьем бренди с содовой.

Сэр Феликс обменялся приветствиями с коллегой по совету директоров, лордом Альфредом, и перед уходом все же добился от Мельмотта рукопожатия.

— Вы знаете что-нибудь про этого молодчика? — спросил Мельмотт, как только закрылась дверь.

— Баронет без единого шиллинга. Служил в армии, но вынужден был уйти, — ответил лорд Альфред, утыкаясь в стакан с бренди.

— Без единого шиллинга! Так я и подумал. Но он наследник поместья в Суффолке, да?

— Ничего подобного. Просто носит ту же фамилию. У мистера Карбери там небольшое имение, и он может завтра отписать его мне. Я был бы не против, хотя имение всего ничего. Этот молодой человек не имеет к нему ни малейшего касательства.

— Вот как? — Мистер Мельмотт, размышляя об услышанном, почти восхитился наглостью молодого человека.

Примечания

3

Утомительна (фр.).