Вот так мы теперь живем

Энтони Троллоп, 1875

Впервые на русском (не считая архаичных и сокращенных переводов XIX века) – один из главных романов британского классика, современная популярность которого в англоязычном мире может сравниться разве что со славой Джейн Остин (и Чарльза Диккенса). «Троллоп убивает меня своим мастерством», – писал в дневнике Лев Толстой. В Лондон из Парижа прибывает Огастес Мельмотт, эсквайр, владелец огромного, по слухам, состояния, способный «покупкой и продажей акций вознести или погубить любую компанию», а то и по своему усмотрению поднять или уронить котировку национальной валюты; прошлое финансиста окутано тайной, но говорят, «якобы он построил железную дорогу через всю Россию, снабжал армию южан во время Войны Севера и Юга, поставлял оружие Австрии и как-то раз скупил все железо в Англии». Он приобретает особняк на Гровенор-сквер и пытается купить поместье Пикеринг-Парк в Сассексе, становится председателем совета директоров крупной компании, сулящей вкладчикам сказочные прибыли, и баллотируется в парламент. Вокруг него вьются сонмы праздных аристократов, алчных нуворишей и хитроумных вдовушек, руки его дочери добиваются самые завидные женихи империи – но насколько прочно основание его успеха?.. Роман неоднократно адаптировался для телевидения и радио; наиболее известен мини-сериал Би-би-си 2001 г. (на российском телевидении получивший название «Дороги, которые мы выбираем») в постановке Дэвида Йейтса (впоследствии прославившегося четырьмя фильмами о Гарри Поттере и всеми фильмами о «фантастических тварях»). Главную роль исполнил Дэвид Суше, всемирно известный как Эркюль Пуаро в сериале «Пуаро Агаты Кристи» (1989-2013).

Глава XXIV. Триумф Майлза Грендолла

По пути в клуб сэр Феликс задыхался от гнева. Наглый толстосум поставил ему шах и мат. Игра окончена. Без сомнения, он мог бы жениться на Мари Мельмотт. Ее отец сам ему это сказал. И сэр Феликс верил словам Мари, что она от него не откажется. Она любит его, что естественно, и она дурочка — что, возможно, тоже естественно. Однако для него ставкой в игре была не любовь. Когда девушки выходят замуж против родительской воли, убеждали его все, отцы их рано или поздно прощают. Может быть, с обычными отцами так и бывает. Но Мельмотт определенно не обычный отец. Он — так говорил себе сэр Феликс — негодяй, каких еще не производил свет. Сэр Феликс помнил и поднятые брови, и оскорбительное выражение лица, и жесткий рот. Он оказался совершенно бессилен перед Мельмоттом и теперь, в кэбе, костерил того на все лады.

Но как поступить? Отказаться от Мари Мельмотт, забыть дорогу в дом на Гровенор-сквер, отказаться от всяких связей с этой семьей, включая Мексиканскую железную дорогу? И тут ему пришла мысль. Ниддердейл пересказал разговор с Мельмоттом насчет акций. «Понимаете, мы ничего не внесли и не можем ничего продать. В этом что-то есть. Я объясню все родителю и попрошу его вложить тысчонку-другую. Если он поймет, что сможет получить деньги назад, то согласится, а разницу уступит мне». В воскресенье вечером сэр Феликс все это обдумал. Почему бы ему не «вложить тысчонку»? Он подсчитал в уме. Двенадцать фунтов десять шиллингов со ста фунтов! Сто двадцать пять фунтов с тысячи! Наличными! Насколько сэр Феликс понял, продав акции и получив прибыль, тысячу можно сразу же вложить в следующие. Обмозговав это в меру умственных сил, он пришел к выводу, что начинает понимать, как мельмотты мира делают деньги. Имелось лишь одно затруднение: у него не было тысячи. Однако в целом удача к нему благоволила. Более половины требуемой суммы лежало у него в банке, и гораздо больше набиралось расписками Долли Лонгстаффа и Майлза Грендолла. Если бы те рассчитались (сэр Феликс кипел негодованием при мысли, что не может получить своего), он мог бы купить акции завтра и все равно остаться при деньгах. Разве этим он не опровергнет обвинения Мельмотта, что у него нет средств? Надо будет вытрясти деньги из Долли Лонгстаффа, и, хотя с Майлза Грендолла ничего стребовать не удастся, не исключено, что из его расписок все же удастся извлечь пользу. Майлз — секретарь совета директоров, вдруг он сумеет устроить так, чтобы внести наличными лишь часть суммы? Сэр Феликс очень смутно представлял, как это происходит, но рассчитывал, что такое возможно через Майлза Грендолла, если на того надавить. «Как же я ненавижу тех, кто не платит карточные долги», — сказал он, сидя один в клубе и дожидаясь, когда придет кто-нибудь из друзей. И сэр Феликс принялся сочинять драконовские законы против тех, кто проигрывает и не платит. «Не понимаю, как им не стыдно смотреть человеку в лицо», — негодовал он.

Мысль, что он покажет себя Мельмотту капиталистом, так понравилась сэру Феликсу, что в конце концов он решил не отказываться от сватовства и написал Мари Мельмотт следующую записку:

Дорогая М.!

Твой отец взбеленился из-за денег. Возможно, будет лучше, если ты поговоришь с ним сама или попросишь матушку.

Всегда твой

Ф.

Записку, как велела Мари, он адресовал мадам Дидон на Гровенор-сквер и отправил из клуба. По крайней мере, написанное ни к чему его не обязывало.

По воскресеньям в восемь часов вечера члены клуба устраивали так называемый товарищеский обед. За стол садились пять или шесть человек, потом всегда играли в карты. По этому случаю Долли Лонгстафф заявился около семи за хересом с горькой настойкой, и Феликс счел это удачным случаем поговорить о деньгах.

— Вы не могли бы завтра отдать мне деньги по вашим распискам? — спросил он.

— Завтра! Бог мой!

— Я объясню почему. Я считаю вас другом, поэтому ничего не буду от вас скрывать. Я хочу жениться на дочери Мельмотта.

— Мне говорили, что она достанется вам.

— Я ничего про это не знаю, однако в любом случае попытаюсь. Как вы знаете, я в совете директоров.

— Я ничего про это не знаю, старина.

— Знаете, Долли. Помните американца, друга Монтегю, который как-то был здесь и выиграл все наши деньги?

— Он был в ужасном жилете и уехал утром в Калифорнию. Отправиться в такую даль после трудной ночи! Я все гадал, добрался ли он живым.

— Так вот… все объяснить я не смогу, потому что вы такого не выносите.

— И потому что я такой дурак.

— Я не считаю вас дураком, но объяснение заняло бы неделю. Мне совершенно необходимо выкупить завтра кучу акций. Хотя, может быть, в среду будет еще не поздно. Я должен за них заплатить, иначе старый Мельмотт будет думать, что я на мели. Собственно, он так и сказал. И деньги — единственное препятствие для моего брака с его дочерью. Теперь вы понимаете, как это важно?

— Иметь много денег всегда важно, это я понимаю.

— Я не стал бы покупать акции, не будь это дело верное. Вы ведь знаете, сколько мне задолжали?

— Понятия не имею.

— Примерно тысячу сто фунтов!

— Не удивлен.

— А Майлз Грендолл должен мне две тысячи. Грасслок и Ниддердейл, когда проигрывают, всегда платят его расписками.

— Если б у меня они были, я бы тоже ими платил.

— Все идет к тому, что ничем другим расплачиваться не будут, а они на самом деле ничего не стоят. Не понимаю, какой смысл играть, двигая через стол никчемные бумажки. А сам Грендолл даже и не стыдится.

— Нисколько, я бы сказал.

— Так вы же постараетесь добыть мне деньги, Долли?

— Мельмотт дважды на меня наседал. Хочет, чтобы я согласился что-то продать. Он старый ворюга и наверняка хочет меня ограбить. Можете ему сказать, если он устроит дело по-моему, вы получите свою тысячу.

— Вы можете это написать — по-деловому.

— Не могу, Карбери. Какой прок? Я никогда не пишу писем. Это выше моих сил. Просто скажите ему: если с продажей выгорит, я рассчитаюсь.

Майлз Грендолл тоже обедал в клубе, и после обеда, в курительной, сэр Феликс завел с ним деловой разговор. Начал он с необычной для себя вежливостью, полагая, что Майлз имеет влияние на великого распределителя акций.

— Я собираюсь выкупить свои акции в компании, — сказал сэр Феликс.

Майлз издал неопределенный звук и с головы до ног окутался дымом.

— Я не все до конца понял, однако Ниддердейл говорил с Мельмоттом, и тот объяснил. Думаю внести тысячи две в среду.

Майлз вновь издал неопределенный звук.

— Это ведь будет правильно?

— Да… очень правильно! — С каждой фразой сэра Феликса Майлз все усиленнее выпускал дым.

— Обязательно нужно вносить наличные?

— Обязательно. — И Майлз покачал головой, словно осуждая такой ужасный порядок.

— Полагаю, директорам позволено вносить за акции залог? Скажем, пятьдесят процентов?

— Вам дадут половину акций, что то же самое.

Сэр Феликс так и эдак повертел услышанное в голове, но утверждение Майлза ни с какой стороны не выглядело истинным.

— Вы же понимаете, я хочу продать их снова — ради прибыли.

— А, так вы хотите снова их продать.

— И поэтому мне нужны все акции.

— Можно продать половину, — сказал Майлз.

— Я намерен начать с десяти акций — то есть с тысячи фунтов. Деньги у меня есть, но я не хочу столько снимать. Можете устроить, чтобы я внес за акции половину?

— Мельмотт все делает сам.

— Вы можете ему объяснить, что немножко мне задолжали.

Сэр Феликс сказал так, полагая это деликатным способом надавить на секретаря.

— Это личное, — нахмурился Майлз.

— Конечно личное, но, если вы заплатите мне деньги, я смогу купить на них публичные акции.

— Я считаю, нам не следует смешивать одно с другим, Карбери.

— Вы не можете мне помочь?

— Таким способом не могу.

— Если так, черт побери, когда вы собираетесь заплатить мне долг?

Бесстрастность должника довела сэра Феликса до белого каления, и он выразил свое требование напрямую. Человек не платит долги чести, даже не предлагает способ их погасить, и еще имеет наглость говорить, что не надо смешивать личные отношения с деловыми! Какая низость! Майлз Грендолл молча курил. Ответить на вопрос было трудно, поэтому он не отвечал.

— Вы знаете, сколько мне должны? — продолжал баронет, намереваясь не останавливать натиск, раз уж начал.

В курительной было довольно людно, и разговор об акциях начался на полутонах. Последние два вопроса сэр Феликс задал шепотом, но по его лицу было видно, что он в бешенстве.

— Конечно знаю, — ответил Майлз.

— И?

— Я не буду говорить об этом здесь.

— Не будете говорить здесь?

— Да. Это общественная комната.

— А я буду, — сказал сэр Феликс, повышая голос.

— Кто-нибудь хочет пойти наверх и сыграть на бильярде? — спросил Майлз Грендолл, вставая.

Он медленно вышел из комнаты, предоставив сэру Феликсу мстить, как тот пожелает. Сэр Феликс подумал было громко изобличить наглеца, но побоялся. Майлза Грендолла в клубе любили больше, чем его.

Был воскресный вечер, тем не менее часов в одиннадцать картежники собрались за ломберным столом. Здесь был Лонгстафф, и с ним два лорда, и сэр Феликс, и Майлз Грендолл, конечно, и, как ни печально, куда лучший человек, чем они все, Пол Монтегю. Сэр Феликс очень сомневался, садиться ли с ними. Что толку играть с наглецом, которого общее мнение избавляет от обязанности платить? Но если не играть с ними, где он найдет другую компанию? Начали с виста, но скоро перешли к мушке. Самым малоуважаемым в этом братстве был Майлз Грендолл, но именно из-за его назойливых просьб они отказались от более благородной игры. «Давайте продолжим в вист, мне нравится быть выходящим», — сказал Грасслок на первое предложение. «Куда веселее время от времени сидеть без карт; всегда можно делать ставки», — ответил Долли на второе. «Ненавижу мушку», — сказал сэр Феликс после третьего. «Мне больше по душе вист, — заметил после четвертого лорд Ниддердейл, — но, если другие хотят, я согласен на любую игру — хоть пристенок». Однако Майлз Грендолл настоял на своем, так что мушка победила.

Примерно к двум ночи Грендолл был единственным выигравшим. Играли не то чтобы по-крупному, тем не менее выиграл он много. Всякий раз, как набирался большой банк, Майлз Грендолл загребал его себе. Остальные не сильно печалились: до сих пор ему не везло, и теперь они могли расплачиваться с ним его же расписками, с которыми расставались без жалости. Даже у Долли Лонгстаффа имелись его расписки. Не было их только у Монтегю, и, пока суммы были маленькими, ему позволяли платить наличными. Однако сэра Феликса злило, что деньги уходят Майлзу Грендоллу, из которого их потом не вытрясти. «Монтегю, — сказал он, — поменяйте мне их на время. Если к концу игры они у вас еще останутся, я выкуплю их обратно». И он придвинул Монтегю стопку Майлзовых расписок. В результате Феликс получил бы наличные, а Майлз — свои бесполезные бумажки. Для Монтегю это разницы не составляло, и он поступил, как просили, — вернее, поступил бы, не вмешайся Майлз. По какому праву сэр Феликс встревает между ним и другим человеком?

— Не понимаю, — сказал он. — Когда я выиграю у вас, Карбери, я буду принимать свои расписки, пока они у вас есть.

— Какая любезность!

— Но я не позволяю их обменивать.

— Тогда оплатите их сами. — И сэр Феликс выложил на стол пачку расписок.

— Давайте не будем ссориться, — сказал лорд Ниддердейл.

— Карбери вечно затевает ссоры, — заметил Грасслок.

— Известное дело, — согласился Майлз Грендолл.

— Я затеваю ссоры не чаще других, но я говорю, у нас кипа этих бумажек, за которые мы ничего не получим, и не дело, чтобы Грендолл ушел с деньгами.

— Кто куда-нибудь уходит? — спросил Майлз.

— И отчего деньги Монтегю должны достаться вам, а не нам? — спросил Грасслок.

Они еще поспорили и сошлись вот на чем. Обменивать расписки Майлза, как пытался сэр Феликс, не дозволяется. Но мистер Грендолл поручился честью, что до того, как все разойдутся, потратит выигрыш на погашение своих расписок в пропорции к тому, сколько их у кого есть. Сэра Феликса такое решение крайне разозлило. Он знал, что в шесть или семь утра они будут не в состоянии вести финансовые расчеты — с которыми и так бы без счетовода не справились, — и не сомневался, что Майлз, если будет выигрывать и дальше, уйдет с наличностью.

Довольно долго он молча метал карты, почти все время проигрывая, но помалу, и наблюдал за столом. Сидел он рядом с Грендоллом и вроде бы заметил, что сосед отодвигается со стулом все дальше и дальше от него, ближе к Долли Лонгстаффу с другой стороны. Так продолжалось около часа. Грендолл по большей части выигрывал, в основном у Пола Монтегю.

— В жизни не видел, чтобы человеку так шла карта, — заметил Грасслок. — Вам почти в каждую сдачу приходит по два козыря!

— Я много сдач пропустил, — возразил Майлз.

— Всякий раз, как я играл, вы оставляли меня без единой взятки, — сказал Долли.

— Не завидуйте моей удаче, я столько проигрывал, — ответил Майлз.

С начала вечера он уничтожил своих расписок более чем на тысячу фунтов и, что было для него важнее, заполучил кучу вожделенных наличных.

— Что проку об этом говорить? — сказал Ниддердейл. — Ненавижу ссоры из-за выигрышей и проигрышей. Давайте играть дальше или разойдемся спать.

Предложение разойтись было полнейшей нелепостью, и они продолжили игру. Сэр Феликс, впрочем, по большей части молчал, играл очень мало и незаметно наблюдал за Майлзом Грендоллом. Наконец он вроде бы увидел точно, что Майлз спрятал карту в рукав, и вспомнил, что все последние взятки тот брал тузами. Первой мыслью сэра Феликса было броситься на Майлза и схватить того за руку. Однако он побоялся — Грендолл был крупнее его, и что, если карты в рукаве не окажется? И опять же, в потасовке останется по крайней мере тень сомнения, за которую товарищи поспешат ухватиться. Грасслок — друг Грендолла, Ниддердейл и Долли Лонгстафф лучше отдадут деньги шулеру, чем признают, что кто-то в их кругу может передернуть. Сэр Феликс боялся и драки с более сильным Майлзом, и благодушия остальных. Понимая, что случай уходит, он стал смотреть дальше, и вновь на его глазах карта исчезла в рукаве. На третий раз он уже не понимал, как остальные этого не видят. Всякий раз, как Майлзу приходил черед сдавать, он подменял карту. Феликс присмотрелся внимательнее и теперь был уверен, что тот почти в каждом круге хотя бы раз берет взятку тузом. Ему представлялось, что ничего не может быть легче. Наконец, сославшись на головную боль, сэр Феликс встал и ушел, оставив товарищей играть. Он спустил почти тысячу фунтов, но все они были в расписках.

— Что-то с ним не так, — заметил Грасслок.

— С ним всегда что-то не так, — сказал Майлз, упиваясь своим успехом. — У него одна корысть в голове.

— Чем меньше об этом говорить, Грендолл, тем лучше, — ответил Ниддердейл. — Сами знаете, мы со многим мирились, и он не меньше других.

Конец ознакомительного фрагмента.