Вот так мы теперь живем

Энтони Троллоп, 1875

Впервые на русском (не считая архаичных и сокращенных переводов XIX века) – один из главных романов британского классика, современная популярность которого в англоязычном мире может сравниться разве что со славой Джейн Остин (и Чарльза Диккенса). «Троллоп убивает меня своим мастерством», – писал в дневнике Лев Толстой. В Лондон из Парижа прибывает Огастес Мельмотт, эсквайр, владелец огромного, по слухам, состояния, способный «покупкой и продажей акций вознести или погубить любую компанию», а то и по своему усмотрению поднять или уронить котировку национальной валюты; прошлое финансиста окутано тайной, но говорят, «якобы он построил железную дорогу через всю Россию, снабжал армию южан во время Войны Севера и Юга, поставлял оружие Австрии и как-то раз скупил все железо в Англии». Он приобретает особняк на Гровенор-сквер и пытается купить поместье Пикеринг-Парк в Сассексе, становится председателем совета директоров крупной компании, сулящей вкладчикам сказочные прибыли, и баллотируется в парламент. Вокруг него вьются сонмы праздных аристократов, алчных нуворишей и хитроумных вдовушек, руки его дочери добиваются самые завидные женихи империи – но насколько прочно основание его успеха?.. Роман неоднократно адаптировался для телевидения и радио; наиболее известен мини-сериал Би-би-си 2001 г. (на российском телевидении получивший название «Дороги, которые мы выбираем») в постановке Дэвида Йейтса (впоследствии прославившегося четырьмя фильмами о Гарри Поттере и всеми фильмами о «фантастических тварях»). Главную роль исполнил Дэвид Суше, всемирно известный как Эркюль Пуаро в сериале «Пуаро Агаты Кристи» (1989-2013).

Глава XX. Обед у леди Помоны

Надежда Роджера Карбери удержать Генриетту дома, когда леди Карбери и сэр Феликс отправятся в Кавершем, рухнула. Он думал заговорить об этом, если она сдастся на его мольбы, однако мольбы не прозвучали, и Гетта точно не сдалась. Так что вечером леди Карбери уехала с сыном и дочерью, а Роджер остался один. В обычной жизни он привык к одиночеству. Большую часть года он ел, пил и проводил время сам с собой и ничуть из-за этого не печалился. Сегодня вечером Роджер невольно чувствовал, что все его покинули. Родственникам, гостящим у него, он не нужен. Леди Карбери приехала ради собственных планов, сэр Феликс не дает себе труда быть хотя бы вежливым, а Гетта ласкова и любезна только из жалости. Да, он ни о чем ее сегодня не просил, но почти уверил себя, что получит желаемое без всякой просьбы. И вот он говорил о своей великой любви, о своем постоянстве, а она просто молчала. Когда коляска с леди Карбери и ее детьми уехала, Роджер сел на парапет моста и, слушая стук копыт, думал, что ему незачем больше жить.

Кто сделал другому столько добра, сколько он — Полу Монтегю? И теперь Пол крадет у него самое дорогое. Мысли его были нелогичны, рассудок не вполне ясен. Чем больше он об этом думал, тем сильнее осуждал друга. Он никому не рассказывал о том, как помогал Монтегю, и в разговорах с Геттой упоминал лишь их взаимную привязанность. Однако Роджер чувствовал, что из благодарности Монтегю должен был не влюбляться в девушку, которую он любит, а если нечаянно влюбился, устраниться сразу, как узнал правду. Роджер не мог простить друга, хотя Гетта и заверила, что друг этот не открыл ей своих чувств. Он страдал, и виновником его страданий был Пол Монтегю. Не будь того в Карбери, когда тут жила Гетта, она, возможно, уже стала бы хозяйкой дома. Роджер сидел на парапете, пока слуга не пришел звать его за стол. Он пообедал, чтобы слуга не видел его горя, а потом долго сидел с книгой, но не прочел и слова. Мысли его целиком занимала кузина Гетта. «Как жалок человек, — сказал он себе, — который не может одолеть свою страсть!»

Прием в Кавершеме был, по сельским меркам, грандиозный. Приехали граф и графиня Лоддонские и леди Джейн Пьюет из Лоддон-Парка, епископ с женой и Хепуорты. Вместе с Карбери, семьей приходского священника и теми, кто был в доме, за столом собралось двадцать четыре человека. Правда, на четырнадцать дам приходилось всего десять джентльменов, поэтому нельзя сказать, что хозяева озаботились всем очень хорошо, но в сельской местности трудно устроить все так же идеально, как в Лондоне, а Лонгстаффы, хотя люди безусловно светские, никогда не славились умением продумывать все до мелочи. Впрочем, недостаток продуманности восполнялся роскошью. Ни у кого больше в этой части графства не было трех пудреных лакеев, а дворецкий мог доставить семейству славу одной лишь своей дородностью. Большой салон, где никто не жил, открыли, с диванов и кресел, на которых никто не сидел, сняли чехлы. Прием такого размаха давали в Кавершеме лишь раз в году, но уж когда давали, то на расходы не скупились. Стоило полюбоваться, как леди Помона и две ее высокие дочери встречают графиню Лоддонскую и леди Джейн Пьюет — точную копию матери, только немного уменьшенную, а мадам Мельмотт и Мари жмутся у них за спиной, как будто мечтая провалиться сквозь землю. Затем приехали Карбери, следом миссис Йелд и епископ. Салон заполнился, однако все молчали. Обычно епископ умел быть душою общества, и леди Лоддон, когда ей нравились слушатели, могла по часу болтать без умолку — сейчас же никто не проронил ни слова. Лорд Лоддон сделал слабую попытку завязать разговор, но его никто не поддержал. Лорд Альфред стоял столбом, поглаживая седые усы. Великий человек, Огастес Мельмотт, засунул большие пальцы в проймы жилета и безучастно смотрел перед собой. Епископ с первого взгляда понял, что положение безнадежно, и благоразумно не открывал рта. Хозяин дома пожимал руку каждому входящему и погружался в ожидание следующего гостя. Леди Помона и две ее дочери были прекрасны и величавы, но скучны и неразговорчивы. Во исполнение договора они четыре дня развлекали мадам Мельмотт и очень утомились.

Когда объявили обед, Феликсу позволили вести Мари Мельмотт. Кавершемские дамы, без сомнения, соблюдали договор. Им внушили, что таково желание Мельмоттов, и они его исполнили. Великий Огастес повел к столу леди Карбери, как ей и хотелось. В гостиной она молчала вместе со всеми, теперь пришло время показать себя приятной собеседницей.

— Надеюсь, вам нравится Суффолк, — сказала она.

— О да, спасибо. Милое местечко со свежим воздухом.

— Вы совершенно правы, мистер Мельмотт. Когда приходит лето, хочется смотреть на цветы.

— У нас на балконе цветы лучше, чем здесь, — ответил мистер Мельмотт.

— Ничуть не сомневаюсь, ведь вам доступны цветочные приношения всего мира. Что не сделают деньги? Они могут превратить лондонскую улицу в розовую беседку и устроить гроты на Гровенор-сквер.

— Лондон — прекрасный город.

— Для тех, у кого есть деньги, мистер Мельмотт.

— А для тех, у кого нет денег, он лучшее место, чтобы их добыть. Вы живете в Лондоне, мэм?

Он начисто забыл леди Карбери, даже если и видел ее у себя в доме, и по частой у мужчин тугоухости не расслышал ее имя, когда ему сказали вести гостью к столу.

— О да, я живу в Лондоне. Я имела честь бывать у вас. — Эти слова она произнесла с самой обворожительной улыбкой.

— Надо же. Так много людей приходит, я всех не упомню.

— Да как вам помнить, когда весь свет к вам стекается? Я леди Карбери, мать сэра Феликса Карбери, которого вы наверняка вспомните.

— Да, я знаю сэра Феликса. Он сидит вон там, рядом с моей дочерью.

— Счастливец!

— Ничего об этом не знаю. Нынешние молодые люди не наслаждаются женским обществом, как прежде, у них другие заботы.

— Он много думает о своем деле.

— Вот как? Не знал.

— Он заседает в одном с вами совете директоров, мистер Мельмотт.

— А, так вот какое у него дело! — хмуро улыбнулся мистер Мельмотт.

Леди Карбери была очень умна и сведуща во многом, но про Сити не знала почти ничего и решительно не ведала, чем занимаются директора.

— Надеюсь, он прилежно исполняет свои обязанности и понимает, какая привилегия — пользоваться вашим советом и руководством, — сказала она.

— Он мне особо не докучает, и я ему тоже не докучаю.

После этого леди Карбери больше не касалась дел своего сына в Сити. Она сделала еще несколько попыток разговорить мистера Мельмотта, но все они оказались безуспешны. Отчаявшись, она повернулась к кавершемскому пастору, который сидел по другую сторону от нее, и словно между делом упомянула отца Бархема. Пастор сразу оживился и начал излагать ей преимущества протестантизма; леди Карбери упоенно с ним соглашалась.

Почти напротив нее сидели Феликс и его возлюбленная.

— Я открылась маменьке, — шепнула Мари, когда он вел ее столу. Как всякая обрученная девушка, она была уверена, что жениху надо рассказывать все.

— Она что-нибудь сказала? — спросил он.

Мари в это время садилась и оправляла платье, так что не могла ответить сразу.

— Как я понимаю, ее слово ничего не значит? — продолжал сэр Феликс.

— Она много чего сказала. Она думает, что папенька сочтет вас недостаточно богатым. Тсс! Говорите о чем-нибудь другом, не то люди услышат.

Больше ничего она за время суеты, пока все рассаживались, сообщить не успела.

Феликс вовсе не хотел говорить о своей любви, так что охотно сменил тему.

— Вы катались верхом? — спросил он.

— Нет. Вряд ли здесь есть лошади, во всяком случае для гостей. Как вы добрались до дому? Были ли у вас приключения?

— Решительно никаких, — ответил Феликс, вспоминая Руби Рагглз. — Просто тихо доехал до дому. Завтра возвращаюсь в город.

— А мы в среду. Заходите к нам как можно скорее. — Последние слова она произнесла шепотом.

— Конечно! Думаю, к вашему отцу мне стоит зайти в Сити. Он там каждый день бывает?

— О да, каждый день. Возвращается около семи. Иногда в хорошем расположении, а иногда очень злой. Лучше всего он бывает после обеда, но в это время трудно его застать одного. Лорд Альфред постоянно с ним, и, когда приходит кто-нибудь еще, они играют в карты. Думаю, пойти к нему в Сити — самое правильное.

— Вы не отступитесь от своего решения? — спросил он.

— О да. Если я сказала, то уже не отступлюсь. Думаю, папенька это знает.

Феликс, глядя на Мари, вроде бы прочел в ее лице что-то, чего раньше не замечал. Может быть, она согласится с ним бежать, и тогда ее как единственного ребенка почти наверняка простят. Но что, если он убежит с Мари и женится на ней, а Мельмотт ее не простит и бросит голодать без единого шиллинга? Думая об этом, а также о хлопотах и тратах, которых потребует побег, Феликс решил, что не может себе такого позволить.

После обеда он почти не говорил с Мари, да и сама комната — тот же большой салон, в котором они собрались перед едой, — была плохо приспособлена для бесед. Снова все молчали, и минуты тянулись бесконечно, пока наконец все не начали разъезжаться по домам.

— Тебя усадили рядом с ней, — сказала леди Карбери сыну, когда они ехали в коляске.

— Думаю, так получилось само собой — девушек и молодых людей сажают через одного.

— Все это устраивают хозяева, и они не посадили бы тебя с ней, если бы не думали, что угодят этим мистеру Мельмотту. Ах, Феликс! Лишь бы у тебя получилось.

— Я делаю, что могу, маменька, и нечего все время об этом твердить.

— Хорошо, не буду. Но ты же понимаешь, как я волнуюсь. Ты замечательно вел себя с ней за обедом, я не могла на вас нарадоваться. Доброй ночи, Феликс, и да благословит тебя Бог! — сказала она, когда они расставались перед сном. — Если все получится, в Англии не будет матери счастливее меня!